- Послушай, приятель, хочешь выпить? Я угощаю…
- Да мне насрать на твою выпивку, мексиканская рожа! - загрохотал верзила. - Уматывай в свою сраную Гвадалахару и там угощай свиней!..
- Как скажешь, - Быстров пожал плечами и кивнул сестре. - Пошли, Мария…
- Куда?! - взревел рыжебородый и сделал шаг к Алексею.
Поняв, что драка неизбежна, Быстров коротко огляделся и оценил ситуацию. По-прежнему до их конфликта никому не была дела. Верзила, по всей вероятности, пришел в бар один - иначе кто-нибудь из его приятелей уже обратил бы внимание на происходящее. Вместо того, чтобы уворачиваться от занесенной руки, Алексей сделал полшага вперед и одновременно нанес два коротких удара - правой рукой в солнечное сплетение и коленом левой ноги - в основание паха противника. Это была отработанная связка ударов: приостановка поступления кислорода в легкие от тычка в солнечное сплетение не давала противнику возможности закричать в полную глотку от дикой боли в развороченном паху. Рыжебородый с открытым ртом и округлившимися от боли глазами стал медленно оседать. Алексей тут же подхватил его под руку и заботливо усадил за свой столик.
- Отдохни немного, приятель, - пробормотал Быстров, усаживая верзилу ровно посередине стула, чтобы тот не свалился. - Можешь заодно допить мой кофе - у нас такой даже свиньи не пьют. А я скоро вернусь…
Через минуту дальний свет арендованного "эскорта" уже выхватывал из кромешной зимней мглы пустынное шоссе. Подсвечивая лист кальки карманным фонариком, Ирма изредка подсказывала брату направление. Доехав до глухой каменной ограды, она коротко бросила:
- Здесь. Можешь гасить фары…
Несколько минут "Викинги" молча сидели в машине, прислушиваясь к тишине, изредка прерываемой ленивым лаем какой-то собаки. Потом Ирма распустил шнурки рюкзака, лежавшего у нее в ногах, и достала оттуда две пары очков-биноклей с встроенными приборами ночного видения.
- Проверь оружие, - шепотом приказал Алексей.
Ирма вытащила из-под мышки "магнум", навинтила на ствол глушитель и, сняв пистолет с предохранителя, дослала патрон в ствол.
- Ну, с Богом, сестренка, - по-русски пробормотал Быстров и бесшумно вылез из машины.
От того места, где "Викинги" остановили свой "эскорт" до предполагаемой ограды дома Элизабет Спарк было, судя по плану, не больше двухсот метров. Однако этот коротенький отрезок они преодолевали ползком почти час. Двигались короткими бросками - по 5–7 метров каждый. Первым полз Алексей и только после его сигнала к нему подтягивалась Ирма.
- Кажется, добрались, - прошептал Алексей и кивнул в сторону сетчатого забора. - Это тыльная сторона. Отсюда до дома - метров сто, не больше…
- Давай по…
- Стой! - Алексей сжал руку сестры. - Ты заметила?
- Что?
- Что-то блеснуло.
- Что блеснуло? - Ирма уставилась на брата. - В очках-бинокле ее голова напоминала сдвинутый набекрень шлем крестоносца. - Может, тебе показалось?
- Ничего мне не показалось, - прошипел Быстров. - Вон там, в районе забора. Не туда смотришь! Левее… Теперь видишь?
- Телекамера, - беззвучно, одними губами, произнесла Ирма.
- Если поищем, найдем еще парочку, - пробормотал Алексей и уткнулся головой в мокрую траву.
- Что будем делать, а?
- Думать, - голос брата едва донесся до Ирмы.
- Слушай, - она придвинулась к Алексею и зашептала ему на ухо. - Обзор у камеры ограниченный, посмотри. Сорок пять градусов влево, сорок пять - вправо… Давай засечем период вращения и подползем к забору незамеченными…
- Дальше?
- Дальше? Пробираемся к дому и…
- И начинаем вслепую, не зная расположения комнат, шарить по спальням в поисках нашей клиентки, так? - Шепот Быстров перешел в свист. - Дура, если здесь телекамеры, значит внутри - люди. Несколько человек, понимаешь?
- Что же делать, Леша? Уходим?
- Погоди, дай подумать…
Несколько минут "Викинги" молча лежали в мокрой траве.
- Слушай… Когда ты копировала план… Ну, в библиотеке… Кто-то был рядом?
- Там было полно народу, Леша…
- Я имею в виду, возле ксерокса…
- Дядечка такой, пожилой, помог… Там, понимаешь, бумага кончилась… Ну, так он принес…
- Бумага кончилась, - передразнил Алексей сестру и улыбнулся. - К сожалению, кончилась не только бумага. Они нас заманили, Ирма. Это ловушка…
- С чего ты взял, Леша?
- Это потом… Дай мне свой пистолет.
- Зачем?
- Дай, я тебе сказал!
Ирма протянула брату "магнум" рукояткой вперед. Проверив оружие и тщательно вытерев перчаткой рукоять, Быстров придвинулся к сестре и зашептал ей на ухо:
- Что бы ни случилось, постарайся выжить. Ты сможешь, я знаю… Лежи как лежишь, только закрой голову руками… Запомни: ты - всего лишь моя сестра. Никаких заданий со мной ты не выполняла. Просто изображала из себя для прикрытия мою жену… Короче, на твоих руках нет ни капли чужой крови. Все делал я. Ты поняла?..
- Да что с тобой, Леша? - Ирма почувствовала, как от страха застучали зубы. - Что ты такое несешь, ей-Богу?
- Сейчас нас будут брать, сестренка…
- Тебе кажется… Этого не может быть! Это неправда!
- Это правда. К сожалению… Прощай. И до тех пор, пока тебя не возьмут, даже головы не поднимай. Это мой приказ!..
Набрав в легкие побольше воздуха, Быстров сгруппировался, потом резко вскочил и отбросил свое тренированное тело на несколько метров в сторону от Ирмы. В ту же секунду площадка перед забором оказалась в перекрестье ослепительно яркого света нескольких мощных "дигов". Со стороны могло показать, что идут ночные съемки детективного фильма, в котором худощавый молодой мужчина в "аляске" и страшных очках-биноклях, мечущийся в разные стороны с двумя пистолетами в руках, играет роль главного злодея.
- Стоять!.. - прозвучал откуда-то негромкий, спокойный голос. - Оружие медленно положить на землю!.. Руки за голову!.. Вы окружены. Делайте то, что приказано, и вашей жизни ничего не угрожает… Повторяю!..
- Леша!! - прорезал ночную тишину отчаянный, воющий крик Ирмы.
Алексей Быстров остановился и замер. Он практически ничего не видел - только ослепительные, добела раскаленные диски прожекторов. Внутренний голос - другой, добрый и знакомый, совсем непохожий на тот, приказавший положить оружие, - приказывал ему подчиниться, умолял сделать то, что от него требуют… Но что-то в сознании Быстрова блокировало этот приказ, отчаянно противилось ему. Он никогда не умел признавать свое поражение, всегда находил в себе силы и волю вырвать победу зубами, на последнем вздохе, вопреки надеждам тех, кто мечтал увидеть, как он, размазывая кровь по разбитому лицу, уползает в угол, чтобы зализать раны…
"Свет… Они сильнее только потому, что видят меня, а я их - нет!.. - железными молоточками стучала, билась в мозгах единственная мысль. - Но стоит мне их увидеть, разглядеть их лица, их руки, которые хотят вцепиться в мое горло, и мы еще посмотрим, чья возьмет, посмотрим, кто у кого запросит пощады… Проклятый свет! Ты думаешь, ты сильнее? Так вот тебе! Вот!.. Вот!!.. Вот!!!.."
Алексей продолжал остервенело жать на спусковые крючки двух "магнумов", изрыгавших свинец, в сияющие рожи прожекторов, даже после того, как в его теле сидело не меньше двадцати автоматных и пистолетных пуль… И когда свет в глазах стал медленно гаснуть, он еще успел испытать сладкое чувство победы в драке. "Я все же заставил угаснуть эти мерзкие прожектора…" - подумал он каким-то остатком сознания.
Последнее, что успел ощутить Алексей Быстров, завалившийся на бок, с широко раскрытыми глазами, уже затянутыми серой пеленой вечности, был тонкий, ласковый палец Доры Ильиничны, который она медленно поднесла к его непослушным, каменеющим губам. И еще почти неслышный, доносящийся откуда-то сверху, издалека, шелест слов: "Тише, Леша… Тише…"
13
Париж.
Базилика Сакре-Кер.
Январь 1986 года
Город, которым я безнадежно и безответно грезила всю свою жизнь, город, всегда казавшийся мне таким же ярким, далеким и недосягаемым, как Полярная звезда, открылся внезапно и пронзительно - так после бесконечно долгого пребывания в багровом полумраке любительской фотолаборатории впервые выходишь на залитую солнцем улицу.
Стоя на мокрых от растаявшего снега ступеньках Лионского вокзала и вдыхая терпкий, с едва ощутимым привкусом дыма печных труб, воздух, я зачаровано скользила взглядом по спешащим по своим делам людям в темных плащах и ярких накидках, многоцветью магазинных витрин, высоченным серым зданиям, полукольцом охвативших противоположную сторону привокзальной площади, даже не задаваясь вопросом, почему все это кажется мне таким знакомым…
Как ни странно, но ни на одной иллюстрации или фотографии я никогда раньше не видела заснеженный Париж. И от того он казался мне еще таинственнее и прозрачнее - как взгляд Незнакомки, просунувшей озябшие пальцы в белую муфту зимы.
Какое-то особое, внутреннее чутье (доброй памяти университетский военрук Александр Алексеевич с вдавленными висками и привычкой ходить исключительно строевым шагом, назвал бы его "шестым чувством пограничника") подсказывало мне, что эта нежданная, вызванная стечением кошмарных обстоятельств встреча с Парижем, не может (да и не должна, наверное) длится долго. Как, впрочем, и все, о чем ты мечтаешь по-настоящему. Как всегда, я ничего не могла сделать со своими застарелыми, въевшимися в плоть, кровь и сознание советскими мироощущениями, в соответствии с которыми нормальное состояние человека - это когда ему трудно, тяжело и плохо. Но при этом есть надежда (как правило, ничем и никак не подтвержденная), что когда-нибудь ему будет очень хорошо.
С этой надеждой люди взрослели, старились и умирали.
До назначенной по телефону встречи на ступенях Сакре-Кер оставалась настоящая прорва времени - почти восемь часов. Я могла скоротать их в отеле, переждать в кафе или на трех подряд киносеансах. Но сделала в итоге то, что сделал бы на моем месте любой нормальный человек - решила побродить по городу.
Господи, я так много знала о Париже, я прочла такое несусветное количество книг и статей, воспоминаний и эссе об этом городе, что мне не понадобились ни план города, ни путеводитель для туриста, ни даже мой фундаментальный французский. Я просто пересекла площадь, спустилась в метро и, как слепой музыкант, по инерции ощупывающий палочкой стертые ступени и ориентирующийся только на объявление станций - бульвар Монмартр, Елисейские поля, Площадь Согласия, Нотр-Дам, бульвар Клиши, Латинский квартал - безошибочно определяла время, когда надо выходить из вагона и подниматься наверх. Не для того, чтобы увидеть, - я видела эти здания, шпили и купола сотни, тысяч раз, - а чтобы ощутить РЕАЛЬНОСТЬ своих девичьих грез, чтобы почувствовать свое физическое присутствие в Париже.
Как все просто, и как непостижимо!..
Ужасная привычка приходить на место свидания, вне зависимости от его характера, на пять-десять минут раньше, еще в университетские годы была поводом для постоянных издевательств и подколок подруг. "Пойми, идиотка! - втолковывали мои уже тогда, в начале семидесятых, основательно эмансипированные и независимые от родителей сокурсницы. - Женщина, да еще с такой внешностью как твоя, не опоздавшая на свидание как минимум на пятнадцать минут, выглядит просто провинциальной шлюхой с трех вокзалов. И чем больше ты заинтересована в свидании, тем позднее должна на него являться…"
Если бы я следовала советам своих университетских подруг, то на месте ЭТОГО свидания мне следовало появиться не в шесть вечера, а как минимум в девять - так я была в нем заинтересована. Да что там заинтересована! - я связывала с ним единственный выход из жуткой ситуации, обрушившейся на меня также внезапно и обескураживающе, как этот сказочный город, сотканный из ажурно-серых домов.
Одним словом, к месту встречи я подошла в половине шестого…
Уже основательно смеркалось, но в патиновой дымке величественных парижских домов византийские купола Сакре-Кер белели, как женские лица на картинах Модильяни. Задрав голову, я уставилась на купола базилики и на какое-то мгновение полностью выключилась из реального мира проблем и вопросов. Зрелище было настолько впечатляющим, что перехватило дыхание… На землю меня вернуло чье-то легкое прикосновение к рукаву плаща.
- Простите, мадам…
Я вздрогнула и опустила голову. Передо мной стояла девочка лет тринадцати в красной беретке, кокетливо сдвинутой на ухо, и в смешном пальто в красную и синюю клетку.
- Ты что-то хочешь, девочка?
- Да, мадам… - Девочка в беретке протянула мне рекламную брошюрку. - Если у вас есть время и настроение, вы могли бы посетить павильон мадам Моник на Елисейских полях. Это в ста метрах от Триумфальной арки. Там как раз скидка на косметику. На целых пятьдесят процентов, мадам!..
Я поежилась от резкого порыва ветра и испытывая непреодолимое материнское желание поправить беретку на ее голове, сказала:
- Спасибо, дорогая, но мне сейчас не до косметики. Даже по такой скидке…
- И все-таки, возьмите, мадам, - девочка улыбнулась. - Может быть, хорошие духи или крем для лица поднимут вам настроение…
- Ну, это вряд ли, - пробормотала я и взяла протянутую брошюрку, ощутив капли на глянцевой бумаге. - Сколько я тебе должна, девочка?
- Это рекламный проспект, мадам. Бесплатно…
Я взглянула на часы - было без пяти шесть - и обернулась. Девочка в клетчатом пальто, смешно семеня, отчего ранец на ее спине смещался то влево, то вправо, постепенно растворялась в сгущавшихся сумерках. Вдруг повалил мелкий снег. Не хлопьями, а мелкими точечками, словно манная крупа. Я чувствовала, как внутри нарастает напряжение. Что-то меня определенно настораживало, и я пыталась прислушаться к этому чувству, определить, что это - ложный сигнал тревоги или то самое "шестое чувство пограничника"? В ситуациях, когда нервы натянуты, восприятие настолько обостряется, что любой, даже самый естественный факт или жест, приобретает как-бы второй, скрытый смысл. К сожалению, у меня были возможности неоднократно убеждаться в этом. И лишь пару минут спустя, когда мелкие точки снега превратились на глазах в плотную стену, скрывшую от меня и девочку в беретке, и туристов с фотоаппаратами, и как-то сразу погасшие, как в театре после третьего звонка, купола Сакре-Кер, до меня дошло: в руках у девочки был только ОДИН буклет. И стоя перед лестницей почти двадцать минут, я ее не видела. Следовательно, она появилась не для того, чтобы раздавать туристам проспекты, как это делают, подрабатывая на мороженое и сладости, ее сверстники во всем мире. Она появилась у лестницы перед Сакре-Кер с одной целью - вручить этот буклетик именно МНЕ. Стало быть…
Я раскрыла сложенный вдвое кусочек глянца и сразу увидела записку на неровно вырванном из блокнота листке. Записка состояла всего из нескольких строк, написанных по-английски твердым мужским почерком: "За вами следят. В таких условиях встреча состояться не может. Подождите еще несколько минут, затем пешком, не, торопясь, спускайтесь к бульвару Монмартр. Правая по ходу сторона, дом 214. У этого дома остановитесь у обочины. Напротив красивое здание. Сделайте вид, что любуетесь. Но как только возле вас притормозит синий "ситроен", сразу же садитесь. Записку незаметно спрячьте, а буклет выбросите в урну. Остальное при встрече".
В семьдесят восьмом году, когда я казалась себе достаточно взрослой девочкой, подобное послание, причем переданное при столь странных обстоятельствах, вызвало бы во мне лавину вопросов и мучительную внутреннюю борьбу с чисто русским вопросом в конце - "Что делать?" В восемьдесят шестом я уже была совсем другим человеком. Вернее, даже не я, а женщина с лицом Роми Шнайдер и жутким именем Гортензия…
В точности выполнив все инструкции, примерно через сорок минут я стояла возле дома под номером 214 и, задрав голову, обозревала действительно красивый шестиэтажный дом девятнадцатого или даже восемнадцатого века, в центральной части которого два пузатых, не по погоде обнаженных кариатида в легкомысленных накидках, прикрывавших мощные бедра, поддерживали огромный балкон. Снег валил не переставая, вдобавок задул пронзительный ветер. Монмартр выглядел безлюдным, так что, роль отчаянной туристки в моем исполнении, скорее всего, выглядела малоубедительной. Вдобавок ко всему я основательно продрогла, а ноги от затянувшейся пешей прогулки по достопримечательностям Парижа были тяжелыми, как два дореволюционных утюга, брошенных на свалку за ненадобностью. Так что, в предусмотрительно распахнутую дверь притормозившего "ситроена" я бы юркнула в любом случае, даже не получив предварительного оповещения.
Первые несколько минут, проведенные в машине, ушли на восстановление теплового баланса в организме. И только потом я обратила внимание, что меня, как в приступе тропической лихорадки, бросает по сторонам: водитель, очертания которого весьма смутно проглядывали в сумраке салона, несся по улицам с бешеной скоростью и закладывая такие виражи, словно был участником ралли Париж-Дакар.
- У меня дома дети, - я постаралась придать голосу максимально возможную убедительность.
- У меня тоже, мадам, - не оборачиваясь ответил водитель.
Сказано было по-французски, но с ощутимым акцентом.
- Хочу предупредить: от быстрой езды меня тошнит.
- Мою жену тоже, - сообщил водитель и так резко свернул в проулок между двумя домами, что я отлетела к двери и стукнулась головой о какой-то выступ.
- Вам приказали меня убить?
- Как раз наоборот.
- Вы давно женаты?
- Около трех лет.
- Жена о разводе еще не говорила?
- Н-нет.
- Срочно переходите на пешие прогулки. Иначе она от вас уйдет.
- Вряд ли. Она работает испытателем на "Рено".
- О, господи! - я вцепилась в спинку переднего сидения.
- Потерпите, мадам, скоро приедем.
- Куда?
- Увидите…
Этот псих меня обманул - ничего я не увидела. Потому, что в какой-то момент машина внезапно оторвалась от земли и взлетела. Я в ужасе зажмурилась и только ощутила страшный удар приземления, потом меня поочередно швырнуло вначале влево, потом вправо, тормоза истерично завизжали и внезапно наступила тишина. И только тогда я потихоньку открыла глаза. Судя по скоплению машин и тусклому, словно в прозекторской, освещению, мы находились в подземном гараже.
- Побыстрее, мадам, вас ждут, - бросил водитель не оборачиваясь и вылез из машины.
Я последовала его примеру и увидела наконец, что человек, чуть было не загнавший меня в могилу своей ездой, довольно молод - черноволосому мужчине итальянского типа в кожаной коричневой куртке, из-под которой на метр вылезал подол вязаного черного свитера было не больше двадцати пяти. Всем своим независимо-разгильдяйским обликом, длинным, иссиня-черными волосами и выражением небритого лица он напоминал развозчика пиццы на мотороллере, мечтающего сделать карьеру в Голливуде на ролях телохранителя или шофера какого-нибудь дона Карлеоне.
- Вы можете взять меня под руку? - спросил он.
- А что по этому поводу скажет ваша жена?
- Что у меня хороший вкус…
Улыбка резко преобразила его широкое лицо. Я вдруг подумала, что природа его двухдневной щетины так же искусственна, как и моя внешность.