Застолье под стакан подпольной, воняющей керосином водки с кусочками вареной колбасы и неизменной бесконечной сигаретой на закуску растянулось чуть не до утра. Саня жаловался, что рукопись его сборника рассказов, пролежав несколько лет в издательстве "Орфей", директором которого был общий знакомый, так и не стала книгой, хотя сам директор Леша Подбережный шустро опубликовал свои труды, оформив их в глянцевый переплет. Такими вот стали старые друзья, которых в прошлом сами выдвигали на ответственные посты в областном литобъединении. А за свой счет вряд ли вытянешь. Журналистам, пусть и заведующим отделам в районной газете, ставка известная - лишь бы с голодухи не подохли. Коммерцией заниматься опасно, кругом криминал. Я как мог успокаивал Саню, приводя в пример свое положение в литературном мире, других знакомых литераторов. Кое-кто из них, правда, успел проскочить с тощими книжонками еще по государственному каналу. Например, поэт Саня Григорьев, вышедший почему-то под фамилией Агатов. Как пил, так и пьет, бродяга, не хуже Брунько. Тот вообще превратился в алкаша, из Танаиса не вылезает. А если наведывается в Ростов, то бродит по улицам настоящим бомжем, сшибая у знакомых мелочь на стакан вина. А ведь еврей, правда, польского происхождения. Чистый жид по отцу. Вся книжная продукция, даже телевидение, находятся под контролем у евреев. Об этом писал в личных секретных записках еще наш первый и последний Президент Советского Союза Миша Горбачев. Странно, почему акцентировал на этом внимание. Предполагают, что он сам рыцарь Мальтийского Ордена. Недаром встречу по мировым вопросам с Президентом Америки провел у берегов Мальты. А может, и член могущественной, правящей миром, самой масонской ложи. Каменщик какой-нибудь, строитель, в общем. Такие вот дела.
Это все, что запомнилось из разговоров с Саней. Под утро мы добавили еще и я отключился. Очнулся лишь под вечер в грязной, разбитой как при погроме, комнате одинокого шизофреника из первого подъезда. Поначалу не мог сообразить, где нахожусь и куда подевался Саня. Кругом торчали оголенные электрические провода, из развороченного туалета доносилось журчание воды. Заросший седой щетиной, в прошлом инженер-электронщик с военного предприятия, старик-шизофреник сидел за столом напротив и преданно улыбался. Я часто подкармливал его, снабжая то деньгами, то продуктами, то бутылочкой вина или водки, в зависимости от настроения.
- Ремон произвожу, - радостно сообщил он, придвигая ко мне стакан с рубиновой жидкостью.
- Что это? - пошевелил я слюнявыми губами.
- Коньяк "Белый аист". Ты сам принес. Французское шампанское мы уже оприходовали.
Я попробовал сунуть руку в карман, проверить, остались ли еще деньги. Попытка закончилась неудачей. Придвинув к себе стакан, с трудом осилил несколько глотков. Успел подумать о том, закрыта ли дверь собственной квартиры, и снова провалился в черный омут. И вновь встрепенулся оттого, что кто-то шлепал по щекам. Посреди стола догорал огарок свечи, напротив все так-же улыбался хозяин квартиры. За обросшим паутиной окном расползались густые сумерки.
- Милый, очнись. Что ты с собой делаешь. - Услышал я далекий голос Людмилы. - Я люблю тебя, ты единственный, больше никого не надо, только не пей. Прошу тебя, очнись…
- Где Данилка? - не в силах поднять голову, спросил я.
- С мамой оставила. Не пей больше. Иди домой и проспись, я еще приеду…
Ладони соскользнули с лица. Некоторое время я тужился прийти в себя. Хозяин поднялся, с кряхтением направился к выходу. Его не было долго. В башке потихоньку начало проясняться. Я окинул плывущим взглядом крохотную кухоньку. То ли мерещится, то ли этот бардак на самом деле. В разрушенных домах краше. Наконец, сзади кто-то зашаркал домашними тапочками по скрипучим, покрытым многолетней грязью, половым доскам. Вернулся хозяин.
- Людмила была? - спросил я, скорее для того, чтобы удостовериться, что это не мираж.
- Какая Людмила? - недоуменно посмотрел на меня старик.
- Моя. С которой я к тебе заходил.
Старик задумался.
- А-а, на машине прикатила, - с раздражением в голосе наконец сообщил он. - Нарядилась, волосы навила. Духами пахнет.
- На какой машине? - не понял я. Подумал, что может быть подбросил брат Людмилы. У него свой жигуленок.
- На "бобике" на военном. А возле него в форме с погонами молодой парень поджидал. Оба радостные.
- Что ты мелешь! - меня взяла оторопь. Шиза накрыла деда, что-ли! - Какие военные?
Неожиданно вспомнилось, что Людмилу до меня часто навещал друг ее парня, от которого она родила ребенка и с которым не жила ни одного дня. Единственный раз отец приходил, когда Антону исполнилось почти годик. Потом тело его нашли далеко вниз по течению Дона. То ли сам утонул, то ли убили. А друг, вертолетчик с аэродрома на Военведе, зачастил к ней, вроде как помогал. Вскоре они стали любовниками, об этом она рассказала сама. Но после появления на горизонте меня, она захлопнула перед ним, давно обретшим семью, навещавшим теперь раз в год по обещанию, дверь. А может нет! Внутри похолодело. Я почувствовал, что быстро трезвею. Еще никому не прощал измены, даже малейшего намека на нее. В таких случаях ревность была сильнее разума, хотя не раз представлялась возможность устроить жизнь весьма выгодно. С машинами, с квартирами в центре, с высоким положением будущих тестя с тещей и приличным счетом в банке.
- Какой еще военный? - повторил я вопрос.
- Простой, в форме с погонами, моложе тебя, - с сарказмом в голосе сердито бросил старик. - Обнялись, засмеялись, когда я зашел за угол. Машина прямо возле стены дома припаркована, - он плеснул в стаканы. - Тихая всегда была, скромная как монашка. А ты говоришь! Сели и уехали.
Я не знал, что делать, верить мне или нет. С одной стороны явственно чувствовал, как Людмила шлепала ладонями по щекам, слышал ее голос, хотя саму не видел, потому что хлопали сзади. С другой - сам подбросил тему для фантазий шизофренику, упомянув имя сожительницы. Появление парня в форме еще можно объяснить, но откуда взялся военный "бобик". Да и кто попрется к сопернику, тем более, связанному с базарной мафией. Не родная жена, а почти забытая любовница, к тому же не из лучших, с ребенком на руках. Может другого кого нашла, пока я валялся на дне пьяных омутов. Рядом с ее домом расположилась войсковая часть. Во время прогулок, вероятно, и познакомились. Еще подумалось о том, что после загулов всегда пропадали деньги, а у нее был ключ от квартиры. Бардак в голове, мешанина в чувствах.
- Тебе не показалось? - с надеждой спросил я.
- Я в двух шагах от них стоял, - настаивал старик. - Парень поднял руку, засмеялся. Они поцеловались и уехали. Оба радостные, светились.
Взяв со стола стакан, я опрокинул его в рот. Вот сучка, все для нее делаешь, для тупорылой лентяйки. а она вместо благодарности мандавошками награждает. По советским законам так и должно быть. Когда уродовался на формовке, ребята с соседнего агрегата членами груши околачивали, мол, опок не хватает, земли формовочной. А на фотографиях в газетах - рядом. Бригада рекордсменов. Дома жена даже за хлебом перестала ходить, не то что помочь в ремонте квартиры или, не дай Бог, принести в дом нужную доску с гвоздями. Жрать перестала готовить. А все из-за того, что все они видели, я работаю за двоих и еще "за того парня", везде успеваю сам. На работе зарплата одинаковая, на квартиру права тоже, даже большие, потому что дети. Обязан зарабатывать, кормить, платить, обувать, одевать, рекорды делать. Тьфу, сволочи, бессмертные революционеры. На Западе оплата и льготы только по вложенному труду, у нас и после начала перестройки лишь наиболее наглым, людям без стыда и совести.
- Кончился коньячок, - хозяин приподнял над столом пустую бутылку.
Немного посидев, я молча подался домой. К счастью, ключ оказался в кармане. В квартире никого не было. Закрывшись, я завалился спать.
Утром, едва опохмелившись остатками подпольной водки, помчался к Людмиле. Она была в комнате одна с сыном. Принаряженная, накрученная, как показалось, помолодевшая. Бабка с Антоном торговали разным товаром на улицах города.
- Ты приезжала ко мне вчера? - с порога пошел я в наступление.
- Нет - натягивая Данилке рубашечку, не оборачиваясь, ответила она. - С чего бы я к тебе приезжала. У меня маленький ребенок, а ты бухаешь.
Эта новость и ошарашила, и разожгла чувство ревности еще сильнее. Если бы Людмила не вырядилась, если бы обернулась ко мне, я еще опомнился бы. Но сейчас ее равнодушие просто взбесило.
- Ты прикатывала ко мне и с Данилкой, не помнишь? И вообще, откуда ты узнала, что я бухаю?
- Почувствовала, за километр разит.
- Тебя видел сосед из первого подъезда.
- Он дурак, мог и ошибиться, - пожала плечами Людмила.
- А ты умная, хитрая? У меня снова появились насекомые.
- А я при чем, - усмехнулась она. - Не надо где попало шляться.
- Значит, ты ни при чем, - тихо прошипел я сквозь зубы. Кровь толчками била в голову. - Где ты была вчера вечером?
- Дома, где же мне еще быть.
- Никуда не выходила?
- Нет.
- Вчера ты сама сказала мне, что оставила Данилку с матерью. Вот я и спрошу у нее.
- Пусть и выходила, не помню, - Людмила чуть замешкалась. - Если ты пришел устраивать скандал, то можешь закрыть дверь с обратной стороны.
- Та-ак, все ясно, - уверенность в том, что она приезжала ко мне, окрепла. - Куда ты истратила деньги, которые я тебе дал?
- Не твое дело, - вспыхнула она. - Они мои, как хочу, так ими и распоряжаюсь.
Я вспомнил, как она рассказывала, что бывший любовник, живущий этажом выше, часто выпрашивал деньги на бутылку. Сейчас, наверное, тоже что-нибудь купила тому офицеру за мой счет. Сделав шаг вперед, я ударил ее кулаком в лицо.
- Сволочь, на мои деньги поишь и кормишь своих хахалей?
Людмила отшатнулась назад. Затем схватила Данилку, прижала к себе. В глазах вспыхнуло презрение:
- Уходи, - выкрикнула она. - И больше не переступай порога нашего дома.
- Вот как, я тебе уже не нужен, - кулак снова опустился на подрумяненную щеку. Сын заплакал. - Сначала мы поедем и спросим у соседа, с кем ты приезжала.
- Никуда я не поеду, - закричала она. - Уходи отсюда.
- Нет поедешь, - я ударил еще раз. Накрутил длинные волосы на руку, потащил на себя. - Надо же поставить окончательную точку.
- Поедем, - вдруг согласилась она. - Только отпусти меня.
Ребенок был одет, он испуганно таращил глазенки на меня. Когда мы вышли в коридор, Людмила сунулась в соседнюю дверь, заколотила ладонями, ногами. Никто не откликнулся. Я врезал ей пощечину. Тогда она направилась к выходу из квартиры. Двор был пустой. Проскочив его, мы пошагали по немноголюдной улице. Людмила все время бегала глазами по сторонам. У проходной мясокомбината, она резко свернула влево, взбежала по ступенькам вовнутрь.
- Помогите, - закричала охранникам. - Он нас бьет.
Из-за стойки лениво вышел мужчина в форме, неторопливо оглядел всех с ног до головы:
- Успокойся, - взяв ее за руку и отводя в угол, посоветовал он. Обернулся ко мне. - Она же с ребенком.
- С-сука, - едва разжал я сцепленные зубы. - Я тебе верил…
- Больше не приходи, - нервно задергала подбородком Людмила. - Не открою.
- Сто лет ты мне… Сына жалко.
- Он не твой, понял?
- Ах ты… дрянь.
Не обращая внимания на загородившего дорогу мужчину, я шагнул было вперед. Затем развернулся и выскочил за двери проходной. По груди расползалось знакомое чувство пустоты.
- Он мой, - донеслось издалека. Запоздалый возглас пролетел мимо ушей, не затронув сознания..
Несколько дней я приходил в себя. Неожиданно проснулась дикая любовь к сыну. Днем и ночью маленький Данилка стоял у меня перед глазами. В который раз уже такое наваждение. В прошлые разбеги не находил себе места, даже мультики спокойно не мог смотреть, выключал телевизор. И теперь. Казалось, что Людмила не следит за ребенком, бросила его, он, бедный, плачет день и ночь. Или вообще решила сдать в детский дом, зачем ей двое, без них жрать нечего. К тому же, она не совсем нормальная. Я кусал зубами подушку, драл ногтями обои на стенах. Недаром люди говорят, что поздний ребенок самый дорогой. Данилка представлялся мне красивым, умным. Многообещающим из всех детей… Гороскоп подтверждал надежды. Рожденный в год Собаки и в месяц Водолея, сын характеризовался как ученая Собачка, интеллектуал в своей среде. Значит, во что бы то ни стало, необходимо было дать ему достойное воспитание, поддержать на первых шагах. Разве Людмила могла по настоящему заняться им, если сама так и осталась ни на что не годной. Антон учиться бросил тоже. Больше не выдержав жестоких пыток, позвонил куму с кумой. Что Игорь, что Светлана принялись успокаивать одинаково. Тогда попрозрачнее напомнил куму, что не только являюсь крестным отцом его сына Максима, но и он крестил моего Данилку. Игорь согласился поехать к Людмиле. Мы подошли к двери на четвертом этаже старого кирпичного дома в послеобеденное время. Звонили долго, то он, то я. Наконец, послышался шорох:
- Кто там?
Я сразу узнал голос матери Людмилы, заторопился со словами:
- Откройте, мне поговорить надо.
- И не приходи больше никогда, - заволновалась старуха. - Избил Люду, а теперь шастаешь. Мы милицию вызывали. Участковый сказал, что если бы ты жил в нашем районе, он бы тебя посадил на несколько лет. Уходи, чтобы и духу твоего не было.
Мне хотелось крикнуть, что она с отцом и раньше становилась поперек дороги дочери, мешая той найти свое счастье. Но сил хватило лишь на один вопрос:
- Елена Петровна, позовите Людмилу, я дам ей деньги, продукты и рубашку для Данилки.
- Нету Люды, нету. Уехала, - с надрывом в голосе залопотала старуха. - С Даней на Украину, не знаю, когда приедут. Отходите, иначе у меня молоток под рукой. Я не Люда. В обиду себя не дам. Больше не тревожьте, по добру, по здорову.
Странные люди, испуганные на всю жизнь и пьянками отца, и долгим грохотом кулаков любовников Людмилы в дверь, и, вдобавок, моей пьяной выходкой, закончившейся безобразной дракой. Прав я или не прав, для них не имело никакого значения. Неужели нельзя спокойно открыть дверь и так же спокойно объяснить, что данный субъект в данной квартире просто нежелателен.
- Пошли, - растерянно поморгав ресницами. Дернул меня за рукав кум. - Больше здесь делать нечего, вряд ли они откроют.
Это я понял и сам. Спустившись по лестнице, мы молча пересекли двор. На Буденновском проспекте кум притормозил. Обернувшись ко мне, участливо оглядел с ног до головы:
- Что собираешься делать дальше?
- Не знаю. Пора завязывать с бухаловом.
- Само собой. Я бы посоветовал переменить обстановку. Если, конечно, остались деньги.
Вечером этого же дня поезд Ростов - Адлер увозил меня из Ростова в желанное сердцу Лазаревское. Аркаша с женой отбыл в данном направлении немного раньше. Глядишь, доведется встретиться. Зря затеял скандал с Людмилой, теперь и впереди пустота, и сзади ничего, к чему тянуло бы вернуться. Получив постельные принадлежности, под равномерный стук чугунных колес я попытался уснуть. В восемь утра маленький, чистенький, аккуратный вокзальчик, уже без скромного памятника адмиралу Лазареву, снесенного адыгами два года назад, примет в свои объятия, освежит лицо пряным субтропическим дыханием. А когда-то здесь была малярийная дыра, превращенная в здравницу усилиями этого самого Лазарева. От различных болезней адыги мерли как мухи. Коротка же память у малочисленного племени, теперь утюжившего прямые дороги небольшого поселка лакированными иномарками.
Дня три я старался не замечать ничего вокруг. Только море и горы, покрытые колючими корявыми деревьями с вкраплениями кустов ореха - фундука, барбариса, шиповника и дикой абрикосы. Затем потянуло на танцы в расположенный на вершине одной из невысоких гор санаторий "Тихий Дон". Внизу, на территории шестой поликлиники посреди поселка, танцплощадка пустовала. Всего года три назад я отплясывал на ней с женщинами разных национальностей. Даже лишил невинности, правда. По обоюдному согласию, студентку медицинского института из бывшего Куйбышева, чувашскую княжну. Теперь рассчитывать можно было лишь на сбившуюся с демократической ноги какую бабенку. Отдыхающие обособлялись, все больше семьями, замкнутыми компаниями. Два вечера я ловил удачу. Наконец, меня просто сняла давно наблюдавшая со стороны толстая симпатичная женщина. Если бы не полнота, она бы полностью удовлетворила мои вкусы. В данный момент ее подруга, стройная фигуристая болтушка, нравилась больше. А когда я узнал, что по гороскопу она еще и Рыба, то есть, самый подходящий по всем показателям знак, то сделал серьезную попытку переметнуться к ней. Опоздал. Буквально через два часа знакомства толстушка грубо заволокла в придорожные кусты и с поросячьим восторгом принялась тягать по необъятным телесам как грязную рубашку по стиральной доске. Я так и не понял, где у нее кончались половые губы и начиналось влагалище. И то, и другое, Природой рассчитывалось, наверное, на слона. В течении нескольких дней я пробовал сорваться с крючка, пока не дошло, что пароход давно отчалил от пристани. Еженочно информируемая обо всем, моя Рыба бросилась в объятия первому подвернувшемуся высокому худому колхознику с голосом гусеничного трактора на весенней пахоте. После танцевального марафона, крепко подпитые, мы уже сношались в комнате женщин парами на близко стоящих скрипучих кроватях. Я долго не мог кончить. В конце концов, задрал жирные ноги толстушки себе на плечи и чуть не с яйцами влез в яростно клокочущую расплавленной лавой живую извивающуюся кишку. Ни о каком соприкосновении с твердой шейкой матки, присутствующей у простых смертных, речи быть не могло. Казалось, толстушка вся состоит из влагалища. Закатив глаза, она зашлась в таком долгом визге, что терзающие друг друга на соседней кровати мгновенно притихли. Выдернув член, я со злости впер его в задний скользкий проход. Толстушка уже ничего не соображала. Хоть рукой по локоть, хоть ногой по колено - реакция была бы одинаковой. Колхозник сполз с моей Рыбы, прошлепал босыми ступнями к столу. Плеснув в стакан вина, гулкими глотками осушил его.
- Ну ты, падла, как "Кировец", - вытерев губы, обратился он ко мне. - Если бы знал о твоих способностях, никогда бы не согласился жариться с тобой рядом. Всю малину обломал.
Рыбка восхищенно заскулила:
- Давай поменяемся? - окликнула она толстушку.
Та быстро прижала меня к бугристым телесам, дохнула в лицо резиновым облаком перегара:
- Ни за что, сразу умру. У-у, мой пупсик, - она обхватила слюнявыми губами и нос, и сразу подбородок. - Никогда не испытывала ничего подобного. Я люблю своего мальчика.
Выдернув торчащий колом член, я с трудом освободился от тяжелых объятий. Не стесняясь адамового вида, тоже направился к столу. Крепленое вино из бутылки было густым и липким, а местное виноградное из трехлитрового баллона прохладным, успокаивающим.
- В стакан должен влезть, - промычал присевший на стул колхозник, внимательно приглядываясь к моей мужской гордости. - Сантиметров тридцать?
- Двадцать три, кажется, - мотнул я головой. - Не помню, еще в армии дурачились, у кого толще и длиннее. Со всей роты у меня второй.