- "Не назвать ли нам кошку кошкой…" - ухмыльнулся Коростылев. - Видишь ли, Петенька, история завоевания Сибири тесно связана с двумя именами, известными любому сибиряку: это - Ермак Тимофеевич, атаман разбойничьей шайки волжских казаков, грабивший и убивавший русских и персидских купцов, бравший на абордаж под клич "сарынь на кичку" даже царские суда, второй - это Строганов, его семья в шестнадцатом веке обосновалась в Европейской части Урала. Строгановы пользовались громадными привилегиями еще со времен Ивана Грозного. На своих землях они сразу же заложили шахты, где добывали соль и железную руду. Им было даровано право завести собственное войско и свою полицию. И Ермак Тимофеевич двинулся за Урал во главе пятисот казаков, вооруженных и оснащенных на деньги Строгановых.
В 1581 году Ермак начал завоевывать Сибирь и годом позже захватил уже столицу местных татар - город Сибирь. Хан татар Кучум бежал на юг, но через два года устроил ловушку Ермаку, когда его дружина была пьяна, и напал на нее. Дружина Ермака была перебита, а он сам, как гласит легенда, бросился в Иртыш и утонул, поскольку тоже был в нетрезвом состоянии. Однако по его картам другая казацкая дружина, уже усиленная царскими войсками, захватила город Сибирь и сравняла его с землей. А это название и унаследовала вся огромная территория к востоку от Урала.
- Обязательно надо русских пьяницами обозвать? - нахмурился Пан.
- Так с относительно трезвыми никто не мог справиться: ни Кучум, ни другие царьки! - огрызнулся Коростылев. - А от пьянства все наши беды. На этой барже едут почти все, первопричиной бед которых явилась водка. Или скажешь нет? - ехидно добавил он.
Пан отрицательно покачал головой.
- Нечего все сваливать на водку! - заявил он решительно. - Пьют все, а преступников меньшинство. И пьют, идя на преступление, а не идут на преступление, выпив.
- Хочешь сказать, что преступники будут всегда? - сыронизировал Коростылев.
- А ты вглядись в себя! - порекомендовал Пан. - Умный человек, ученый, занимал хорошее положение, зарабатывал неплохо, но что-то тебя все время толкало к преступлениям. Я про тебя давно слышал: девочек несовершеннолетних совращал, наркотой торговал, а потом притон организовал с сауной и массажным кабинетом…
Коростылев не успел ответить. Объявили обед и стали разносить воду. В трюмы просто спускали бадьи с водой, кружка была у каждого своя, чтобы не разносить инфекцию.
- Что там творится в трюме! - вздохнул Пан. - Не приведи господь.
- Интересно посмотреть! - ухмыльнулся Игорь.
- Ничего интересного нет! - злобно оборвал его Пан. - В конце путешествия оттуда достанут не один труп. И не одного успеют опустить. Там страшные люди сидят: безжалостные к себе, а уж других они тем более не жалуют.
- Хочешь сказать, что эти преступления не расследуются? - не поверил Игорь.
- А кому там расследовать? - удивился Пан. - Мы с тобой почти двое суток будем плыть. А те - неделю. Трупы сгниют, расследовать нечего. Или ты думаешь, что из этих кто-нибудь в свидетели пойдет?.
И он весело захохотал, представив себе такую несуразность.
- И что, просто списывают? - не поверил Игорь.
- Проще некуда, проще простого! - недовольно пробурчал Пан. - Многие вскрывают себе вены, чтобы только не плыть в ад. Так хотя бы есть надежда, что их спасут в больничке. А здесь ты обречен, если ты один. Редкий силач справится с волчьей стаей. Разорвут на части. Волки, одним словом.
Он умок и стал уничтожать свои запасы, жадно запивая водой. Предложить поделиться ему даже не пришло в голову. Да здесь это и не было принято. Другое дело, если ты в "семье". Тут уж все общее. И друг за друга стоят горой. Обидеть одного - значит обидеть всех. И пощады не жди.
- Неужто не пытаются бежать? - удивился Игорь. - Все же шанс!
- Пуля догонит! - ухмыльнулся Пан. - А потом: куда ты денешься в тайге, если места не знаешь. Будешь ходить по кругу, как заведенный, пока бензин не кончится. А потом или поймают, или сам сдохнешь. Ты у доцента спроси! Он тебе все расскажет про цветочки-ягодки, про пестики-тычинки…
- Не только! - прервал его прислушавшийся к разговору Павлов. - Я, брат, знаю, в какое время что цветет и созревает в тайге, какой зверь и какая птица водится, какое время самое теплое в тайге…
- И какое? - нетерпеливо перебил его Пан.
- Вторая фаза лета: с четвертого июля по четвертое августа, - пояснил Павлов. - Это самая теплая часть лета, когда созревают плоды черники, морошки, голубики, смородины, малины. Правда, в некоторые годы возникает дефицит влаги, в лесах усиливается возможность пожаров.
- Это самое светлое время года? - допытывался Пан.
- Нет! - улыбнулся Павлов, понимая, что интерес Панжева вызван совсем не природным любопытством, а чем-то другим. - Наиболее светлое время года с десятого июня по третье июля, в первой фазе лета.
Пан молчал. Всем было ясно, что он первым задумался о побеге. То ли слова Игоря подхлестнули естественную тягу к воле и свободе, то ли в неволе у человека всегда возникает мысль о побеге, но Константин Иванович серьезно стал подумывать о том, чтобы при первом удобном случае смотаться в тайгу с концами. Только, по его мнению, надо было делать это умно, не с кондачка, не пацан ведь. Предварительно надо хорошенько обдумать, а уж потом и действовать.
- В побег идут с "бараном"! - ухмыльнулся Пан.
- Это больше разговоры! - подключился Моня. - Не каждый сможет есть человечину.
- Почему человечину? - искренно удивился Игорь, не усмотревший в слове "баран" двойного смысла.
Все расхохотались. Такая наивность без пяти минут служителя закона, хотя и несостоявшегося, умиляла. Становилось понятно, почему судебная система страны настолько беспомощна, откуда полный отрыв от действительности, неумение применить закон в жизни, а может, и нежелание, если не разрешают сверху.
- В побег берут лишнего человека не из компании блатных, - охотно пояснил Моня. - Если продукты кончаются, а тайга все еще не кончается, то этого лишнего убивают, а его мясо жарят на костре и едят какое-то время.
- В тайге можно прожить и без человечины! - вмешался Павлов. - В тайге обитает около девяноста видов млекопитающих, среди них: лось, кабарга, кабан, косуля, заяц-беляк. Птиц семьдесят видов: тетерева, глухари, рябчики. Лови и ешь!
Павлов увлекся и стал рассказывать про таежные леса, состоящие из сибирской ели с примесью сибирского кедра и пихты, про восточносибирские леса, светлохвойные из лиственницы Гмелина, в основном, а на северо-востоке из лиственницы Каяндера. Он говорил о мощных эдификаторах, создающих под кронами своеобразную среду со слабой освещенностью и бедной минеральным питанием. Он хвалил лучше освещенные лиственные леса, где хорошо развит подлесок из ерника, душеки и кустарниковых ив, кедрового стланника, даурского рододендрона, багульника и толокнянки с брусникой и голубикой. Он рассказывал о пожарах и о гарях, на которых вновь и вновь возрождала свою жизнь лиственница.
Но его уже никто не слушал. Вернее, делали вид, что слушают, но опять каждый думал о своем. Под умные речи хорошо думается именно о своем, непонятные слова обтекают сознание, не задерживаясь, лишь создают журчащий фон, под который так хорошо спится и думается.
Павлову тоже не нужен был слушатель. Он спешил выговориться, словно предчувствуя, что ему немного осталось времени на разговоры. Павлов любил Читать лекции и как член общества знания часто разъезжал по маленьким городам и еще меньшим весям, неся в народ знания. На лекции приходили, в основном, бабуси, изнывающие от безделья, у которых дети выросли и разъехались кто куда, вот они и маялись от одиночества. Но Павлову и тогда не нужна была большая аудитория. Он с удовольствием читал лекции и для одного слушателя, будучи самодостаточным человеком.
Багровый закат выглядел живописно на фоне стройных сосен и пихт, зубчатые тени которых достигали почти середины спокойной и широкой реки. Впереди, пока невидимо, глухо гремел перекат, где обкатанные булыжники базальта терлись и перекатывались, создавая вечный звуковой фон реке в этом месте.
Павлов выговорился и замолк, закрыв глаза и углубившись в самого себя.
Игорю пришла в голову интересная мысль, и он просил у Панжева:
- А на ночь нас тоже загонят в трюм?
- Нет! - сразу ответил Пан, даже не подумав. - Но друг к другу браслетами сочетают, это уж как пить дать. Козлы вонючие! - добавил он злобно.
- Зато на свежем воздухе! - иронично добавил Моня.
- Чем нюхать вонь и срань! - встрял Хрупкий. - Ночи здесь холодные, надо одеться потеплее.
- Климат резко континентальный! - подтвердил косвенно Павлов, очнувшись от своих грез. - Градусов пятнадцать-шестнадцать, впрочем, при этой температуре начинается развертывание хвои и рост побегов у ели и пихты, а затем у сосны и сибирского кедра.
- Привыкай к кандалам, юноша! - не обращал на Павлова никакого внимания Пан. - На строгаче без них не обходятся.
- А чем отличается строгач от усиленного режима? - поинтересовался Игорь. - Только дачками и свиданками?
- Ишь, - усмехнулся Пан, - уже понахватался. Строгач - есть строгач. Сам увидишь. Лагерь разделен "колючкой" на зоны по отрядам. Те, кто будут пилять лес снизу, в одних бараках, чтобы с другими не общались; а те, кто на швейке и в механическом, в других бараках; те, кто на стройке, в третьих. Это я тебе к примеру. В этой зоне я не бывал еще, чем они там занимаются, кроме лесопилки и сплава, не знаю, но везде одно и то же. Где потруднее работа, где полегче. Не от этого зависит жизнь. От внутреннего распорядка. Есть "давиловка" - считай тебе хана, парень, двужильные ломаются. Нет "давиловки" - жизнь ништяк. Болтают, здесь "санаторий", куда нас везут бесплатно.
- Они будут нас исправлять! - с одесским акцентом сыронизировал Моня. - Чтоб им так жить! Хотят, чтобы мы раскаялись.
Эти слова привели всех в такой восторг, что хохот разнесся над рекой на многие километры, и в чаще леса наверняка застыли в недоумении многие звери, замерли многие птицы, услышав впервые в своей жизни столь необычные звуки.
- "Раскаиваться надо лишь однажды, никто не принимает яда дважды", - прочитал наизусть Игорь.
- Среди нас поэт! - насмешливо произнес Моня. - Омар Хайям.
- Нет! - улыбнулся Игорь. - Я прочитал из Абу Шукура.
- Будешь в лагерной самодеятельности участвовать! - насмешливо произнес Пан. - Лишнюю пайку заработаешь, студент.
- Да какой он студент? - попытался возразить Моня. - Он - поэт!
- Его уже окрестили в тюрьме! - утвердил кличку Игоря Пан. - Студент - понятно всем. А поэт, еще что подумают. Мало кто знает это слово.
- Омуля бы поесть! - мечтательно протянул Павлов. - Самая моя любимая рыба из породы лососевых. А еще я помню, как мы в детстве ходили заготавливать чернику и голубику. Она росла коврами, и мы собирали и бочками заготавливали на зиму впрок. Витамины все-таки.
Его изборожденное морщинами старое лицо сразу помолодело. Игорь не в первый раз замечал, как у людей, уходящих мыслями в далекое прошлое, в детство или в юность, сразу же молодеет лицо и загораются глаза. Видно, есть что-то, возвращающее человека в то состояние.
- Солененького омуля и я бы не прочь отведать под водочку! - неожиданно поддержал Павлова Панжев.
- А я больше любил копченого! - признался Павлов. - А еще я помню, как в юности ходил за соболем, драгоценным темным баргузинским соболем, за шкурками которого в Иркутск съезжались меховщики крупнейших фирм Лейпцига, Лондона и Парижа. Здесь были торговые экспортные базы. В сейфах Лондона, Парижа и Нью-Йорка и сегодня хранятся отборные шкурки темного соболя с клеймом, свидетельствующим о месте добычи - Баргузине. Шкурки держат в темноте, чтобы солнечные лучи, не дай Бог, не повредили тончайшие переливы цвета драгоценного меха.
На палубе, возле группы заключенных, появилась охрана с автоматами на изготовку с лейтенантом во главе.
Лейтенант минут пять смотрел на вверенных его попечению людей, осужденных за свои преступления на муки земные, но тоже почти вечные. Он внезапно позабыл, зачем он здесь появился, многодневное пьянство начинало сказываться.
Но наконец он вспомнил:
- Эй, шантрапа! - заорал он. - Сейчас все пойдете в гальюн на корме. Кто попытается бежать, сразу прошьем очередями. Предупреждаю заранее!
- Вот и архангелы! - констатировал Пан. - Скоро ночь!
Единственный гальюн располагался на корме, и Игорь с усмешкой представил себе, как в него выстраивается очередь заключенных под дулами автоматов.
Пан сразу уяснил значение этой усмешки.
- Напрасно ты думаешь, что сейчас туда выстроится очередь! - ехидно заметил он. - Все проще и страшнее.
И действительно!
Конвоиры отводили к гальюну по пять человек, и сия процедура затянулась надолго, пока последний луч заката не погас на чистом летнем небе.
После этого конвой натянул перед каждым рядом сидевших на грубых скамьях заключенных толстую стальную проволоку, на которую были нанизаны цепью наручники, и быстро и ловко сковали попарно всех заключенных. Теперь помимо того, что они скованы правая рука одного к левой руке соседа, оба были прочно прикреплены к стальной проволоке.
- А как спать в таком положении? - поинтересовался Игорь.
- Ты еще спать хочешь? - сыронизировал Моня. - Скажи спасибо, что одеться дали потеплее, а то воспаление легких было бы тебе обеспечено.
Конвоиры не только дали заключенным одеться, они категорически этого потребовали: рабы должны быть здоровы, чтобы было кому работать.
- Что-то нас маловато! - заметил Игорь. - Я имею у виду этап в этот лагерь.
- Таких этапов будет еще не один! - успокоил его Пан. - Мы навигацию открываем, а кто ее закончит, один Бог знает. Лагерей много, убыль тоже огромная, так что…
- Освобождают много? - не понял Игорь.
Его слова вызвали бурный всплеск хохота.
- Бабуся освобождает! - заметил Моня. - Безглазая, с косой ходит и, в покрывале, чтобы раньше времени ее не рассмотрели. Смерть называется! Не знаешь такую?
И все сразу стало грустно. Теплый вечер располагал к мирной жизни, а тут смерть встряла в разговор.
- А спать будем в положении сидя, друг на друге! - сообщил Пан, удовлетворяя любопытство Игоря.
- Друг на друге не получится! - засмеялся Игорь, все еще не веря в то, что с ним происходило. - Вы же все к проволоке прикованы, друг на друга не ляжешь.
- Ты как-то однозначно понял! - усмехнулся Пан. - Друг на друге - это когда спят приткнувшись друг к другу: голова одного на плече у другого, а голова второго на плече первого.
- И можно спать в таком положении? - удивился Игорь.
- Когда спать хочешь, то заснешь в любом положении! - ответил Пан и сразу потерял интерес к Игорю.
Его тоскливый взгляд устремился к темному лесу, бесконечным морем разлившимся по обе стороны реки.
- Слушай, доцент, - внезапно встрепенулся Пан, - а в этих лесах болота есть?
- Обширные лесоболотные урочища! - обрадовался сразу Павлов. - Долгомошные, сфанговые, болотнотравянистые…
- Ясно, глохни! - оборвал доцента Пан. - У меня нет настроения слушать твою очередную лекцию. Загнул бы ты веселенькое, для души, спать веселее будет!
- Да что у меня в жизни-то было веселого? - задумался Павлов.
Пан достал из кармана пачку сигарет, выбрал одну помягче.
- Тогда я вам расскажу смешной случай, когда меня после одной из ходок отправили на условно-досрочное освобождение и определили работать на зообазу рабочим, медведей кормить. Животных бить нельзя! Никогда! Но иногда это просто необходимо. Жизненно. Потому что жизнь у нас одна! - Пан нервно закурил и продолжил: - Я только с медведями общался на зообазе. В основном, с медведями. Иногда люди встревали, правда, с ними не так интересно… - Пан нервно затянулся пару раз. - А медведи с малых лет рядом со мной. Их еще медвежатами привозили к нам или приносили охотники, медведицу ненароком застрелят, куда дите деть? Только к нам, куда же еще! Кто в лесу заблудился, иной раз медведица на пулю браконьера нарвется… Один из медвежат, Петька, так ко мне привязался, что ходил следом, как собачка. За папу держал, не иначе. Иль за мамку, палец мой сосать очень любил. Сосет, жмурится от счастья, а урчит так, что за десять метров услыхать можно… Вот однажды сосет он мой палец, а меня из конторы кличут: "Иваныч, к директору!" А директор, скажу я вам, у нас был шибко нервный: "Стань передо мной, как лист перед травой!" - одним словом. Я Петьке и говорю: "Отдай палец, продолжим после "ковра"!" Это так на зообазе кабинет директора называли, вернее, вызов в кабинет директора, хотя там, в кабинете, никакого ковра и в помине не было, зато у директора дома все увешано коврами, может, от этого… А Петька сосет, мерзавец, и ухом не ведет. Хватка у него такая, что легче палец взять и отрезать, чем вытащить из его пасти. Ну, резать палец больно, да и ножа не было под рукой, так что сижу я возле медвежонка и думаю: "Нехай директор в другой раз вызывает!" Но наш директор был упрямым, как будто всю жизнь с ослами водился. Секретарша опять выскакивает из конторы, бежит ко мне вихрем: что, мол, начальство нервируешь, не являешься перед светлыми очами? Я ей на Петьку показываю, а эта стерва не поняла ничего, да еще и смеется: кончай, говорит, дите грудью кормить. И убегает, так ничего и не уразумев. Я Петьку всякими хорошими словами убеждаю, про международное положение рассказываю, что по радио слышал, не слушает, стервец, а может, из-за своего урчания просто не слышит, но палец не отдает все равно. А я животных принципиально не обижал и никогда не бил. Через час сам директор соизволил показаться на крыльце конторы: вывалил свой живот и пальчиком манит, подзывает. А я, естественно, чтобы не орать, кладу свой палец в рот, директору даю понять, что Петька палец не отдает. Директор намек по-своему понял, побагровел весь, рассвирепел, кричит: "Уволю!" и грозно ножками по крыльцу затопал. Я понимаю, что увольнение для меня хана, сразу отправят обратно в лагерь на баланду, и кричу ему уже словами: к Петька палец сосет!" То ли из-за ветра, то ли потому, что наш директор не только тупой, но и глухой, он услышал мои слова частично, да и те понял в превратном смысле, а то и в падеже, и заорал: "Я на тебя в суд подам!" И подал, мерзавец! Сняли с меня условно-досрочное за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей и обратно в лагерь отправили. Так что животных иногда бить просто необходимо. Жизненно…
Над его рассказом дружно посмеялись, но как-то невесело, скорее, по обязанности, старался человек, трудился, лепил по-честному.
- А Петька палец-то твой отдал когда? - спросил Моня.
- Стервец палец лишь через пару часов отдал, когда досыта насосался. Палец стал белый-белый и весь сморщенный, как новорожденный младенец, - завершил свой рассказ Панжев.
Пан сам растрогался от своих воспоминаний, причем так, что слеза скупым бриллиантом в глазу показалась.
И все понимали, что хотя ситуация и в самом деле была очень смешная, но последствия ее были трагическими, все рвутся на условно-досрочное освобождение, а глотнув воли, возвращаться обратно в лагерь досиживать весь срок до последнего дня, потому что во второй раз никто твои бумаги и рассматривать не будет, настоящая трагедия. И каждый переживал, будто это случилось с ним.