Первый секретарь ничего не требовал, он предлагал. Предлагал ветеранам воодушевить молодежь, заразить энтузиазмом, влюбленностью в свой родной город. И старики поняли: они нужны, без них не обойтись.
Не знаю, как это у них получилось, как они взялись за дело, но воскресник удался. Вечером на пустыре между центром и новостройками пылал огромный, до небес, "костер ветеранов", как нарекли его молодые. Ветераны, принаряженные, прогуливались парами и группками, слушая песни и музыку. Некоторые неподалеку от костра присаживались на теплую, разогретую солнцем, землю и смотрели, как развлекается молодежь…
Чтобы проверить правильность своего предположения, решил ознакомиться с порядком доставки хлеба в магазин.
Хлеб на хлебозаводе экспедиторы получали, оказывается, на основании каких-то клочков бумаги, развозили по продовольственным магазинам, в универсам и булочные. За каждую смену экспедитор, он же, как правило, и шофер, составлял товарный отчет с приложением приходных и расходных документов, который сдавал в бухгалтерию райпотребсоюза или райпищеторга, в зависимости от того, в какой магазин доставлялся хлеб. А путевой лист с указанием тонно-километров и ездок за смену - в диспетчерскую автопарка.
Сложность нового этапа нашей работы заключалась в том, что шоферов-экспедиторов, которые возили или должны были возить хлеб, очень и очень много.
Почти всех их предстояло опросить, провести другую огромную по объему работу, прежде чем найти двух-трех нечестных людей. Одной милиции или прокуратуре это было бы сделать трудно, поэтому и помогают нам общественные помощники, замечательные люди, честные, активные, убежденные. Они справляются с любой задачей, которую ставят перед ними правоохранительные органы и органы охраны правопорядка.
Может быть, институт общественных помощников и нуждается в усовершенствовании. Но конкретно весь этот год моей работы в районе я ощущаю существенную помощь коммунистов, комсомольцев, представителей других общественных организаций, рядовых тружеников - граждан нашего района.
Тысячи путевых листов, сотни товарных отчетов пересмотрели наши добровольные помощники и мы сами, работники прокуратуры и милиции.
По этим сведениям я составил таблицу, в которую вошли такие данные: фамилия шофера-экспедитора, номер автомашины, количество рейсов с хлебом согласно документам Камоликова и на основании путевых листов водителя.
А потом я долго сопоставлял полученные данные и - о эврика! - обнаружил, что в ряде случаев имеется разница между количеством рейсов, подсчитанным по товарным отчетам Камоликова, и по путевым листам водителей. Оказалось, что по товарным отчетам хлеб в магазин отпускался, а путевых листов не было.
Вскоре я достаточно глубоко познал принципы учета и отчетности в продовольственных магазинах, обложил себя таблицами и счетами и был впервые, наверное, доволен собой. В подозреваемых магазинах никакой недостачи не обнаружилось. Наоборот - излишки! Ревизоры проверили все виды накладных, и выяснилось, что эти магазины продавали неучтенную продукцию. Вот почему Кр лоликов так легко признавал недостачу.
Было установлено, что в камоликовский магазин отправлялись бестоварные накладные. Ситуация стала проясняться.
Не могу пока точно сказать, участвовал ли Камоликов в реализации неучтенной продукции, но, видимо, да, потому что уж коли он получал липовые документы на лишний товар от кого-то, то, значит, этот "кто-то" дорожил Камоликовым и помогал ему выкарабкаться.
Шесть вечера. Счастливый, что мой рабочий день закончился хоть раз вовремя, я поехал домой выспаться. Но не тут-то было.
Меня ждал, прогуливаясь по двору, представитель прокуратуры области, приехавший потолковать по душам относительно очередной анонимки. И хотя это был обычный поклеп, ночью я все же ворочался с боку на бок в кровати, пока не вспомнил анекдот.
Выбирают одного товарища в профком, уже обсудили кандидатуру, поставили на голосование, вдруг с места голос: "Его нельзя в профком, у него дочь легкого поведения". Поднялся шум, с мест что-то выкрикивали. В результате "прокатили", но все же дали слово. Товарищ встал и сказал: "У меня нет дочери и никогда не было". Все удивились, стали спрашивать того, кто ляпнул. А тот отвечает: "Мое дело - сказать, ваше - проверить".
После этого я крепко уснул.
Ночью разбудил телефонный звонок. Говорил Медведев. Я старался произносить слова тихо, но все же разбудил жену. Повесив трубку, я не нашелся, что ей сказать.
- Уйдешь? - спокойно спросила Анна Михайловна.
- Ага.
- Что-нибудь серьезное?
- Да ерунда, пожар.
Жена уже довольно хорошо "образованна", чтобы не знать, что расследованием пожаров занимаются органы внутренних дел, а если будят среди ночи прокурора, то, значит, это не просто пожар.
- Магазин подожгли, - опять совершенно спокойно, утвердительно сказала она.
- Угу…
Тяготеющий к эффектам Медведев сказал, что магазин Камоликова горит как свечка.
Во дворе, где помещался магазин, собрался народ. Во всех окнах пятиэтажного дома, который торцом выходил к пожару, отражалось красное пламя, и казалось, что дом светится изнутри. Разбуженные гулом бегущего огня, жители высыпали на улицу, некоторые пытались своими силами сбить пламя. Но огонь разошелся, и подозрение, что дело не обошлось без поджога, превратилось в уверенность.
Вот засуетились пожарные, всего несколько секунд - и пенные струи вступили в единоборство с пламенем.
Подошел Медведев.
- Вот так, из-за прокуратуры остались без магазина, - проворчал он.
- Почему же из-за прокуратуры?
- Ясное дело, ты их тут проверял, что-то раскапывал, и вот результат. И расследование проводить не надо, хоть сейчас в суд. Говорили же тебе все: "Возьми Камоликова под стражу…" Завтра же арестуй его, теперь посидит лет восемь…
- Почему так много?
- Потому что Уголовный кодекс за такие действия предусматривает наказание до десяти лет лишения свободы.
- Может, ты и прав, но все же надо проверить это как следует. А Камоликова я возьму под стражу, когда сочту это необходимым.
- Тогда я его по подозрению в поджоге задержу хотя бы ненадолго, пока ты раскачаешься. Вот он, кстати, с ведром воды стоит. Что ж, не зря говорят, что преступника тянет на место преступления.
- Если ты это сделаешь, я его выпущу, а у тебя будут неприятности.
- А если он сбежит?
- Не сбежит. Убежать ему сейчас - значит признаться в поджоге. Хотя не исключено, что наш ветеранский костер и навел его на мысль…
- Ты прав, прокурор. - И Медведев ушел, стряхивая с себя копоть.
Пожар погасили быстро, любопытные разошлись, а возле обгорелых головешек Медведев оставил "дневального" - молодого паренька, только что пришедшего из армии и поступившего на службу в милицию.
Сегодня возвращается из отпуска Анатолий Иванович Скворцов - моя "правая рука", старший следователь районной прокуратуры, опытный человек, для которого следственная работа - это то главное, что надо делать в жизни. Я поехал его встречать в аэропорт.
Ехали через необъятные поля. Вдали, в желтеющих волнах пшеницы, показался одинокий, стоящий, словно подбитый зверь, комбайн "Нива". Комбайнер выскочил из кабины, его маленькая фигурка метнулась к дороге. Вот она исчезла в колышущихся колосьях, вот выбирается на дорогу, размахивая руками.
Комбайнер, грязный и заросший, не узнал меня, а скорее всего - никогда не видел.
- До базы подвези, - прохрипел, запыхавшись.
- Что ж, нам по пути. Поехали.
Он закурил и на первом же выдохе пошел морским загибом крыть свое начальство.
- Они же еще в прошлом месяце отрапортовали, что у них сельхозтехника к уборке готова, а вон, гляньте, две межи сделал - масло потекло. Вон дымится…
- А хлеб-то не загорится? - спросил я и подумал, что гасить пожар в поле, наверное, посложнее, чем в райпо…
- Да ты что? Он же не горит, перегрелся только. А вы откуда будете? - спросил парень, переходя на "вы". - Что-то я вас не видел.
- А сегодня в ремсельхозтехнике из начальства есть кто?
- С утра все были, сейчас - не знаю - Парень замолчал, смачно дымя табаком.
- А сигаретку можно? - попросил я.
- Да у меня простые.
- Ничего, и я не золотой.
Покурили. Помолчали. Приехали.
- Можете познакомить меня с заведующим базой? - спросил я, когда мы остановились у ворот наполненного автомобильным ломом двора.
- Да он не будет с вами разговаривать…
Парень достал из кармана смятый рубль и протянул его мне.
- Подождите, - остановил я его, - зайдем вместе.
Он помялся, потом все-таки пошел со мной к кирпичному строению - конторе.
Это была контора той самой районной базы ремсельхозтехники, где раньше работал Полуэктов, которого суд несколько дней назад лишил родительских прав. Я и сам собирался сюда, чтобы на месте выяснить, каким образом было возможно безнаказанное хищение запасных частей. Что это за коллектив, кто им руководит?.. Пока что я видел только подпись завбазой Мухина на очень плохой характеристике Полуэктова.
У конторы толпились одетые в спецовки люди.
- Тромблер давай, переходники, сальники! - слышались крики.
Загорелый человек, элегантно одетый, должно быть главный инженер, прямо с крыльца отвечал, что запасных частей нет.
Мы с комбайнером прошли сквозь строй жаждущих.
- Ты чего, Колька, с начальством теперь ходишь запчасти выбивать? - послышались за нашей спиной насмешливые выкрики.
Это, кажется, про меня. Неужели я похож на начальство?
Мы распахнули дверь. В комнате за письменным столом сидел круглый человек и вытирал пот со лба…
- Вам чего, граждане? Видите, у меня посетитель, я занят!
Действительно, перед столом заведующего стоял сникший человек и держал в руках громоздкий железный предмет. Но я все же ответил:
- Хотим, чтобы выполнили ваши обязательства.
- А вы кто такой будете? - спросил толстяк за столом.
- Прокурор района Нестеров.
Человек, стоявший у стола, вздрогнул и положил на стол тяжелую деталь. А толстяк вскочил, долго изучал подслеповатыми глазами мое удостоверение и наконец произнес:
- Заведующий базой Мухин. А что случилось, товарищ прокурор? И без передышки, почему-то теперь заикаясь, добавил: - Правильно. П-полуэктова арестовали, он мне весь коллектив развалил, никак порядок не наведу… Вот видите, украденные распредвалы возвращаем на базу. По этому поводу хотели бы собрание п-про-вести, сейчас даже можно, в-вы не выступите на нем?
- Позвольте, - запротестовал посетитель. - Как это, возвращаете? Это я, я сам принес распредвал, по собственной инициативе, купив его, между прочим, за двести рублей у жуликов. Но откуда мне было знать, что он с нашей базы? - И он вышел из комнаты.
"Удобная логика… А если б не с нашей базы?" - подумал я, а вслух сказал заведующему:
- О том, выступлю ли я, решим позже. По-моему, негоже в рабочее время собраниями забавляться. Когда хлеб убирать думаете?
Николай, комбайнер, хотел было уйти, но я задержал его за руку.
- Останьтесь, тезка.
Он присел на стул. Заведующий строго посмотрел на комбайнера - тот явно мешал ему - и, снизив голос, еще раз спросил неуверенно:
- Чем же тогда могу быть полезен?
- Товарищ Мухин, вы через вашего сотрудника, ну, того, загорелого, что на крыльце, только что отказали рабочим в запчастях. На каком основании?
- Экономим, товарищ Нестеров.
- Экономия - это похвально, но только тогда, когда исправны машины, а они ведь исправны, судя по вашим отчетам? Весь двор, коридор и кабинет завешаны диаграммами и плакатами о выполнении плана. Вам что же, наплевать на собственное слово или вы не понимаете, что невыполненное обещание деморализует коллектив? Именно ваше невыполненное слово, а вовсе не единичный случай с Полуэктовым. Кстати, случай с Полуэктовым стал возможен под вашим "чутким" руководством…
- Вот что я вам скажу: они, - Мухин показал на Николая, - работать не умеют с машинами, переломали все, что с таким трудом было отремонтировано.
Николай вскочил, но я остановил его.
И как бы в подтверждение того, что Мухин говорит попросту неправду, дверь отворилась, и вошел специалист, который только что на крыльце говорил рабочим, что запчастей нет.
- Девятый комбайн уже встал за сегодня, - бодро-весело доложил он.
Мухин вспотел, скрипнул зубами. Ему ничего не оставалось, как представить нас друг другу. Я пригласил заведующего и главного инженера Петровичева - так представил его Мухин - совершить небольшую прогулку по предприятию. К нашей группе присоединились по моей просьбе все рабочие, ждавшие запчастей.
Перед кучей лома возник маленький митинг.
- Товарищи, с сегодняшнего дня поборы отменяются, - сказал я. - Запасные части будете получать в установленном порядке. Сегодня я обнаружил нарушение закона, существующее, видимо, не первый день. В этом есть и моя вина. Но ведь и ваша вина в этом немалая. Никто из вас не сообщил о том, что у вас такое творится. Мы в своей работе опираемся на общественность. Защита закона и прав граждан - наша общая задача. Помните это.
Рабочие зашумели разом.
- А теперь прошу ответить: сколько вы платили за запчасти и кому именно?
Все вдруг замолчали.
- Подскажу вам. Канистра масла стоит рубль - это в цехе горючего, - наугад "блеснул" я своей осведомленностью, но не попал.
- Неправда, - раздался чей-то негромкий голос, - с меня трешку брали.
И тут рабочих прорвало:
- За переходничок червонец отдавали.
- Что там переходничок, их хоть в продаже нет, а тромблер в магазине семь рублей стоит и здесь тоже семь. Выходит, что мы вроде как для своих личных машин покупаем.
Я не успевал записывать…
Кстати, все, кому нужны были запчасти, получили их. Даже сальники, не говоря уже о переходниках.
Было уже поздно встречать моего старшего следователя, но зато - не знаю, будет ли он мне благодарен, - я нашел ему хорошую работу… И по-моему, неплохо провел день.
Возвращался прежней дорогой. Тот комбайн, который казался мне одиноким раненым зверем, теперь выглядел мощным фрегатом, идущим в кильватер за другими машинами и режущим желтые волны созревшего хлеба.
Долго он виделся мне в зеркальце "газика", пока не исчез, захлестнутый золотым валом набежавшей пшеницы.
Я сидел в прокуратуре, вдруг дверь открылась, и вошли сразу пять человек. Тут же зазвонил телефон, и я немного растерялся - брать трубку или принимать делегацию.
- Алло, здравствуй, Николай Константинович, депутат Масленников беспокоит.
Депутату Масленникову повода называть меня на "ты" я не давал. Мы оба стали депутатами не так давно и еще ни разу не встречались.
- Здравствуйте, чем обязан?
- Понимаешь, прокурор, - упорно фамильярничал Масленников, - там работяги на меня бочку катят, жаловаться к тебе пошли. Ты уж как-нибудь их утихомирь. Это такая пьянь, а как премии лишишь - жалуются. Добро?
Положил трубку. Передо мной стояли пять человек, видимо, те самые, пришедшие жаловаться. Я встал:
- Присаживайтесь, товарищи, чем могу?..
Говорить начал пожилой рабочий. Он рассказал о положении дел на хлебозаводе, где работает директором Масленников, который мне только что звонил. Говорил о том, как нарушается контроль и учет, о том, что на хлебозаводе масса отходов, которых быть не должно, сказал, что юрист завода покрывает все безобразия. И что за критику директор лишает премий… Неплохо бы, мол, издать закон, написать в Москву…
Я перебил, наверное, зря. Не вовремя решил напомнить, что законодательство у нас хорошее, просто его надо с умом применять и строго выполнять.
Эта моя тривиальная реплика остановила рабочих. Разговора не получилось. Мне бы бежать на хлебозавод с проверкой, а я, что греха таить, озадаченный звонком Масленникова да еще и тем, что недавно завод получил переходящее знамя, сыграл чинушу.
Рабочие поднялись, стали прощаться.
- Напишите мне заявление, - сказал я.
Тот пожилой рабочий посмотрел на меня с иронией, но ничего не сказал. Как же я был себе противен в эту минуту! Я был похож на того пародийного прокурора, каких иногда показывают в плохих фильмах. Я оскорблялся, когда видел их на экране, но теперь убедился - очень похож.
Попытался себя оправдать: не я же давал заводу знамя, в области тоже сидят не простачки. "Да, но ведь ты прокурор, - шептала совесть, - ты должен стоять на страже справедливости. Как ты будешь смотреть в глаза людям?.."
В аппарате прокуратуры республики особых сложностей не было. Там все регламентировано, всегда скажут, куда пойти, что и как делать. А здесь - один на один с людьми. Ты для них и закон, и совесть. Твои ответы повторяют, на них ссылаются. Смотрят, какой у тебя галстук, как ты одет, как часто ездишь на такси, есть ли у тебя машина, какая у тебя жена.
Секретарь Таня положила мне на стол конверт со штампом "Литературной газеты". Взял его в руки. Повеяло московским духом. Еще бы! Я, бывало, частенько звонил в редакцию по служебным делам, а иногда и заходил туда. Ведь "Литературка" публикует довольно много материалов, связанных с работой правоохранительных органов. Я был лично знаком с некоторыми работниками этой редакции, даже опубликовал там однажды заметку.
Рассматривая конверт, подумал, что меня вспомнили мои старые товарищи. Распечатал письмо и прочел:
Прокурору Тихого района.
Уважаемый товарищ прокурор!
Автор письма даже не счел нужным позвонить в прокуратуру республики и узнать мою фамилию. Я взглянул на подпись - "В. Бачко". А ведь он меня знает, черт возьми, этот Вячеслав Михайлович! Мы с ним даже на "ты" были одно время…
Но письмо служебное, и требуется его дочитать.
Направляю Вам безымянное письмо, в котором сообщается редакции о нарушениях законности на хлебозаводе. Кроме того, написано, что у начальника юридического отдела завода Солнцева имеются две судимости. Прошу Вас дать указание проверить факты, изложенные в письме, и о результатах проверки сообщить редакции.
Вот как "аукнулся" приход рабочих в прокуратуру.
Что ж, факты проверим. Но позвольте, а где же безымянное письмо, как выразился Бачко? Его нет.
- Танечка, а где приложение к письму редакции?
- Николай Константинович, вы же сами вскрыли конверт…
- Ах да, извините…
Письма не было. Забыли, значит, вложить. Мне стало не по себе сразу и от того, что Бачко не назвал моей фамилии, и от краткого содержания безымянного письма, и от того, что письма не было. Я подумал: "Им ничего не стоит вот так ошибиться… Попробовал бы я…" Но я взял себя в руки и снял телефонную трубку:
- Соедините меня с Москвой.
- Номер в Москве?
- Одну секундочку. - Я полистал старую записную книжку и нашел нужный номер.
Ждать пришлось дольше обычного.
- Абонент, слушаете? "Литературная газета" переехала в новое здание, у товарища Бачко теперь другой номер телефона.
Через минуту меня уже соединили.
- Алло, Вячеслав Михайлович! - Я знал голос моего давнего знакомого. - Вас приветствует и поздравляет с переездом в новое здание прокурор Тихого района Нестеров.
- Здравствуйте, товарищ прокурор. - Меня Вячеслав Михайлович не вспомнил.