Инспектор ехал с обыска. Самогонщица выхватила из шкафа бутыль с бледно-ржавой жидкостью и уронила её на пол с радостными словами "Ой, простите!" Это "простите" она бросила раньше, чем бутыль. Прежде чем разлететься на крупные куски, бутыль задела стол, поэтому добрая половина жидкости ещё в воздухе вылилась на инспектора, пропитав брюки и даже попав в ботинок. Теперь самогон испарялся.
Петельников отшагал два квартала и у тополей свернул на асфальтовую дорожку к прокуратуре, вдыхая пропадающий запах почек, который ещё остался на бледно-салатных листочках, - дух смолы и мёда. Между тополями и зданием было что-то вроде скверика: стояло несколько свежевыкрашенных скамеек, и тянулась узкая рабатка с крепкими стрелами-листьями ирисов. Цветы будут синими: комендант Александр Иванович сажал только синие.
Инспектор прошёл мимо небольшой толпы женщин - человек десять сгрудилось у скамейки. Он прошёл бы мимо, потому что в здании жила не одна организация и люди всегда роились у входа. Он наверняка прошёл бы мимо, потому что десять женщин могут образовать толпу ради пары босоножек. Но Петельникова остановил голос, который шёл из центра этого людского скопища и который он где-то слышал.
Инспектор вернулся и тронул локоть девушки, стоящей чуть в стороне:
- Что дают?
- У человека дом в пригороде сгорел, - сердито ответила она. - Два рубля я пожертвовала.
- А я три, - с готовностью объяснила вторая девушка. - Осталась, бедняжка, в чём была…
Пожилая женщина повернулась к ней и, вытирая глаза, тихо возмутилась:
- При чём тут "в чём была"? У неё муж в доме сгорел.
- Я пятёрку пожертвовал, - сказал мужчина; был-таки здесь и один мужчина.
Петельников слегка протиснулся…
На скамейке сидела дама средних лет с красными веками, опухшими губами и почему-то мокрой причёской, словно её только что окатили из пожарного шланга. Она нервно комкала платок и рассказывала обессиленным голосом:
- Пришла я утром на пепелище… От него ещё пар идёт. Стала разгребать золу. И вижу - кость, да не одну. Моего Андрея косточки… Захотелось мне упасть в золу и задохнуться её гарью…
Петельников узнал: Калязина, Аделаида Сергеевна, с которой он сталкивался по заявлению о пропаже каракулевой шубы.
- И вдруг из золы, из этого праха…
- Она обвела взглядом напряжённые лица и остановилась на инспекторском - самом напряжённом, самом сочувствующем.
- Ну, и? - подбодрил он.
- Из этого праха послышался как бы тихий стон, - чуть слышно выдохнула Аделаида Сергеевна, не отводя взгляда.
- Ну, и?.. - повторил инспектор.
- Это стонала душа моего Андрея, товарищ Петельников.
- Граждане! - обратился он к людям. - Выяснилось, что стонала не душа, а её муж Андрей, который оказался закрытым в подполе. Он жив и невредим. Попрошу всех назвать свои фамилии и адреса.
- Зачем? - удивилось сразу несколько голосов.
- Для прессы, товарищи, для прессы, поскольку вы не бросили человека в беде.
Инспектор за пять минут переписал свидетелей, печаль которых чуть развеялась, - попадут в газету.
- А вам, гражданка Калязина, предоставляется двухкомнатная квартира, как пострадавшей от стихийного бедствия. Пойдёмте со мной, товарищ Рябинин вручит вам ордер.
Аделаида Сергеевна вскочила и, пока инспектор прятал записную книжку, в один миг рассовала все деньги уже ничего не понимавшим людям:
- Спасибо, мне дали квартиру, и теперь деньги не нужны…
- Сколько набрали? - сурово спросил инспектор.
- Не считала, - смиренно ответила Калязина и вдруг удивилась: - Чем это пахнет?
- Алкоголем, - сказал мужчина, воззрившись на инспектора.
- Друзья мои, - просительно, со слезой заговорила Аделаида Сергеевна, когда с вами будет беседовать пресса, не забудьте про этот запах, исходящий от гражданина Петельникова.
Из дневника следователя.
Думаешь, ищешь, мучаешься… Время проходит, капли собираются, и однажды тебя стукнет нашёл. Радость! Сам додумался. И вот открываешь какую-нибудь книгу и видишь свою вымученную мысль, напечатанную чёрным по белому. Но самое поразительное не то, что додумались до тебя, а то, что эту мысль ты, оказывается, знал и раньше. Знал, а искал.
И вот тебя осенит: ты её знал, да не понимал. Только пройдя к ней путь сам, своими ногами, ты впитаешь её в душу свою. Пусть она найдена до тебя теперь эта истина твоя.
Поэтому то, чем жив человек, - справедливость, любовь, доброта, смысл жизни… - нужно рожать самому, ни на кого не перекладывая, как мать не перекладывает роды своего ребёнка.
Лида верила в тайный, почти мистический зов: нужно думать о человеке и держать в руках его вещь - и он придёт. Поэтому она штопала рябининские носки, которые на пятках истлевали мгновенно, на третий день. От ходьбы. Он бродил вечерами по квартире, шёл пешком до прокуратуры, умудрялся ходить по своему кабинетику и, не будь дежурной машины, до места происшествия добирался бы ногами.
Лида натянула носок на электрическую лампочку - сейчас он поднял голову от своих протоколов. Она взяла подушечку и выдернула иголку - он глянул на часы и подумал: "Ого, уже восемь". Вдела нитку - он запер бумаги в сейф. Сделала первый стежок - погасил свет. Второй стежок…
В дверь позвонили короткой трелью, которую мог выводить только инспектор Петельников.
Он стоял на лестничной площадке, чуть покачиваясь от радости.
- Принимают ли в этом доме незваных гостей?
- А званых-то не дождёшься, - улыбнулась Лида.
Тогда Петельников сделал галантный жест в сторону, и за ним, как за ширмой, оказалась высокая тоненькая девушка в брючном костюме морковного цвета. Они вошли. От их длинных фигур вроде бы сделались ниже потолки.
- Знакомьтесь. Лида, жена моего друга. Галина, мой новый друг, подпевает ансамблю "Поющие трамваи".
- "Поющие травы", - звонким голосом поправила Галина. Ещё в передней Лида успела глянуть в весёлые глаза инспектора: "Опять смотрины?" "Опять", - ответили весёлые глаза.
- Сергея Георгиевича нет? - догадался Петельников.
Рябинин был ему не очень и нужен, потому что предстояли смотрины, в которых экспертом выступала Лида. Однажды инспектор шутя поклялся не жениться без её одобрения. И вот иногда заскакивал с девушками - одна лучше другой.
- Ваш муж тоже человек искусства? - спросила Галина, разглядывая полки с книгами.
Лида не успела ответить и не заметила этого "тоже", потому что выгребала из кресла штопку. Ответил Вадим:
- Он артист оригинального жанра.
- Фокусник?
- Нет, гипнотизёр. Человека насквозь видит.
- Я обожаю людей искусства, - одобрила Галина профессию хозяина дома.
- Она ими бредит, - пояснил инспектор.
Лида улыбнулась: в прошлые смотрины кандидатка в жёны бредила учёными. И Вадим был тогда вроде бы психиатром…
Сели пить кофе. Петельников смаковал коньяк. Галина свою рюмку вылила в кофе и закурила сигарету. Лида пила чай - без Рябинина она пила только чай, и тогда казалось, что Сергей рядом.
- Чудесная погода, не правда ли? - поделился Вадим.
- Мой знакомый тенор поехал на Кубу… Вот где погода так погода, поддержала разговор гостья.
- А меня вы будете звать баритоном? - полюбопытствовал инспектор.
- Почему же? - удивилась Галина. - Вы ведь жонглёр.
- Вадим, а чем вы жонглируете? - заинтересовалась и Лида.
- Всем. Бутылками, палками, ножами и даже кастетами.
"Какова?" - спрашивали глаза инспектора. "Красавица", - без слов отвечала Лида, разглядывая гостью. Большие дерзковатые глаза, ниточки разлётных бровей, вспухшие губки, ровненький румянец… Где-то Лида её видела. Конечно, видела - на цветастой афише мюзик-холла. Только их там стоял бесконечный ряд, с красиво и синхронно вскинутыми ножками.
- Сейчас жонглёры не престижны, - заметила Галина.
- Неужели вы думаете, что я всегда был жонглёром? - чуть не обиделся Петельников. - Мы и классикой занимались.
- Вадим, расскажите, а? - невинно попросила Лида.
- Я руководил квартетом имени Крылова, - гордо объявил инспектор.
- В квартете главное правильно сесть, - вставила Лида.
- Сначала я их усадил "один-два-один", а потом - "е два" - "е четыре".
- По-моему, это из шахмат, - удивилась Галина.
- Хорошо, если бы из шахмат, а то пришёл человек из ОБХСС. Дело в том, что первую скрипку я оформил по совместительству продавать билеты. Вторую скрипку зачислил на ставку няни - как бы ухаживать за инструментами. Альта провёл ночным сторожем - вроде бы караулить барабан. Виолончель пошла в уборщицы - якобы убирать инструменты в чехлы. Ну, а сам зачислился кладовщиком - вроде бы отпускаю запасные смычки.
- А вы деловой, - опять удавилась Галина.
- И сколько я ни доказывал, что симфонический оркестр - это тот же квартет, только с раздутым штатом, нас всё-таки ликвидировали.
- Квартеты теперь не престижны, - согласилась с таким решением Галина.
- Разумеется, - согласился и Петельников, - поэтому я перекинулся на балет.
Он всё смаковал рюмку, серьёзно разглядывая свою новую подругу. Его глаза уже ни о чём не спрашивали и не смотрели на Лиду.
- Вы учились хореографии? - заинтересовалась Галина.
- Я перекинулся руководить. Прежде всего пересмотрел классическое наследие. В балете, как вам известно, танцуют без юбок. Поэтому кем работают балерины - неизвестно. Якобы лебедями. Я же придумал танцы по профессиям. Например, танец рыбаков. У каждого танцора в руке по мороженому хеку…
- В театре? - Галина смотрела на инспектора, словно тот и сам превратился в мороженого хека.
- Нет, в Доме культуры. Ещё был танец таксистов - ребята прыгали вприсядку и кричали: "Едем в парк". Неплохой получился танец работников гостиниц - девушки плясали с пылесосами и пели: "Местов нету и не будет…"
Лида не выдержала - рассмеялась.
- Тогда я поставил танец водопроводчика, надев на голову танцору фановую трубу. Эта труба и увлекла его в оркестровую яму. В результате дирижёр заикается, а я уволен.
- Вадим, красоту бы пощадили, - сказала Лида.
- Глупость недостойна пощады, - быстро ответил инспектор.
- В Доме культуры всё возможно, - авторитетно разъяснила Галина.
- Тогда хоть будьте справедливым, - вздохнула Лида.
- Красота без ума - это несправедливо, - скороговоркой возразил Петельников.
- В Доме культуры полно дураков, - согласилась Галина.
- Нет, справедливо, - тихо сказала Лида. - Нельзя одному всё: и ум, и красоту.
Она налила им в опустевшие чашки кофе. Галина глянула на свою пустую рюмку, но Петельников не пошевелился. Он и свою не допил.
- Сейчас престижны ВИА, - сообщила Галина, элегантно отпивая кофе.
- ВИА переводится на русский язык как вокально-инструментальный ансамбль, - объяснил инспектор Лиде и вдруг сурово обратился к Галине: - А знаете ли вы, что я был известным эстрадоманом, микрофоноведом и виалюбом?
- Забавно, - не поверила она.
- А знаете ли вы, что это я организовал вокально-инструментальный ансамбль "Аккордные ребята"? Я уж не говорю про "Поющих лауреатов". А известный ансамбль "Четвертинка"? А престижная программе "Шумели ноты, тромбоны гнулись"?
- Чем она престижна?
- Как чем? Триста восемьдесят вольт, плюс шесть динамиков, плюс акустика, плюс два микрофона лопнуло, плюс оглохший первый ряд, плюс шесть зрителей в обмороке! А знаете ли вы, что в консерватории я читаю лекции по теория музыки: до-ре-ми-фа-соль-ля-си, кошка села на такси?
- Разыгрываете? - фыркнула Галина.
- Разыгрываю, - согласился инспектор.
Гостья поёжилась, словно замёрзла от горячего кофе, и беспомощно посмотрела на хозяйку.
- Он шутник, - успокоила её Лида.
- Я хочу открыть жуткую тайну, - серьёзно заговорил инспектор. - Я никакого отношения не имею к искусству, а работаю токарем.
- Опять разыгрываете?
- Разыгрывает, - подтвердила Лида. - Он милиционер.
- Без звания? - спросила Галина.
Петельников встал и произнёс высушенным, усталым голосом, какой у него бывал после дежурства:
- Простите меня, Лида.
Он посмотрел на неё долгим взглядом: "Стоит ли щадить глупость?" Лида ответила таким же: "Стоит быть терпимым".
Из дневника следователя.
Все ли ищут смысл своей жизни? Я думаю, что все. Может быть, "ищут" - слишком громко сказано, но каждый хоть раз в году задумывается о себе, о своём месте, о своём назначении… Каждому хоть раз в году становится грустно от утекающего времени. И каждый хоть раз в году удивлённо спрашивает себя, для чего и как живёт.
Есть люди, которые, задумавшись, отвечают благостно и довольно: "Живём не хуже других". Есть те же самые люди, которые, задумавшись в эту сокровенную минуту, вздохнут и скажут: "А хочется жить лучше других".
Есть, есть люди - сколько их? - которые в формуле "жить, как живут все" видят смысл жизни. Да что там смысл - счастье своё в ней видят.
Из газеты "Простофили".
Как известно, самый надёжный способ получать деньги - это работать. Не так думала некая Калязина А.С., которой не давали покоя лавры небезызвестного Остапа Бендера. Только в отличие от него Калязина не утруждала себя поисками оригинального способа извлечения денег из карманов граждан. Она сделала просто: взяла в руки мокрый платок, села в скверике и со слезами на глазах начала рассказывать прохожим душещипательную историю о том, что у неё якобы сгорел дом и муж. И люди клали ей в дрожащую ручку деньги.
О мошеннице говорить ещё рано, поскольку следствие не окончено. А вот о тех, кто давал деньги, поговорить стоит…
Вроде бы все знают басню Крылова о той вороне, которая упустила сыр. И всё-таки простофили не перевелись. Взрослые тёти и дяди, утирая повлажневшие глаза, слушали басню о косточках мужа и выкладывали денежки. Не спросили ни документов, ни фамилии, ничего не проверили и не разузнали. Ей нужна помощь? Пожалуйста! Ну не ротозейство ли это?..
Рябинин посмотрел в окно - там, в скверике, в тополях, вроде бы начиналось лето. Окрепли листья, потеплела земля, посветлела кора деревьев, и заблестели под солнцем скамейки. И отцвели синие ирисы Александра Ивановича… Рябинин обернулся - комендант стоял у двери, тускло изучая пол.
- Натирать будем?
- Да не знаю…
Александр Иванович поднял глаза на стены, разглядывая их подозрительно.
- Ремонтировать не пора?
- Вроде бы чистые.
- Рамы не подкрасим?
- На ваше усмотрение.
Комендант воззрился на потолок и через тягучую минуту сообщил:
- В буфет банан подвезли…
- Спасибо, - улыбнулся Рябинин.
- Не пойдёте? - спросил Александр Иванович, потому что следователь продолжал сидеть.
- У меня от них изжога.
От мучнистой сладкой мякоти была изжога. Но Лида их любила, поедая быстро и вкусно, как обезьянка. Он увидел жену с бананом в кресле, вечером, под торшером - и потянулся к портфелю. И тут же представил набежавшую очередь - нервную, напористую, из одних женщин - и опустил руку. Очередей он стеснялся.
Рябинин не любил говорить о деньгах, вещах, квартирах… Ему казалось, что беспокоиться о материальном - стыдно, а если уж заставляет жизнь, то делать лишь самое необходимое и делать как-то незаметно. Он не очень понимал людей, которые носились со своими физиологическими потребностями - едой, сном, сексом, - доказывая, что всё естественное естественно. Были и у него материальные заботы, были и физиологические потребности. Но его ум…
И промелькнуло, исчезая…
…Человек - это тело, мышцы, нервы, материя. А материи подобает заботиться о материальном. Нет. Человек - это всё-таки ум, совесть, чувства, дух. Чего же стоит дух, обслуживающий лишь своё тело? Стыдно же. Духу духовное…
- Я банан тоже не уважаю, - поделился комендант. - Говорят, витамины-витамины, а их роль в организме сильно завышена. В траве витаминов полный комплект. Корова эту траву употребляет с утра до вечера. А как была коровой, так коровой и осталась.
- Наверное, витамины на интеллект не влияют, - развеселился Рябинин.
Вот и Александр Иванович думает о материи и духе. Видимо, и о смысле жизни думает.
Скраденными шажками он уже добрался до середины кабинета и стоял как-то необязательно и не очень заметно - маленький, сухощавый, безвозрастный… С волосами, зачёсанными…
Однажды Рябинина удивило известное выражение "волосы, зачёсанные назад". Разве можно зачёсывать вперёд? Оказывается, можно: у коменданта была тёмная косая чёлка. В чёрном дешёвеньком костюме, - а он ходил только в чёрных костюмах, - говорили, что комендант где-то когда-то закупил их штук двадцать, якобы сшитых на покойников. В синих носках, всегда в синих, говорили, что после войны он где-то купил тюк белый нитяных носков и до сих пор красил их дома в синий цвет.
- Про эту-то, которая в сквере денежки выманила, газета пропечатала, опять сообщил комендант.
- Какая газета?
- Вчерашняя "Вечёрка".
Вчерашняя "Вечёрка", ещё не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлёк её, сразу отыскал заметку и начал читать…
Тихие, ещё далёкие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там всё тяжёлой щемящей силой, словно на неё давила земля. Злость. Она полегоньку пройдёт, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он…
Александр Иванович, освободившись от новостей, ушёл скраденными шажками - только белёсой синью мелькнули недокрашенные носки.
Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезёт этого стука.
- Мне, пожалуйста, Холстянникову.
- Я слушаю.
- Здравствуйте, говорит следователь Рябинин.
- А-а, здравствуйте, - обрадовалась она. - Наверное, прочли мою статью?
- Прочёл, - угрюмо согласился Рябинин.
- Ну и как? - почти кокетливо спросила Холстянникова.
Он не знал её имени - тогда, у него в кабинете, она представилась официально: корреспондент Холстянникова. Молодая, высокая, в джинсовом брючном костюме, синевато-дерюжном, как носки Александра Ивановича. Впрочем, этот костюм мог называться как-нибудь иначе, ибо брюки были окорочены, с какими-то широкими манжетами, которые лежали на высоченных блестящих сапогах, и Рябинину всё казалось, что за окном её ждёт привязанная лошадь.
- Как говорится, у вас бойкое перо, - промямлил он.
- Правда? - обрадовалась корреспондентка.
- Я хотел спросить о другом…
- Пожалуйста.
- Скажите, что вы цените в женщине?
- Многое, - не удивилась она вопросу. - Интеллект, красоту, энергию, грацию… Что ещё?
- Вы забыли самое главное женское качество.
- Умение любить?
- Важнее.
- Верность?
- Нет.
- Обаятельность?
- Неужели в детстве у ваших кукол не отрывались ручки-ножки? - глухо спросил Рябинин.
- А-а, - рассмеялась она. - Умение шить?
- Нет, жалость.
- Ради этого сообщения вы и звоните? - уже без смеха спросила она.