"Сообщения". Это о жалости, которая дороже красоты, энергии и грации… Есть-таки у корреспондентки верховая лошадь с седлом, стременами и этими… шпорами.
- Звоню, чтобы рассказать случай. Лет десять назад я отстал от поезда и очутился без денег и документов. Знаете, кто меня выручил?
- Кто? - спросила она, уже что-то подозревая.
- Простофили и ротозеи.
- Но как явление…
- И не спросили ни документов, ни справок, - перебил он. - Поверили на слово.
- Вы что ж, оправдываете простофиль?
- Да это же хорошие люди с открытой душой! - прорвало Рябинина.
- Странно слышать от следователя…
- Вам бы в статье воспеть этих людей, которые отозвались на беду незнакомого человека!
- Извините, но учить меня не стоит, - отрезала она. Рябинин перевёл дух, хотя он не взбирался на гору, а говорил в трубку чуть повышенным тоном. Тяжело задышала и корреспондентка, словно только что соскочила со своей лошади.
- Я напишу официальное письмо главному редактору, - сказал Рябинин.
- Представляю, как вы мягкотело обращаетесь со своими преступниками, усмехнулась она.
- А я представляю, как в детстве вы отрывали ручки своим куклам…
Из дневника следователя.
Предложи мне перед тяжким испытанием выбор товарища - хитрюгу или простофилю, - я выберу простофилю. Возможно, хитрюга ловчее бы миновал пули и взрывы, расщелины и топи… Но из расщелины меня вытащил бы простофиля. Я люблю простофиль, - это же люди с открытой душой. В том обществе, которое мы построим, будут жить лишь одни простофили; будут жить только люди с честной и открытой душой, потому что пропадёт нужда запечатывать её, как и пропадут враги душевной простоты.
Из постановления следователя…
Учитывая вышесказанное, а также руководствуясь пунктом 2 статьи 5 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, постановил: уголовное дело в отношении гр. Калязиной Аделаиды Сергеевны прекратить за отсутствием в её действиях состава преступления.
Из дневника следователя.
Я-то прекратил. Прекратит ли она?..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Вера Михайловна вышла из автобуса и свернула в парк. Магазин открывался поздно, в одиннадцать, и она взяла за правило гулять полчасика в любую погоду.
Июнь пришёл неожиданно - он всегда так. Другие месяцы плавно переходят один в другой, не придерживаясь чёткого календарного деления: тухнут метели, сникают морозы, растворяются в солнце снега, перестают бежать и блестеть воды, и зелёной дымкой начинает покрываться чёрная земля и остолбеневшие за зиму деревья… Июнь же вдруг: выйдешь в солнечный день на улицу, а кругом лето. Бог весть откуда взялись крупные листья, взметнулись травы и взъярилась жара. Ещё утро, десять часов, а солнце уже припекает.
Вера Михайловна пошла берёзовой аллеей. Она глубоко вдыхала тот непередаваемый запах, который идёт от берёз в начале июня. Ей казалось, что такой воздух исцеляет, хотя он и не лесной. В последнее время Вера Михайловна чувствовала какую-то тяжесть в груди. Может быть, стоило пойти к врачу, но она не считала эту тяжесть болезнью. Возраст, возраст стучался в грудь своей намекающей дланью. Всё-таки пятьдесят лет. Из них тридцать в торговле, всё на нервах, всё на криках…
- Тени, тени, тени!
Вера Михайловна отпрянула от небольшой женщины, которая вроде бы появилась ниоткуда, из кустов жасмина. Чёрные, с сиреневым отливом волосы; смуглое высушенное лицо; тёмная шаль с глуховато-красными разводами. Цыганка.
- Купи тени для очей, блондиночка! - сказала она в лицо Вере Михайловне, блестя своим чёрным цветом, как ворона на солнце…
- Какая же блондиночка? - благодушно отозвалась Вера Михайловна, не убавляя спокойного шага. - Жизнь сединой выбелила.
Цыганка поняла, что эта женщина теней не купит. Она спрятала куда-то под шаль цветные коробочки и засеменила рядом, пританцовывая:
- Давай погадаю, а? Всю правду скажу, как на ладонь выложу.
- Всю правду? - улыбнулась Вера Михайловна.
Цыганка воспрянула, забежав вперёд:
- Ай, красавица, зачем не веришь? Всё скажу, ничего себе не оставлю. А если правду не скажу, копейки мне не давай.
Время ещё было. Солнце грело радостно и ярко. Берёзовый воздух пился со вкусом. И не болела грудь. Почему же не погадать?
- А сколько возьмёшь?
- Зачем обижаешь, красавица? Ничего не возьму, сама дашь, если не пожалеешь…
Вера Михайловна отошла на край аллеи и протянула цыганке левую руку. Гадалка схватила кисть, завертев ладонь так и этак, высматривая ей одной ведомые линии.
- Вот тебе и космос с кибернетикой, - усмехнулся проходивший парень.
Вера Михайловна слушала цыганку с безразличным лицом, показывая, что всё это лишь развлечение, позволительное в нерабочее время. Казённый дом, бубновый король, недальняя дорога… Да у кого в жизни нет казённого дома и недальней дороги? Она гадалке не верила, ни одному слову не верила, и лишь на всякий случай, почти неосознанно, допускала в её предсказании крупицы правды. Вот так и с богом - не верила, но благоговейно посматривала на иконы и купола: мало ли что?
Цыганка понизила голос и заговорила значительно, с каким-то таинственным намёком:
- Стоишь ты, красавица, у дорогого блеска и сама блестишь от него. А блеск тот каменный жарче золота. Цари от него слепли, начальники от него глохли, простые люди от него помирали. Красавица ты моя, хочешь - плати мне монету звонкую, а хочешь - уходи, но и тебе плохо будет от того блеска каменного. Так плохо, красавица, что кончаю я гадать, нельзя дальше…
Вера Михайловна испугалась; испугалась посреди парка, меж людей и при ясном дне. Она торопливо вытащила рубль.
- Красавица моя, неужели правда теперь рубель стоит, а?
Вера Михайловна сунула ей трёшку и пошла, не ответив, не сказав спасибо и не оглядываясь.
"Стоишь у дорогого блеска…" Это и ошарашило, испугав до внезапной сухости во рту и до мурашек на спине. Она и в самом деле стояла посреди дорогого каменного блеска. Как же узнала цыганка? Если тут узнала правду, то правдой будет и второе, страшное, которое гадалка даже не решилась сказать.
Вера Михайловна пошла медленнее. Какая-то сила, могучая и внезапная, притушила день, как придушила: потускнели солнечные лучи, поблёкла зелень, улетучился в космос берёзовый запах… Но так было несколько секунд, пока она не тряхнула головой и не сказала себе громко, на всю аллею:
- Дура старая!
На левой ладони пишется судьба, как там пишется и чем - знают одни гадалки. Но неужели там написано, что она посреди каменного блеска стоит? А Вера Михайловна стояла, потому что за прилавком не посидишь. Да видела её цыганка в магазине - вот откуда и предсказание. Ну а про страшное придумала для веры: скажи про счастье с королём из казённого дома - клиентка посмеялась бы и дала рубль. А за правду - трёшку.
Из дневника следователя.
Разговор с непорядочным человеком вызывает у меня затруднения. Показать, кто он есть, - нельзя, потеряешь контакт. Вообще не разговаривать - тоже нельзя. И тогда остаётся только одно: делать вид, что перед тобой порядочный человек.
Телефонный звонок отрешил его сразу и от всего. Он схватил вечно готовый портфель, содрогнул дверцей сейфа оконные стёкла и ринулся к Беспалову.
Юрий Артемьевич положил трубку и недоуменно поморщился:
- Дежурный рекомендует с выездом обождать. Ещё позвонит.
О работе Беспалов мог говорить и без курева. Но любая посторонняя тема, казалось, магнитной силой извлекала пачку из его кармана.
Он закурил каким-то лёгким движением руки, похожим на росчерк пера, и поскорее выдохнул первый дым, словно он ему был и не нужен.
- Работы навалом. Жена ворчит…
Его тоже ворчит? Или все жёны ворчат, не чувствуя рядом мужей? А разве Лидины тревожные вопросы можно назвать ворчаньем?
- Впрочем, для чего и живём, как не для работы, - вздохнул прокурор фальшивым вздохом и отвёл взгляд, чтобы не выдать своей хитрости.
Рябинин всё понял. Фальшивый вздох относился не к сути поведанной мысли - живём для работы, - а к тому, зачем она сейчас была сказана: продолжить их вечный разговор, который возникал и обрывался внезапно, словно изредка включали магнитофонный диалог. На этот раз кнопку нажал прокурор, что, впрочем, он делал чаще своего собеседника. Но перед выездом на место происшествия Рябинин говорить не мог - сидел как на углях.
- Наоборот, - вяло ответил он.
- Что наоборот?
- Мы работаем, чтобы жить.
- По-моему, это одно и то же. Работать - это жить, а жить - это работать.
- А по-моему, нет, - не согласился Рябинин таким пресным голосом, что на этом разговор должен бы и кончиться.
- Вы, Сергей Георгиевич, никогда не отыщете никакого смысла, потому что отвергаете труд как главное дело жизни, - сказал прокурор, внимательно посмотрел на следователя и добавил: - По-моему.
Рябинин не стал бы и отвечать, если бы не это "по-моему", сказанное уже дважды и снявшее категоричность его слов.
- Я не отвергаю труд как главное дело жизни. Я отвергаю труд как смысл жизни.
- А разве это не одно и то же - дело жизни и смысл жизни?
- Смысл жизни шире дела жизни.
- Человек ведь существо трудящееся, - автоматически возразил прокурор, не успев осознать рябининских соотношений.
- Лошадь тоже существо трудящееся.
Беспалов рассмеялся:
- Лошадь, наверное, и не понимает, что трудится.
- Мы понимаем. Только этим и отличаемся?
- Сергей Георгиевич, да человека растить начинают с труда…
- А вы заметили, что молодёжь не всегда с охотой слушает про труд?
- Не сразу осознаёт.
- Нет. Она сердцем чувствует, что дело не только в одном труде, заговорил Рябинин уже окрепнувшим голосом, ибо спор вырисовывался непустячный и с непустячным человеком.
- А в чём же?
Простого ответа Рябинин не знал, как его не знаешь, когда мысль находится в рабочем состоянии и ещё не додумана для самого себя.
- Юрий Артемьевич, зональный прокурор Васин прекрасный работник, дисциплинирован, грамотен… Он вам нравится?
Вопрос был хитрым, поскольку Рябинин как бы проверял искренность прокурора в этих спорах: Васин надзирал за их прокуратурой, и от Беспалова требовалась оценка вышестоящего должностного лица.
- Нет, - признался прокурор, чуть повременив.
- А почему?
- Суховат. И ещё кое-что…
- Выходит, вы оцениваете человека не по труду?
Юрий Артемьевич потянулся к носу - пошатать.
- Душа важна человеческая, - решил помочь Рябинин.
- Но и нетрудовая душа нам тоже ни к чему, - сразу отпарировал прокурор.
- Правильно. Без труда нет человека. Но и в одном труде нет человека.
- Нет, в труде уже есть человек! - загорелся прокурор, впервые загорелся на глазах следователя.
Рябинин даже умолк. Беспалов смотрел на него сердито, широко, всклокоченно. Его пыл лёг на Рябинина, как огонь на солому. Ответит, он ему ответит.
И промелькнуло, исчезая…
…Работа может всё закрыть. Увлечённость работой может означать безразличие к многообразию жизни. Любовь к делу - обратная сторона равнодушия к жизни?..
- Юрий Артемьевич, только подумайте, какая надёжная защита - труд. По вечерам пьянствую, но я же работаю. Хулиганю, безобразничаю, - но работаю. Над женой издеваюсь - однако работаю. Детей воспитал никчемностями и лоботрясами - позвольте, я же работал. В домино стучу, в карты режусь, слоняюсь, книг не читаю, в театре век не бывал, в мелочах погряз и глупостях - не приставайте, я же работаю…
Рябинин замолк. Говорить длинно он не любил и не умел. Если только в споре. Да и не то он сказал, что промелькнуло, - там было тоньше, острее, сомнительнее.
Юрий Артемьевич положил окурок в пепельницу и плотно накрыл его ладонью, чтобы тот задохнулся без воздуха.
- И всё-таки о человеке судят по тому, каков он в работе.
- Не только, - обрадовался Рябинин тому возражению, которое он мог оспорить. - Труд частенько стереотипен. Много тут узнаешь о человеке? А вы посмотрите на него после работы, в выходные дни, в отпуске… Сколько неплохих работников мается, не зная, чем себя занять! Или заняты пустяками. Тут вся личность.
Опять длинно говорил. Окурок в пепельнице уже задохнулся. Юрий Артемьевич снял ладонь и на всякий случай тронул крупный нос. Он мог бы и не трогать, мог бы выйти победителем в споре, обратившись к своей прокурорской роли, и авторитетно разъяснить ошибку следователя. Мог бы победить и не обращаясь к должности: кому не известно, что труд есть мера всего?
- Ну и что же всё-таки определяет человека? - спросил он.
- Думаю, что образ жизни.
Беспалов чуть посомневался и добавил:
- В который обязательно входит труд.
- Согласен, - улыбнулся Рябинин.
- Так вы смыслом нашего существования полагаете образ жизни?
- Нет.
- А что?
- Пока не знаю, - ответил Рябинин, как отвечал ему не раз.
- Пока, - усмехнулся Беспалов. - Многие проживают жизнь, да так и не знают, для чего.
- Я надеюсь узнать.
Юрий Артемьевич пригладил стружку висков, которую простоватая секретарша как-то посоветовала ему распрямить в парикмахерской, и неожиданно спросил:
- Допустим, человек меряется не только трудом… Почему же вы сами работаете, как лошадь?
Рябинин хотел переспросить - как кто? Ну да, лошадь, та самая, которую он привёл в пример, как тоже работающую. Нужно ответить что-нибудь остроумное, лёгкое, не вдаваясь. Например: "Разве бывают лошади в очках?" Или: "А что, из моего кабинета слышно ржание?"
- Почему не звонят с места происшествия? - спросил Рябинин.
Из дневника следователя.
Я и сам иногда задумываюсь, почему все дни занят только работой. Трудолюбивый очень? Да вроде бы как все. Деньги люблю? Зарплата у меня средняя. Выслуживаюсь? С моим-то характером… Горжусь броским званием? Есть звания погромче. Возможно, мне нечего делать? Да не работай, я был бы загружен ещё больше столько есть занятий по душе. Может быть, желание трудиться вытекает из сущности человека и прав Юрий Артемьевич - рождаемся мы для работы?
Но тогда я не понимаю, почему существо, которое трудится, ест, пьёт, спит и смотрит телевизор, называется человеком? Ведь лошадь тоже трудится, ест, пьёт и спит. Ах да, она не смотрит телевизор. Но только потому, что его не ставят в конюшню. Кстати, я тоже его не смотрю…
Прав Юрий Артемьевич: лошадь я.
Толпа - первый признак чрезвычайного события. У подъезда скопилось человек десять. Телефонограмма не соврала.
Петельников и Леденцов ещё на ходу, ещё на тормозном пути распахнули дверцы, выпрыгнули на асфальт и оказались в этой жиденькой толкучке. Одни старухи…
- Это у нас, - сказала одна, настолько маленькая, что инспектора придержали шаг, опасаясь её задавить.
- Бандитизм в нашей квартире, - подтвердила вторая, чуть повыше, но такая полная, что уж теперь они пропустили её вперёд, чтобы не быть задавленными…
Большая передняя, в меру заставленная отжившей мебелью. Длинный коридор, ведущий в кухню. Запах старых коммунальных квартир - дерева, лежалой ткани, забытых духов и валерьянки.
- Чайку попьёте? - спросила маленькая, энергичная.
- Чего попьём? - опешил Петельников.
- Мария, дак они, может, как теперешние мужики, чай не принимают, заметила тучная.
- Нальём чего и погорше, - согласилась первая старушка и показала на дверь, где, видимо, им и могли налить чего погорше.
- Гражданки! - сказал Петельников тем голосом, от которого трезвели пьяницы. - Мы хоть чай и принимаем, но сюда приехали по сообщению об убийстве!
- Пожалуйста, будьте как дома, - любезно согласилась крохотная старушка.
- Логово убийцы, - вторая показала на дверь.
Леденцов мгновенно и сильно ткнулся туда плечом, но дверь не подалась.
- И не ночевал, - объяснила маленькая.
- Где труп? - прямо спросил Петельников.
- А никто не знает, кроме убивца, - опять пояснила низенькая старушка, которая сумела оттеснить вторую, массивную.
- Как звать погибшего?
У Леденцова в руках появился блокнот.
- Василий Васильевич.
- Фамилия?
- Нету у него фамилии.
- Василий Васильевич да Василий Васильевич, - встряла-таки вторая.
- Где его комната?
- А он жил на кухне.
- Почему на кухне?
- Спит себе на подстилке…
Леденцов опустил блокнот и ухмыльнулся. И хотя бледное лицо Петельникова никогда не краснело, он почувствовал на нём злобный жар, который стянул щёки старшего инспектора какой-то сухостью.
- Товарищ Леденцов! Составьте протокол о ложном вызове и привлеките гражданок к административной ответственности. Кстати, где участковый инспектор?
- Как так привлечь? - удивилась маленькая, главная тут.
- Так! - отчеканил Петельников. - За собачий вызов.
- Василий Васильевич не собака, а котик.
- Тем более!
Вторая старушка подкатилась к Петельникову, как громадный шар, обдав его запахом лука и вроде бы гречневой каши:
- Да этот нехристь не убил Васю, а продал. Воров-то вы ловите?
- Ловим, когда украдена материальная ценность. А ваш кот ничего не стоит.
- Как не стоит? - обомлела она.
- Бабушка, - набрался терпения Петельников, - похищенная вещь должна быть оценена в рублях, а ваш кот…
- Пятьдесят рублев, - гордо произнесла старуха.
Леденцов хихикнул. Петельников слегка подвинулся к выходу: чёрт с ними, с этими бабками и с их котом. Но маленькая старушка оказалась сзади и дёрнула Петельникова за пиджак:
- Ему ничего и не будет?
- Кому?
Она кивнула на закрытую дверь.
- Как его фамилия?
- Литровник, Гришка Литровник.
Леденцов опять засмеялся.
- Вот он смеётся, рыжий молодой человек, а нам от Гришки житья нет. На днях сожрал весь студень. Ночами пугает нас зубовным скрежетом. Водку льёт в себя, как в решето. У него и счас стоит на тумбе охолодевшая яичница да пустая бутылка от четвертинки водки.
- Откуда знаете? - заинтересовался Леденцов.
- А через скрытую камеру. - Она поджала губы и мельком глянула на замочную скважину.
Теперь пиджак дёрнули спереди. Петельников повернулся к солидной.
- Товарищ сотрудник, может, Вася и не стоит пятидесяти целковых, да кот-то очень душевный. В туалет человеческий ходит. Картофельное пюре уважает. Гришку-то Литровника терпеть не мог. Фырчит, как от собачьего образа. Мягонький, бочком трётся… Мы и живём-то одной семьёй: я, Мария да Василий. Без него-то зачахнем. Найди котика, соколик, а?
Одна маленькая, вторая толстенькая… Теперь Петельников глянул в их лица.
У маленькой среди мелких, как песчаная зыбь, морщин смотрелись чёрные провалившиеся глаза, тонкий нос и тонкие подвижные губы. Она как бы двигалась на месте, переступая ногами, шмыгая носом и шевеля губами.