По телу разлилась теплая волна, приятной дрожью, словно эхом, отозвалась под ложечкой. Сегодня же он снова выйдет на поиски "партнера".
Зверстр не заметил, как доехал до центра города.
К возникшему возбуждению от мысли, что он имеет право собирать свой кровавый урожай пусть не потому, что специально послан на землю с этой миссией, но по логике искривленного развития общества, значительно добавило соседство той нищенки, что сидела с ним рядом. Приятно иметь дело с чистыми, благоухающими людьми. Но и в запахе нечистот есть своя прелесть. Вонючее тело, пропахшие мочой лохмотья возбуждают грубее и острее.
Старуха неуклюже выходила из троллейбуса на той же остановке, что и он. Зверстр ласково улыбнулся ей:
- Давайте, мамаша, руку.
- Спасибо, сынок. Дай бог тебе здоровья, - прошамкала та, удивившись давно забытой любезности по отношению к ней.
- Все будет хорошо, - ответил он. - Вас проводить?
- Нет, мне близко. Я, вишь, на работу приехала. Здесь, возле ресторана, хорошо подают. Вот мне хозяин и определил место, - она указала на здание гостиницы "Украина", где на первом этаже размещался одноименный ресторан.
- И мне туда, - махнул Зверстр на прощанье рукой, намереваясь обогнать старуху. - О каком хозяине вы говорили? - поинтересовался вдруг.
- Ну вот! - вздохнула та. - Не удержался, да? Много будешь знать, скоро состаришься. Не боишься старости?
- Не только старости, я и смерти-то уже не боюсь.
- Ну? - выразила сомнение нищенка.
- Точно.
Старуха опустила глаза вниз, как будто разговор начал ее смущать. Потом, преодолев сомнения, посмотрела на него прямо и отстраненно:
- Тогда готовься, бродит она вокруг тебя. Давно бродит, - и резко ушла в сторону, быстро смешавшись на перекрестке с толпой.
Зверстр ухмыльнулся. Подумаешь, нашла, чем удивить. Он и сам о себе многое знал из того, что другим неизвестно было. Следом за бабкой он прошел до угла гостиницы, а потом та пошла вдоль крыла, выходящего фасадом на улицу Короленко, а Зверстр скрылся в дверях, ведущих в офисные помещения с окнами на проспект Металлургов.
- Что ты так долго? - встретила его Лена, главный бухгалтер фирмы, которой принадлежала гостиница.
- Троллейбуса долго не было. Собак кормить или не надо?
- Я вечером покормлю. Ты, если хочешь, выгуляй их ближе к вечеру, а то мне сегодня некогда будет.
- А что так? - спросил механически.
- Ребята возвращаются, надо встретить.
Внезапно его словно током ударило, бешено заколотилось сердце.
- Сами, что ли, не доберутся. Не впервой, - сказал охрипшим голосом.
- Поезд поздно приходит, а у нас все-таки окраина, - она вздохнула. - Прибегу домой, приготовлю поесть, а потом на вокзал. С собаками возиться некогда, не успею. Так как, выгуляешь?
- А в котором часу поезд приходит?
- В десять тридцать. Говорю же, что поздно.
- Ладно, выгуляю. А пацанов я бы встретил, но, прости, действительно поздно. Тем более что после болезни я еще не совсем окреп. Так что намек понял, но…
- Какой намек? Что ты выдумываешь? - она несильно ударила его кулаком в спину. - Иди уже, чучело гороховое!
***
Зверстр все больше уходил в воспоминания и был серьезно озадачен этим. Почему? Ему всегда удавалось напрочь забыть вчерашний день. Да что значит удавалось? - это было его естественное состояние. Он помнил лишь то, чему надлежало (по его хотению или предположению) продолжиться в будущем. Чем, каким органом осуществлялся этот отбор, он не знал. Так было, так он и жил. Это не значит, конечно, что при определенных условиях он не мог что-то вспомнить. Мог. И вспоминал, если было нужно. Но теперь было не то. Теперь воспоминания лезли из него, как нечистоты через поры кожи. Не стало необременительных мечтаний, надежд, улетучилась легкость жизни. И даже то, что в свое время сообщало светлое, милое восприятие, теперь вставало мрачным и тяжелым.
Он больше не властен был над тем, что вынимать из закромов памяти, а что хранить там втайне даже от самого себя. Вал прошлого накатывал на него помимо его воли, захлестывал, как новичка-пловца захлестывает вода. В перерывах между барахтаньем, когда ему удавалось всплыть на поверхность и глотнуть воздуху, его взору открывался какой-либо факт из его жизни. Были они разрозненными, не связанными ни временем, ни внутренней логикой. Так вдруг что-то явится из памяти свежим, правдоподобным, высветится до мельчайших подробностей и нюансов, резанет по сердцу и уйдет прочь. Господи, что это? Еще воздуху! Спаси и сохрани… Только он отойдет от одного потрясения, как на него накатывает другое. Все, все вспоминается, как будто было вчера, встают лица загубленных им детей, их голоса, словно их души сейчас слетались к нему для немого укора.
Так не бывает, - думал он, однако с ним именно так и происходило. Он приписывал это тому потрясению, которое испытал прошлым летом. Пик его новых настроений пришелся на третий и четвертый день после спада температуры, когда его начала изводить тошнотворная муть в холодном ознобе.
Сейчас опять, сидя в троллейбусе по дороге домой, он силился припомнить, когда конкретно началась эта катавасия с воспоминаниями: во время этой болезни или все-таки раньше. Он выискивал возможность объяснить такое состояние души прожитыми годами, ведь говорят же, что воспоминания приходят с возрастом. Но он так молод, ему лишь слегка за сорок. Стоп! - его пронзил ток догадки, неясной, как предчувствие, не улавливаемой умом. Он на что-то натолкнулся. На что же? Ага, надо повторить рассуждения. Итак, он думал о том, что воспоминания, как говорят, приходят с возрастом. И тут же интуиция выдала ему отрицание этой версии: он подумал о своей молодости. Значит, такое объяснение, то есть объяснение возрастом, не подходит. Тогда чем же?
А почему у людей существует возраст воспоминаний? И когда он наступает? Судя по тому, что ему сразу подумалось о своих годах, пора эта отодвинута дальше к старости, если она не есть сама старость. Старики любят воспоминания… потому что ничего другого им не остается, ничего другого у них уже нет. Другого уже нет… Другого нет? У него вся жизнь впереди - как это другого нет! А может, в нем угнездилась смертельная болезнь и шепнула клеткам, мол, вы доживаете последние дни? И они, его клетки, как старички, стараются прокрутить в памяти прошлое, чтобы завершить жизнь в строгом соответствии с цикличностью этапов: видим, понимаем, мечтаем, действуем, достигаем, отходим от дел, вспоминаем, умираем.
Его снова начал колотить озноб, при этом тело пылало жаром и ему не хватало воздуха. Он прислонился лбом к холодному окну.
- Тебе плохо, сынок? Гляди, как побледнел, - захлопотала возле него очередная соседка.
Снова старуха, уж не та ли? - со страхом подумал он, боясь, что какая-то из этих сердобольных вездесущих ведьм окажется-таки той, что забрала его покой, да и узнает его.
- Голова болит. Ничего, пройдет, - отмахнулся от нее и отвернулся к окну.
- Может, грипп у тебя? - допытывалась женщина. - Ты не шути, теперь грипповать опасно. Приедешь домой, сразу ложись в постель.
Видно, она еще что-то хотела сказать, но ему мешал ее дребезжащий голос.
- Ладно, спасибо, так и сделаю.
И чтобы окончательно отделаться от нее, он встал и вышел в проход. Продвинулся немного вперед, отвернулся спиной к тому ряду сидений, где только что сидел, и застыл, взявшись за верхние поручни. Старался вернуться к мыслям, от которых его оторвала дотошная доброжелательница.
- Оплачиваем проезд, молодой человек, - толкнула его в бок кондукторша.
- Я уже оплатил, - недоуменно буркнул он.
- Нет, вы посмотрите на него! - обратилась кондукторша к пассажирам. - Только что проход был свободен, а теперь он здесь стоит и заявляет, что оплатил проезд. - Женщина вошла в раж: - Покажи билет!
Он вынул смятый талон, показал.
- Где ты его взял? Это же старый билет! - заорала она. - Водитель, вызывай на следующую остановку милицию, тут пассажир буянит.
- Кто буянит, что вы городите? - залепетал он. - Я возле вон той старушки сидел. - Он показал туда, откуда минутой назад ушел. - Женщина, - обратился к старушке, - подтвердите, что я только что сидел возле вас.
Женщина плохо отреагировала на слово "старушка", она смерила его с ног до головы подозрительным взглядом.
- Сидел тут один, так он больной был, бледный. - И, повернувшись к кондукторше, добавила: - Вышел мой сосед, болеть домой пошел. А этого, с красной рожей, впервые вижу. У-у, боров! Еще врет…
Зверстра охватила паника. Милиция, разумеется, разберется в ситуации и ему бояться нечего, но очень нежелательно там рисоваться.
- Чем же мой билет старый? - миролюбиво заговорил он к тормошащей его кондукторше, улыбаясь как можно милее.
- Глянь, какие у меня номера идут, - она показала на блок талонов, который держала в руке.
Талоны в этом блоке имели одинаковую серию и отличались только номерами. Между номером его талона и тем, что был сверху на блоке, действительно, была большая разница.
- Так я же еду от самого центра! - нашелся Зверстр и обрадовался этому объяснению.
- Да я эти номера еще утром выдавала, - заорала она в ответ. - Ану плати, образина, за проезд, не то, еще штраф отвалишь!
Он молча протянул ей пятерку.
- Один билет без сдачи, пожалуйста, - снова выдавил из себя подобострастную улыбку.
- То-то, господин хороший, - она оторвала верхний талон, погасила его и, заговорщицки подмигнув, отдала, как он и сказал, без сдачи.
Он сравнил полученные талоны и понял, что перед этим она сама дала ему старый талон, который так и оставался непогашенным. Значит, ей при выходе этот талон вернул кто-то из пассажиров. "Я прав, сами они растят своих могильщиков. И меня они же вырастили. Так пусть получают".
Он видел, как выходила из вагона старуха, его соседка, которая затем не смогла или не захотела его узнать. Она коротко кивнула кондукторше на прощанье и быстро сунула ей в руку использованный талон. "Она принимает талоны от тех, кто часто с нею ездит, кого она знает" - сделал он вывод, но не успел сформулировать вопрос о том, зачем это нужно старухе, как тут же получил на него ответ. Кондукторша зазвенела мелочью, взяла с ладони какие-то копейки:
- Бабушка, - окликнула стоящую одной ногой на земле старуху. - У меня же для вас сдачи не было, помните? Возьмите теперь.
Старуха чинно приняла причитающуюся ей долю "прибыли". Троллейбус загрузился новыми пассажирами и, скрипя сочленениями, тронулся с места.
На следующей остановке Зверстру пора было выходить. Он подумал, что стоит улучить момент, когда его обидчица окажется возле двери, и тогда, перед выходом, прижать ее и принудить вернуть пятерку, "штраф". Но отбросил эту мысль. Хотя не потому, что добровольно его "уплатил", а чтобы не запомниться кондукторше лицом - береженного бог бережет.
Не запомниться, вовремя уйти, уклониться, стерпеть, не высовываться - такой образ жизни он сам избрал и был доволен им. Он все время жил в стороне от людей, как бы наблюдая за ними. Тогда он чувствовал себя, некоторым образом, сверхчеловеком. Ему казалось, что они копошатся в своей поганой, смердючей жизни, как навозные жуки в отхожей куче, не замечая в стороне от себя зорких глаз охотника. Он умел одним стремительным набегом вырвать из их рядов намеченную добычу и скрыться так же незаметно, как до этого наблюдал за ними.
Теперь ему стало горько от этой мысли. "Не запомниться…". В каких-то изначальных событиях, не связанных с ним конкретно, его изломали, использовали, как столовую салфетку, и выбросили, отвергли. Нет, никто ему не сказал слов: "Прочь! Вон!". Никто не прогнал, не вытолкал, не отстранил. Он сам с собой это сделал, но лишь потому, что чувствовал заложенный в нем рок, потому, что по их вине родился страшным девиантом, не таким, как они.
И теперь он в стороне не потому, что наблюдает за ними, а потому что таится от них, прячется. Он сам, оказывается, пребывает на отхожей куче, скрывая свое родовое увечье, в котором неповинен.
А не повинен ли?
Этот вопрос завис над ним, оставшись без ответа. Пока без ответа, ибо Зверстр знал, что он, до сих пор толкавшийся в недрах его сознания, как толкается дитя в лоне матери, уже всплыл наружу, родился, обозначился словами. Он мучительно произвел его на свет и вернется к нему, чтобы разглядеть свой плод со всех сторон.
Кинув равнодушный взгляд на кондукторшу, "раздевавшую" очередного "клиента", он выдавил улыбку и вышел. От сердца немного отлегло. Раз у нее такие спектакли запускаются по несколько раз на маршрутный круг, то она его не запомнит.
Домой идти не хотелось, но он вспомнил, что его ждет воющий на лестничной площадке пес, и поспешил туда. Однако вместо того чтобы впустить Рока в квартиру, он выпустил из нее Бакса и повел их гулять. На пустыре за домами, где обычно пацанва выгуливает своих питомцев, никого не было. Не то время. Но это и к лучшему. Псы гонялись друг за дружкой, пытались поймать наглых ворон, неохотно взлетающих над землей и снова садящихся неподалеку. А он имел возможность вновь вернуться к тому, от чего его отвлекла шельма-кондукторша.
Да, воспоминания приходят в старости, как завершающий этап жизненного цикла. За-вер-ша-ю-щий. Тогда его эта мысль встревожила, а теперь он спокойно констатировал диалектику человеческой природы, в нем родилось то, что и в каждом, когда подходит понимание конца, - смирение. И все же он не мог в это поверить по-настоящему...
Так-так… Возраст он имел хороший, смертельная болезнь - ерунда. Что же остается в сухом остатке? Воспоминания - заключительный этап… цикла. О! Просто какого-то цикла. Может, что-то новое начинается в его судьбе, а что-то отмирает, посылая импульсы о своей кончине?
Ему немедленно захотелось уединиться и обдумать план сегодняшнего вечера. Кое-что успело созреть в его голове. Дерзкое и новое. Неожиданное даже для него.
7
Из дому он снова позвонил соседке на работу. Близился конец рабочего дня, и он хотел ее застать на месте. На том конце ему ответил незнакомый голос. Он уточнил:
- Это гостиница "Украина"?
- Да.
- Бухгалтерия?
- Да. Вам кого?
- Простите, можно Елену Моисеевну к телефону?
- Перезвоните минут через десять, - ответили ему и бросили трубку.
- Что случилось? - спросил он через десять минут, услышав расстроенный Ленин голос.
- Ничего. Что ты хочешь?
- Докладываю: собак я уже выгулял. Рановато немного, но у меня, по-моему, снова температура поднялась. Хочу пораньше лечь в постель.
- Ладно, - бросила она и отключила связь.
С пылающими щеками, отнюдь не от температуры, Зверстр спустился этажом ниже, к соседке, живущей в квартире под ним, которая работала медсестрой в областной клинической больнице. Он точно не знал, с чем была связана ее работа, но во дворе она исправно исполняла обязанности процедурной медсестры на дому: кому укол сделать, кому систему поставить или клизму, кого обмыть в последний путь - это все к ней, пожалуйста.
- Лидия Пархомовна, - преданно глядя ей в глаза, проблеял Зверстр. - Дайте термометр до утра. Я свой разбил.
- Ты уже, вроде, выздоровел? - строго спросила она.
- Температура. Рано на улицу вышел.
- Как бы к ночи тебе хуже не стало, - высказалась о возможном осложнении Лидия Пархомовна, подавая термометр.
- Прямо не знаю.
- Если что, стучи три раза по батарее в спальне, - милостиво предложила соседка.
- Спасибо вам.
Дома Зверстр прошел на кухню, предусмотрительно закрыл форточку, чтобы запах не вырывался наружу, и сварил себе крепчайший кофе. Следовало капитально взбодриться - впереди предстояла бессонная, насыщенная чувствами ночь.
Он устроился в кресле перед телевизором, поставил на "видак" свой любимый фильм "Иван Васильевич меняет профессию", нажал на пульте кнопку "muting", выключив звук, и, жмурясь, стал прихлебывать ароматный напиток.
Мелькали знакомые кадры, ухмылялся молодой Александр Демяненко, строил рожи живой лишь на экране Савелий Крамаров, перевоплощался туда-сюда патриарх кинематографа Юрий Яковлев, решал вопросы внешней политики вор и проходимец (по фильму) Леонид Куравлев. Все, как у нас теперь, - подумал Зверстр, почти не глядя на них.
Настроив сторожевой слух на дверь соседей Сухаревых, он снова пустился в воспоминания. Почему-то на ум пришла его первая сексуальная попытка, неудачная, конечно.
***
Его сексуальная сущность и ориентация очень долго не проявлялась. Оканчивая школу, он уже начал подумывать, что ему суждено, как Йозефу Геббельсу, "жить с самим собой", но по здравому размышлению не спешил с этим, не тянуло. Затем его захлестнула волна других проблем: получение свидетельства о среднем образовании, поступление, будущая учеба, и в нем затих зов плоти, не успев как следует заявить о себе.
В первый после окончания школы год он никуда не поступил, и ему пришлось идти работать. Ходатайствами бабушки устроился санитаром в областную психиатрическую больницу.
Следующей осенью настала пора призываться в армию, и ему никак не удалось уклониться от этого. Там он пережил настоящее потрясение, решив, что судьба посмеялась над ним, сотворив в облике мужчины: к его непроснувшейся плоти тянулись вожделенные извращенцы, и ему это не казалось противным. Чтобы окончательно определиться в этом вопросе, он попытался завязать отношения с девушкой.
Регулярно в выходные дни девушки, принарядившись, стайками кружили вокруг войсковой части, прогуливались вдоль забора и надеялись в знакомствах с солдатами срочной службы обрести суженого. Ребята выходили в увольнение, и тут же возникали пары. Новые, только что определившиеся, шли в кино, а те, стаж которых исчислялся месяцами, - в лес или домой к девушке, в зависимости от времени года и намерений солдата.
Остальная молодежь фланировала вдоль единственной кривой улицы Костополя - районного городка в западно-украинском полесье. Здесь и происходили запоздалые знакомства.
Он не мог претендовать на самую красивую девушку, потому что к тому времени стал превращаться в мешок сала, нечто бесформенное. Потеющее и сопящее. Об этом он старался не думать тогда, гнал эти воспоминания и теперь. Но в связи с полученной при нападении мальчишек травмой та давняя история просилась на ум.
***
Хотя, как понял он спустя некоторое время, ничего экстраординарного в ней не было. Его наивность и медлительность, поросячья розовость кожи и налитость тела сразу привлекли внимание трех наглых дембелей, которые вознамерились поучить жизни глупого, инфантильного первогодка. По сути, это были просто оторвиголовы, неизвестно как попавшие в армию. Они терроризировали всю стрелковую роту, навязывая свои вкусы и порядки не только молодым солдатам, но и бывалым "старикам". Захара Гарркина, Адама Римарука и Остапа Козинского сближало не только то, что они были земляками, но и одинаково трудное детство. Все трое рано остались без родителей и их воспитывали ближайшие родственники, кто оказался ближе и милосерднее к сиротам.
Остап возник рядом с Гришей Хохниным, когда неуклюжему новичку впервые пришлось подшивать подворотничок.