- Все-таки не пойму, ты шутишь или серьезно. Если мы с тобой оскоромились, то зачем посвящать в это Сашу? Зачем причинять человеку боль без всякой необходимости?
- Ну и зануда ты, Женечка.
- Зануда не зануда, а он мой друг. Меня совесть мучает.
- Об этом надо было раньше думать.
- О чем?
- Слушай, перестань разговаривать со мной в таком тоне. Или я сейчас уйду.
- Куда уйдешь?
- Не боишься, что рассержусь?
- Прости, Наденька! Ты же видишь, я не в себе.
- Стыдно так раскисать. И если уж вспомнил про Сашу, как раз за этим я и пришла. Он тоже не в себе. Только у него это по-другому выражается.
- Интересно, как?
- Он не дергается, не язвит по любому поводу. И не ищет спасения в бутылке.
- Кстати, погляди, там в холодильнике должна быть водочка.
По-семейному мы поужинали вареной картошкой с колбасой. Выпили по стопочке под маринованный огурчик. Сначала я хотел, чтобы Наденька поскорее ушла, но постепенно как-то притерпелся к ее необременительному присутствию. Она наконец поделилась своими переживаниями. По ее ведьминому рассуждению выходило, что Саша был поврежден умом изначально, это у него наследственное, по линии отца, который в сорокалетнем возрасте покончил с собой совершенно оригинальным способом: утопился в ванной. У Саши наследственная шизофрения обострилась тоже к этому роковому сроку и пока обозначилась лишь в необыкновенной замкнутости и неадекватных реакциях на ласку. Оказывается, он уже вторую неделю, как переселился на кухню, на раскладушку, приделал изнутри к двери амбарный засов и наглухо запирался на ночь. Наденьку это беспокоило. Повода к такой физиологической обособленности она ему никакого не давала. Мелкие стычки не в счет, они случаются в любой семье.
- Ничего себе мелкие стычки, - возразил я благодушно, почти усыпленный ее лепетом и двумя стопками. - Какие же это мелкие стычки, если ты собираешься подселить к нему иностранцев.
- Какие вы все дурачки, прямо до тупости, - сказала она смеясь и пересела поближе неизвестно зачем. - Значит, успел наябедничать? А кормить я его должна? А мать содержать? Ты знаешь, сколько он получает?
- Саша порядочный человек, поэтому имеет полное право помереть в нищете.
При этих словах она нечаянно коснулась пальцами моей щеки, словно согнала комарика. Тугая, никогда не знавшая прикосновения детского ротика грудь чудесно просвечивала сквозь вязаную кофточку двумя крупными темно-коричневыми сосками. То, что мерцало в чугунном бреду, грозило обернуться сладостной явью.
- И как Саша отнесся к твоей похотливости? - спросил я.
Много раз в течение многих лет я делал попытки задеть ее самолюбие, вывести из себя, и на сей раз мне это, кажется, удалось. Она не переменила позы, и выражение лица осталось прежним, ласково-соболезнующим, только губы слегка дрогнули и взгляд потух.
- Не надо бы так со мной разговаривать, Женечка!
- Какие могут быть церемонии между друзьями. Я Сашу люблю и тебя люблю. Не хочу, чтобы вы расстались из-за всякой ерунды. Вы уже оба не дети. Похоть - чисто физическая слабость, ее легко преодолеть. По себе могу судить. Я когда помоложе был, ну, ты помнишь, никому спуску не давал. А теперь утих, годы сделали дело. Может, и тебе пора остепениться?
Пока я говорил, Наденька налила себе водки, отпила глоток и по-мужски, но все же с необыкновенным изяществом утерла рот ладошкой. Все в ней было прелестно, но от невнятного предчувствия у меня мурашки пробежали по коже. Уж больно пристально и безразлично она глядела на меня, и не столько на меня, а скорее на стену за моим плечом. Чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов, я добавил:
- Меня к тебе тянет, всегда тянуло, чего скрывать.
Наденька по-прежнему молчала.
- Не обижайся, - попросил я. - Ты прекрасна, а я - грязная скотина. Давай на этом остановимся. Так тебе будет легче?
Улыбнулась наконец своей обычной любезной улыбкой психиатра, но речь ее была ужасной. Она была ужасной и по смыслу, и по тому, как она брезгливо цедила слова, словно плевалась мокрой шелухой от семечек:
- Не думала, что ты такая сволочь. Ты не оскорбил меня, нет. Просто приоткрылся. Ты нахамил, потому что ждешь другую женщину. Но тебе больше не нужна женщина, милый.
- Никого я не жду, с чего ты взяла?
Нелепо соврав, я спохватился, что Татьяна может появиться с минуты на минуту. Как-то незаметно сквозило время мимо меня. И началось это феерическое скольжение уже лет десять назад.
Наденька собиралась домой. Выложила на стол пудреницу, кошелек и еще какую-то мелочь. Не спеша подкрасилась, точно меня не было рядом. Долго разглядывала кончик языка, не ответя на мой заботливый вопрос:
- У тебя там не фурункул?
Мысленно я ее торопил: ну, давай, давай, уходи! Ты прекрасна, но уходи. Мы сведем наши счеты потом.
- Почему ты думаешь, что мне не нужна больше женщина? Вон Гете, например, хотел жениться в семьдесят пять лет.
- Ты не Гете, ты Вдовкин.
- Зато я крепкого крестьянского корня. У меня до сих пор по утрам поллюции.
Передернулась с отвращением.
- Хочешь знать правду о себе?
- Не хочу.
- Ты кажешься себе страдальцем и героем. Как многие сегодняшние интеллигентики, которым новые времена пришлись не по вкусу. Но ты не герой, Вдовкин. Ты даже не интеллигент. Ты обыкновенный сонный обыватель на склоне лет. Медведь в спячке, потревоженный юным охотником в его уютной берлоге. Вот ты и начал дремуче огрызаться и бросаешься на всех, кто подвернется под руку. В твоей злобе столько же духовности, сколько в бормотании алкоголика, которому не дали похмелиться. Пожалуйста, не заблуждайся на этот счет.
Такого выпада я не ожидал, умела Наденька застать человека врасплох. И складно излагала свои мысли.
- Значит, ты, миленькая, тот самый юный охотник, который потревожил спящего медведя?
- Не передергивай. Это приемчик из ваших с Саней маразматических разглагольствований. Прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
- О чем же?
- Да вы просто нытики оба. Вас время не устраивает? А вдруг это вы ему не подходите? Да я представить не могу, с каким временем вы бы ужились. Разве что с мезозоем.
- Ты еще похвали рыночные перспективы.
- Дорогой, неужто забыл, что по большому счету есть только два двигателя прогресса - торговля и война.
Неожиданный поворот темы поверг меня в привычную апатию. Да что же это такое! Ну зачем она завела совершенно чужую для нее песню? Впрочем, чему удивляться. Вот она упомянула некстати интеллигенцию. Бог мой, да разве это не бранное нынче слово? Разве не интеллигенция выказала такую худосочность ума, такое стерильное отсутствие нравственного чувства, что всерьез и говорить о ней смешно. Интеллигенцию довытравили за семьдесят лет режима, а новая не народилась. Она и не могла народиться. Откуда? От яблони родится яблоко, от пчелы - мед, а от хама - только хам. Может, в этом и есть разгадка столь легкого торжества негодяя? Некому противостоять не то что разбою, а даже коварным речам. У нынешней интеллигенции крысиный лик. Она питается объедками с барских столов и прислуживает злодеям. Когда это бывало на Руси? Это она, наша брутально ожиревшая интеллигенция называет прямой грабеж - реформами, а врагов рода человеческого прославляет защитниками свободы. Если чудом выбьется из ее вонючей среды одинокий провидец, интеллигенция кидается на него со всех сторон, подобно стае шакалов, ни одного мосла не оставит необглоданным. И народец-то наш русский, родной, и без того одичавший и проспиртованный, видя, как живые трупы пожирают своих собратьев, окончательно окостенел в недоуменной муке. Ниоткуда не слышно ни стона, ни хрипа. Разве что робкая старушечья слеза продолбит порожек и тянет по улице горелым, как от недавнего пожара. А так все хорошо, все довольны, обыватель послушен и тих, хотя не работает, как встарь, не спит и не бодрствует, не ест и не смеется, лишь смирно ждет, когда же его наконец погонят голосовать на самый последний референдум.
Слишком долго я молчал, и Наденька обеспокоилась:
- Тебя можно оставить одного? Ты не спятил?
- Я не хочу с тобой ссориться.
- Тогда не надо оскорблять.
- Я же сказал, что люблю тебя и буду всегда любить. Только не говори о том, чего не знаешь.
Она раздумывала: уходить или остаться. Тут я не мог ей помочь. Я не понимал, как для нас обоих лучше. Ей вообще не стоило сюда приходить. Конечно, предательство нас крепко сплотило, но ведь никогда не поздно замолить и искупить любой грех. Дружба с Сашей слишком много для меня значила, чтобы рисковать ею ради ведьминых прелестей.
- Не майся, - сказала она. - Ты ни в чем не виноват. Уж если кто и виноват, так это я.
- Слишком долго собираешься. Или раздевайся, или уходи.
- Прямо у тебя сегодня какой-то хамский зуд. А что, если в самом деле разденусь?
- Многого не обещаю, но разочек попробую оседлать.
Откинулась на стуле, просияла, как солнышко закатное.
- Боже мой, и с таким человеком я разговариваю, как с нормальным.
- Наливай! - сказал я.
Не успел я одолеть стопку, как Наденька оказалась ко мне притиснутой, вся целиком уместилась в моих ладонях, и мы начали беззаботно целоваться, и это было естественно. Сумасшествие и водка - вот что давало мне силы с успехом продолжать любое необдуманно начатое действие. В истому наших родственных объятий звонок ворвался как досадное недоразумение. Я даже не сразу сообразил, кто бы это мог быть. Когда сообразил, то как-то немного протрезвел.
- Не обижайся, - объяснил Наденьке, - но пришла одна дама, на которой я, наверное, вскорости женюсь.
Однако это была не Татьяна, хотя часы показывали начало девятого, а это был Дема Токарев собственной персоной, и он был так пьян, словно с позавчерашнего дня не вылезал из-за стола. Он был так пьян, что производил впечатление трезвого и глубоко задумавшегося человека.
- Извини, что без уведомления, - сказал он, удачно перевалившись через порог. - Но я у тебя куртку забыл.
- Ничего ты не забыл. Проваливай. Я не один.
- У тебя бабешка?
Глумливая ухмылка на толстой пьяной роже напоминала пузырек масла на подгоревшем блине.
- Не бабешка, а Наденька Селиверстова. Мы обсуждаем важное дело. Ты помешаешь.
- У тебя Надька? - удивился он. - Это не по-дружески, нехорошо, брат. Раньше за тобой такого не водилось.
С неожиданной для его состояния резвостью он рванулся на кухню, но я успел перехватить его поперек туловища и, задохнувшись от невероятного усилия, перетолкал эту тушу в комнату. Дема возмущенно что-то бормотал, упирался, грозил двинуть в ухо, но потом рухнул и по-свинячьи захихикал.
- Переборщил, брат. Замахнулся на святое. Сашкина жена! Да как тебе в голову пришло. Тащи сюда немедленно водки и закуски.
- Чего тебя принесло? Кто тебя звал?
Дема заметил наставительно:
- Человек, который заводит шашни с женой друга, достоин общественного порицания. Уж на что я бабник, а на такое не способен. Для меня жена друга все равно что икона. Как ты мог на это решиться, брат? Саша обидится и будет прав.
Дема еле ворочал языком, и я подумал, что, пожалуй, стакан водки свалит его с ног.
- Принесу выпить с условием, что поспишь.
- Избавляешься от свидетелей? Ты меня обязан теперь каждый день поить. Иначе я за себя не ручаюсь. Где телефон?
На кухне Наденька сиротливо дымила сигаретой, притулясь у стеночки.
- Домой тебе не пора? - спросил я.
- Зачем ты Демке ляпнул, что я здесь?
- Я наших отношений не стыжусь.
Со стаканом и с соленым огурцом я вернулся в комнату. Дема уже перебрался на мою постель и снял ботинки. Вообще весь этот вечер ощутимо насыщался фантасмагорией. Сам я все более ощущал себя неким порхающим мотыльком, у которого век короток, но, как известно, беззаботен.
- А у меня никого нету, - пожаловался Дема, понюхав стакан. - Вчера Клара обещала навестить, но обманула. Да и зачем она мне? Она же фригидная. А Наденька как, ничего? Я ведь тоже к ней приглядывался. Но у меня моральные правила, жена друга для меня…
- Молчи, пьяная скотина! Убью!
- Хочешь, чтобы я стакан целиком выпил? А не захмелею?
По-настоящему на Дему разозлиться у меня не было сил. Это было все равно что возненавидеть собственное отражение в зеркале. Этот этап самоанализа я давно миновал.
- Ты же понимаешь, что между мной и Наденькой ничего не может быть.
- Лишь бы Саша это понял. Ну, за его здоровье!
Я не успел досмотреть, как он закусывает, потому что опять позвонили в дверь. Пошел, открыл: на этот раз наконец-то Татьяна. Вид у нее был благоухающий и неприступный. Одета в вельветовые штанишки и длинную куртку с карманчиками и фестончиками. Я не люблю эти яркие прозрачные куртки, они отнимают у женщины индивидуальность.
- Ну, входи же, - пригласил я.
- Евгений Петрович, у меня счетчик работает.
- Какой счетчик?
Взглянула подозрительно.
- Кажется, вы пьяны?
- А-а, такси? Да я тебя сам отвезу. Все равно мне в этой квартире больше не жить.
- Это ваши проблемы. Давайте ключи, и я побежала.
- Куда побежала?
Все-таки шажок за шажком я втянул ее в прихожую и осторожно, стараясь к ней не прикасаться, притворил дверь.
С ее появлением что-то резко сдвинулось в моем сознании. В глазах посветлело, и квартира перестала колебаться от моего мотылькового порхания. Я почувствовал приятную усталость оттого, что не нужно больше никого ждать.
- У меня беда небольшая, - сказал я. - Не могла бы ты помочь?
- Ваши проблемы меня не касаются, - повторила Татьяна с упрямством школьника, который доказывает учителю, что этот урок они не проходили.
- Приехал пьяный друг и улегся на мою постель. Может, уже и наблевал. Человек-то он хороший, но, к сожалению, характер у него невыносимый. Он же алкоголик. А на кухне сидит женщина, которую я глубоко уважаю. Я бы не хотел, чтобы они встретились. Ты побудь с ней немного, а я пока его уложу и таксиста отпущу. Она тебе понравится. Она гадать умеет.
Завороженная моим пустопорожним нытьем, Таня головку склонила набок.
- На что ты рассчитываешь, у нас не получится.
- Господи, да на что я рассчитываю?
- Ты меня обхаживаешь, а я не люблю, когда обхаживают. Ты же все врешь.
- Что я вру?
- И голосок вот этот жалобный. Увертки всякие. Ты кого хочешь обмануть, Евгений Петрович?
- Нет, ты чего-то не понимаешь. Во мне хитрости нету. Просто не к кому обратиться за помощью. А тут ты подвернулась. Посиди с Наденькой на кухне, выпейте по рюмочке, ну что тебе, трудно? Я мигом обернусь. Сколько ты должна таксисту?
…Наденьку я представил как жену лучшего друга, а про Татьяну сказал, что это моя невеста. По первым же репликам, которыми женщины обменялись, я понял, что они легко найдут общий язык.
- Он всегда весь такой ломаный? - спросила Татьяна у Наденьки.
- Нет, - ответила Наденька, - раньше был другой. Водка его сгубила. И самомнение. Комплекс Нарцисса.
Оставя их одних, я заглянул к Деме. Вперя глаза в потолок, он что-то глухо вещал себе под нос. Видик у него был не для слабонервных. Рожа красная, белки заведены, как в припадке, губы шевелятся, а волосатые ноги с задранными штанинами заброшены на спинку кровати. Последняя доза его не сокрушила, но погрузила в прострацию, и мне, к сожалению, хорошо знакомую. Согнать его с кровати теперь, разумеется, не удастся до утра.
- Воды принести?
Его глаза вернулись на место, и взгляд стал не то чтобы осмысленным, но сфокусированным.
- Женечка! Это ты, родной? Сейчас ночь или день?
- Ночь, все спят. Спи и ты. Попозже принесу тебе водочки.
Против ожидания он послушно перевернулся на бок и пробубнил в стену, уже в полусне:
- Вот бы миллиончик раздобыть где-нибудь. С миллиончиком я бы горя не знал.
На дворе стоял тихий, летний вечер. В лицо пахнуло свежим запахом сирени и аммиака. Единственный горевший фонарь возле мусорного бака ледяным светом выхватывал из мрака монументальную фигуру дяди Коли с метлой.
- Поздновато нынче убираешься, - посочувствовал я ему, угостя сигаретой. Он жадно задымил из моих рук. Пояснил:
- Как курить бросил, сон пропал. Чем на постели мытариться, дай, думаю, подмету лишний раз. А у тебя, вижу, опять гулянка?
Тут я заметил в стороне мурлыкающую "Волгу" с шашечным узором. Таксисту, склонясь к опущенному стеклу, я сказал:
- Велено передать четыре тысячи. Сдачи не надо.
Он кивнул, взял деньги и газанул. Лица его я не разглядел и так и не понял: много ему отвалил или мало.
Дядя Коля топтался за спиной.
- Гостевание, говорю, у тебя? Опять завтра не подымешься?
- Почему не подымусь? Сегодня собрались приличные люди. У всех зашита "торпеда".
- И у девок тоже? - усомнился дед.
- У девок по две штуки. Не наши, французские. Действуют безотказно. Пивка примешь, и поминай как звали.
- Это хорошо, - одобрил дед. - Сам-то не пробовал зашиваться?
- Мне не к чему. Я норму знаю.
Пока разговаривали да пока я расплачивался с таксистом, показалось, влажно-теплая ночь надвинулась ближе к дому. Тишина и звезды сошлись вдруг чудно, как в лесу. Не хотелось покидать нежные, обморочные объятия природы. Но приличных гостей оставлять надолго без присмотра было небезопасно. Дядя Коля потянулся было за мной в подъезд, но я его остановил, обещал попозже вынести согреться.
- Так бы оно, конечно… на ночь не грех по маленькой, - глубокомысленно заметил дед.
На кухне я застал картину кисти передвижников. Обе дамы, чуть не обнявшись, с рюмками в руках и с наивно-любознательными лицами слушали трезвого и мужественного Дему, который читал им суровые увещевания, облокотясь на холодильник и сопровождая особенно эффектные фразы красноречивыми жестами. Голос у него был замогильный.
- …живут неправильно. Пьянство, разврат, цинизм, запутанные, патологические отношения между мужчиной и женщиной - вот ярчайшие приметы времени. Кто сохраняет элементарную порядочность, представляется окружающим выродком. Общество отторгает такого человека…
Да вот вам, пожалуйста, типичный представитель необуржуазии, - возопил он, указуя на меня гневным перстом. - Нечистоплотен в связях, пьяница, дебошир, тайный коммуняка и при этом выдает себя за народного радетеля. К сожалению, и я отчасти такой же. Мы все утратили уважение к женщине как к матери, к сестре, мы видим в ней только примитивную партнершу по сексу, и самое ужасное, она ничего не имеет против.
- Что с ним? - спросил я у Наденьки. - Скипидару выпил?
Наденька пожала плечами. Зато Татьяна смотрела на моего мистически протрезвевшего друга с восхищением.
- Он все правильно говорит. Только капельку горячится.
О себе - да, - согласился я. - Но лично я, например, в каждой женщине вижу в первую очередь мать и сестру, а уж потом возлюбленную. Слово "секс" мне вообще отвратительно.
Передохнувший Дема загремел оглушительно, как включенный на полную мощность репродуктор:
- Девочки, не верьте ни одному его слову. Это оборотень! Он кует бабки из человеческой доверчивости. Тебе скажу прямо, Евгений: после сегодняшнего случая я уже никогда не пойду с тобой в разведку.