Проспер знал, что дни Шабтая Гордона - не только в кресле руководителя одной из самых сильных разведок мира, но и вообще на бренной земле - давно сочтены: онкологи нашли у него рак предстательной железы. Гордону предстояла сложнейшая операция, после которой, в лучшем случае, он мог прожить не больше полугода. Если только можно назвать жизнью пребывание на госпитальной койке под аппаратурой и неусыпным наблюдением врачей. Моти Проспер не испытывал особой жалости к своему боссу: в конце концов, тот прожил долгую и по-настоящему интересную жизнь. Тридцатилетних агентов, которых хоронили под чужими именами на мусульманских кладбищах Касабланки или Бейрута, ему было жаль намного больше. Проспера угнетало другое: он займет вожделенное кресло шефа Моссада, но только потому, что его нынешний хозяин приговорен к смерти самым неумолимым судьей на свете и ФИЗИЧЕСКИ не в состоянии продолжать свою работу. Может быть, впервые, ценность Гордона предстала перед ним в такой отчетливой, объемной и унизительной форме.
"ОНИ хотят только ЕГО, - думал Проспер, наблюдая, как Гордон завинчивает крышку бутылки и рукавом стиранной-перестиранной клетчатой рубашки вытирает влажный подбородок. - Полумертвого, еле передвигающего ноги, но ЕГО. И не потому, что испытывают уважение к его прежним заслугам: между евреями, всегда жившими только НАСТОЯЩИМ, понятие "уважение к заслугам" невозможно по определению. Ты обязан каждым днем, каждой минутой своего существования оправдывать и доказывать собственную и исключительную нужность. Причем доказывать в условиях жесточайшей конкуренции, когда десятки, сотни, тысячи людей искренне убеждены, что справились бы с твоей работой ничуть не хуже, а намного лучше. Я или кто-то другой в этом кресле - для НИХ это всего лишь вопрос кадрового перемещения. А по-настоящему ИМ нужен только Шабтай Гордон. Потому, что он остался лучшим в своем деле. Потому, что уходит от НИХ, не оставив после себя достойной замены. Я знаю, как он хотел, чтобы такой человек появился, я помню, как иногда он пытался до меня достучаться… Но при его жизни достойный ученик родиться не мог - гениальность не передается в общении или конспектах. А кончается все так, как и должно было кончится: могучий мозг Гордона пережил его дряхлое тело. А ИМ, как и все эти годы, по-прежнему нужен только его мозг, которым ОНИ будут пользоваться до самой последней минуты. И только лично убедившись, что его сердце остановилось и уже не может подгонять кровь к голове, навсегда вычеркнут его из списка… Господи, неужели я обречен ненавидеть этого человека и после его смерти?.."
- О чем ты думаешь, Моткеле? - глаза Гордона слезились, однако взгляд был по-прежнему цепким, ОХВАТЫВАЮЩИМ.
- О тебе.
- Ты говоришь правду, - кивнул Гордон.
- А ты по-прежнему уверен, что знаешь все…
- А ты по-прежнему в этом сомневаешься?
- Что тебе не нравится в этой истории, Шабтай?
- Сейчас объясню… - Гордон поморщился и поправил грелку, которой прижимал пах. - Когда я был пацаном, у наших соседей, Янкелевичей, была одна ценность в доме - корова. Да что там ценность - просто кормилица… И вот, представь себе, Моткеле, в один прекрасный день Мойше Янкелевич, хозяин семьи из двенадцати душ детей, эту самую кормилицу режет. И продает на базаре. Уже не помню за сколько, но явно дешевле, чем другие. Мама, естественно, ринулась покупать мясо. А мой отец ей запретил. И даже замахнулся на маму, что делал крайне редко. Я случайно услышал этот разговор, но помню его, как видишь, по сей день. Отец сказал ей так: "Молочную корову не режут. А если режут, то не продают мясо по дешевке. А если продают за гроши, то горе покупателю…"
- Считаешь, что это подстава?
- Господи, Моткеле, да что тут считать?! - Гордон аккуратно протер платком слезящиеся ресницы. - Они хотят скормить нам этого русского англичанина, причем с наглостью просто оскорбительной! Хотелось бы мне знать, за кого они нас там имеют…
- В чем ты усмотрел наглость?
- С каких пор "крота" используют в роли курьера?
- Если цель того стоит, то… - Проспер развел руками.
- А она того стоит? - прищурился Гордон.
- Ракетные шахты и характеристики топлива это тебе не пита с шуармой! - огрызнулся Проспер.
- Не пита, - кивнул Гордон и плотнее прижал грелку. - И все равно я бы не стал жертвовать агентом ТАКОГО уровня.
- Ой ли? - Проспер язвительно усмехнулся. - А что ты сделал в восьмидесятом? Не то же самое?.. Разве ты не подставил Вернера, отправляя его за чертежами ядерного центра в Багдад? Разве ты не рискнул агентом, который работал там под прикрытием четырнадцать лет?..
- А с чего ты взял, Моткеле, что чертежи центра передал Вернер? - флегматично поинтересовался шеф Моссада.
Проспер хотел возразить, но вдруг осекся. Размытые старостью и слезами глаза Гордона показались ему бездонной пропастью, заглядывая в которую испытываешь головокружение не от высоты, а от БЕСКОНЕЧНОСТИ возможного падения…
- Значит, ты считаешь его бесперспективным? - Проспер стал демонстративно складывать бумаги в папку.
- Я этого не говорил, - спокойно произнес Гордон. - О перспективах уместно рассуждать только в том случае, если обладаешь хоть каким-то знанием. Прочувствовать в этой истории намерение подцепить тебя на крючок - задача не сложная. В этом случае, нужно действовать как умные рыбы: либо не ешь наживку - хватает и другого корма, либо попытайся снять ее без ущерба для собственной губы…
- А если не так аллегорично?
- Ты так нервничаешь, Моткеле, - криво усмехнулся Гордон, - словно это тебя, а не меня собираются закопать на кладбище…
- Извини, - пробормотал Проспер.
- Ты знаешь, ПОЧЕМУ они его подставили?
- Как я могу знать, если до разговора с тобой считал, что это, скорее всего, не подстава?
- И продолжаешь считать? - допытывался Гордон.
- Скажем так: готов рассмотреть твою версию.
- Что-то мне не нравится твоя уступчивость… - Гордон тяжело откинулся на спинку кресла. - Послушай меня, сынок. Я знаю, ты никогда не был от меня в восторге. Хотя, видит Бог, я немало сделал, чтобы воспитать в тебе качества, которые ты, в силу упрямства и стремления самоутвердиться, отвергал. Через месяц в этом кресле будешь сидеть ты, Моткеле. Так вот, представь себе, что месяц уже миновал. Принимай решение сам. Даю слово, что не стану тебе мешать. Ты думаешь, я настолько уверен в своей непогрешимости? Вовсе нет, Моткеле. Говорю тебе со всей откровенностью, на которую способен без пяти минут покойник. Мое нормальное состояние - многократно просчитывать и ставить под сомнение любой шаг, даже самый малозначительный. Жизнь научила меня с уважением относится к деталям. В этих просчетах я не доверяю никому и, в первую очередь, самому себе, своим оценкам, ощущениям, интуиции… Я вижу, как воодушевила тебя идея использовать этого бедолагу-журналиста для игры с военной разведкой русских. Пожалуйста, не надо видеть во мне старого брюзгу, стремящегося опровергнуть любую идею только потому, что она не им придумана. В данном случае все выглядит довольно привлекательно: контрразведка хватает агента ГРУ. Сам агент к сотрудничеству готов, поскольку достаточно молод и в тюрьме гнить не желает. Как и ты я убежден: отказываться от такого шанса внедриться в советскую военную разведку или, на худой случай, поводить ее за нос - роскошь непозволительная. Но уже через минуту ничего не могу поделать со своим скверным характером и задаю себе вопрос: "А, может быть, именно на такое решение и рассчитывал какой-нибудь русоволосый красавец с генеральскими погонами в штаб-квартире ГРУ?" И тогда идея уже не кажется мне столь привлекательной…
- И ты к ней остываешь? - продолжил мысль босса Моти Проспер.
- Нет, Моткеле, - покачал головой Гордон. - Как раз наоборот: именно в этот момент я и загораюсь. Мне становится интересно: что они задумали на самом деле? Каков ИСТИННЫЙ масштаб задуманного русскими, если в этом гамбите они жертвуют очень ценную фигуру? И самый главный вопрос: почему они решили пожертвовать ее именно НАМ? Во имя чего они дезавуировали не только агента, раздобывшего действительно ценную оперативную информацию, но и опытного нелегала с прекрасной легендой, работавшего под крышей Би-би-си?
- И ты хочешь сказать, что знаешь ответ? - негромко поинтересовался Проспер.
- Я? Я знаю ответ? - Гордон уничтожающе усмехнулся. - Это ведь не я тебя вызвал, сынок, а ты пришел ко мне с идеей разработки русского агента, не так ли? Не морщись, Моткеле, и возьми себе в голову: когда ты станешь большим боссом, когда к тебе явится твой заместитель с ТАКИМ планом, а потом сам же поинтересуется, есть ли у тебя ответы на самые важные вопросы, гони его в шею! Или держи на почтительном расстоянии от себя…
- Почему же ты этого не делаешь? - на широких скулах Проспера вздулись желваки.
- Мы же договорились, - улыбнулся Гордон. - Месяц прошел, меня уже прооперировали и даже успели похоронить… Никому еще не удавалось гнать заместителя с того света. Но моим советом, Моткеле, воспользуйся…
- Постараюсь, - пробормотал Проспер.
- Что же касается данной ситуации, то хорошенько подумай, Моткеле. Мы ведь много раз их переигрывали. Главным образом, потому, что никогда не считали русских глупее себя. Не станем и сейчас отступать от своих правил. Разговори этого парня, - интонации Гордона внезапно обрели былую жесткость. - Вытащи из него все. До конца! Он достойный соперник, он твой коллега, а потому прояви к нему уважение. Не демонстрируй это уважение, а ПОЧУВСТВУЙ его. Что-то подсказывает мне, что начальство использовало этого парня вслепую. Если убедишь в этом русского, получишь крепкого союзника. И тогда, возможно, он вспомнит то, что сегодня неосознанно или сознательно скрывает. А там уже рукой подать до ответа, который ты сегодня ждешь от меня… Договорились?
- Договорились, - кивнул Проспер и встал.
- Ты не станешь возражать, если с этой минуты я вернусь к обязанностям твоего босса? - Гордон вопросительно, снизу вверх, посмотрел на своего заместителя.
- Ничего не имею против, если так будет еще лет десять… - пробормотал Моти Проспер.
- Ого! - редкие седые брови Гордона поползли вверх. - Неужели я сумел хоть в чем-то убедить самого Проспера? Или в тебе, Моткеле, заговорила жалость к обреченному?..
- Не преувеличивай, Шабтай, - Проспер сделал рукой неопределенный жест. - Еще неизвестно, чем закончится операция. Тебе сделают общий наркоз и…
- Никаких "и"! - резко оборвал заместителя Шабтай Гордон. - Как утверждают врачи, общий наркоз - это путешествие в долину смерти. И на сей раз, я думаю, мне выдали билет только в один конец…
12
Омаха-сити. Штат Айова.
Январь 1986 года
Природа и характер возникновения псевдонимов в спецслужбах - процесс малоизученный. С уверенностью можно утверждать только одно: в отличии от преступного мира, где клички придумываются в соответствии с характерными, ОПОЗНАВАТЕЛЬНЫМИ чертами блатных, в разведке, как правило, все делается наоборот: агента-священнослужителя никогда не нарекут "Монахом", а сотрудницу научно-исследовательского центра - "Лаборанткой"…
В картотеке агентов Первого главного управления КГБ под псевдонимом "Викинги" числились Алексей и Ирма Быстровы - чернявый тридцатилетний мужчина с вечно набриолиненными длинными волосами и яркая двадцативосьмилетняя брюнетка цыганской наружности. Ничто в этой паре не вызывало даже отделенных ассоциаций с потомками рослых и светловолосых гуннов. С другой стороны, именно так и должна была выглядеть супружеская пара из мексиканского города Четумаль, колесившая подобно тысячам их соотечественников-мексиканцев по бескрайним просторам Соединенных Штатов в поисках работы, крыши над головой и воспетого на все лады в сентиментальных романах "американского счастья". "Викинги" располагали безотказными документами на имя Педро и Марии Чавес, выдержавшими многократные проверки, грубоватым произношением, характерным для выходцев из южных мексиканских провинций и прирожденной способностью к перевоплощению. Оба третий год успешно работали в Штатах, ни разу не дав повода своим начальникам в Москве пожалеть о времени, силах и средствах, затраченных на их внедрение.
Идею этой экзотической парочки, которую в Центре называли "блуждающими агентами", Юлий Воронцов позаимствовал в архивах немецкой военной разведки. Именно абвер, вскоре после того, как Лондон был впервые обстрелян ракетами "Фау-1", забросил на территорию Англии семейную пару перевербованных британцев, работавших под эгидой международного Красного Креста и имевших мотивированную возможность постоянно перемещаться по стране, добывая ценную разведывательную информацию. Абверовская парочка успешно действовала два с половиной месяца, после чего была обезврежена. Воронцов учел главную слабость этой идеи - ФОРСИРОВАННЫЙ интерес такого рода агентов к источникам тактической и стратегической информации, который рано или поздно просчитывался контрразведкой. И внес принципиальное изменение: "блуждающие" агенты могут работать очень долго и практически без риска оказаться "под колпаком", если нацеливать их не на сбор разведывательной информации - то есть, не привязывать их к обнюхиванию объектов, находящихся под жестким контролем спецслужб, а на убийство или шантаж людей, которые по разным причинам попадали в фокус внимания советской политической разведки.
О существовании "Викингов" и других "блуждающих" агентов знал, естественный, очень узкий круг людей в высшем руководстве КГБ. И когда на одном из оперативных совещаний в кабинете председателя кто-то из высших офицеров высказал сомнение в целесообразности использования такого типа зарубежных нелегалов исключительно для проведения "акций", которых за год набиралось максимум две-три, а то и меньше, Воронцов холодно спросил:
- А что вы, собственно, предлагаете, товарищ генерал-лейтенант?
- Что предлагаю? Да нагрузить их чуть больше, вот что! - в тон Воронцову ответил генерал, явно подготовившийся к этому разговору. - Людей катастрофически не хватает, мы испытываем серьезные проблемы со связными, с оперативной выемкой информации из тайников, с обеспечением безопасности мест для конспиративных встреч наших людей с агентами… А тут два здоровых обалдуя катаются по Америке, ведя безмятежный образ жизни и практически ничем не рискуя. Не работа, а прямо оплачиваемый отпуск в санатории для выздоравливающих!..
Кто-то из присутствовавших на совещании ухмыльнулся, однако встретив суровый взгляд председателя КГБ, тут же стал перекладывать бумаги.
- Мне бы не хотелось сейчас углубляться в детали и объяснять характер нашей работы в Америке… - Воронцов говорил спокойно и медленно. - Надеюсь, присутствующие товарищи поверят мне на слово, что США - важнейшее и во многом определяющее направление всей работы советской внешней разведки. На сегодняшний день ПГУ - и это было отмечено совсем недавно на заседании коллегии КГБ - справляется со своими задачами. Что же касается двух, как вы изволили выразиться, здоровых обалдуев, то их ценность с лихвой компенсирует тот образ жизни, который они ведут в соответствии с инструкциями Центра и той легендой, под которой работают…
- Простите, Юлий Александрович, а в чем, собственно, заключается эта компенсация? - негромко спросил генерал.
- В том, уважаемый Максим Федорович, что сегодня мы имеем возможность ликвидировать практически любого человека на территории США максимум в течение недели, - резко ответил Воронцов. - А это, порой, куда важнее, чем залезть в сейф Пентагона…
Дальнейшей дискуссии не потребовалось, потому что председатель КГБ молча кивнул и перешел к другому вопросу…
* * *
Ирма и Алексей были братом и сестрой, погодками, выросшими в детском доме западносибирского городка Надым. О своих родителях оба знали немного: мать, работавшая в столовой местной нефтебазы, умерла от перитонита, когда Алексею было пять лет, а Ирме - три. Отца они никогда не видели, а родственники после смерти матери так и не объявились… В детском доме диковатым, замкнутым в себе подросткам, забывшим или вообще не знавшим родительского тепла, внимание со стороны воспитателей уделялось ровно настолько, чтобы не дать им изувечить друг друга или в бесконечной борьбе за выживание перерезать горло врагу. Именно здесь щуплый и неказистый Алеша Быстров научился не спать ночами, чтобы не оказаться застигнутым врасплох и постоять за себя. Узенький драчевый напильник, который Алексей переточил на занятиях в слесарной мастерской в финку, стал его лучшим и на долгие годы единственным другом. Разлученный с сестрой до шестого класса (мальчики и девочки жили и учились в разных корпусах, сообщение между которыми сурово контролировалось воспитателями), он рос как забытый волчонок: живя впроголодь, сам добывал себе пищу, отвоевывал лучшее место в спальном корпусе и в бесконечных драках с такими же злыми волчатами завоевывал право голоса и уважение… В шестом классе, когда началось совместное обучение с девочками, и Алексей получил возможность видеть на переменах сестру, он уже был крепким, широким в плечах, уверенным в себе и довольно наглым подростком. Одноклассники побаивались чернявого пацана, дравшегося как бешеный и всегда готового, если не хватало сил кулаками сломить сопротивление противника, выхватить финку и пустить ее в дело. Правда, до поножовщины дело так ни разу не дошло: сверстники Алексея не сомневались в его способности расчистить себе дорогу любым способом, даже ножом. И потому никогда не переступали опасную черту, предпочитая держаться от этого парня с лихорадочно горящими черными глазами на безопасном расстоянии…
Все шло к тому, что судьба Алексея Быстрова стремительно, как сани в ледяном желобе, скатится в конце концов в крепкие объятия блатного мира сурового сибирского города, который ритмично пополнялся за счет таких, как Алексей, сирот, очерствевших и озверевших в университетах детдомовского выживания. Но, как это часто бывает в жизни, вмешался случай…
По странному стечению обстоятельств, в детском доме Надыма старшеклассники проходили испанский - свободных преподавателей общепринятых французского, немецкого или английского языков в городском отделе народного образования не было. Преподавала испанский язык очень своеобразная, уже хорошо за сорок женщина, которую звали Дора Ильинична - смуглая, черноволосая, с надменным, независимым выражением лица женщина, постоянно одетая в глухое черное платье с отложным белым воротничком и говорившая по-русски с каким-то странным акцентом. Всезнающие девчонки, шушукаясь между собой, гадали, кто же Дора по национальности - грузинка, чеченка или еврейка… И только повзрослев, в старших классах, узнали наконец, что на самом деле странную училку зовут Долорес Ильескас, что она - мексиканка, что ее мать вышла замуж за видного испанского коммуниста и они все вместе переехали в Мадрид. А потом бежали от продажного генерала Франко в Советский Союз, где дориного папашу, как врага народа, сослали на Колыму вместе со всей семейкой, а там, не привыкший к сибирским холодам испанский коммунист, не выдержал и загнулся…