* * *
На душе у "Дяди" пели птички. Проснулся он рано и, нежась под одеялом, с любовью посматривал на стоящий в углу сундучок. Встав с постели и сменив фланелевую ночную рубашку на полосатое трико, "Дядя" занялся энергичной шведской гимнастикой перед большим, в полный рост зеркалом. Зеркало отражало сильную и весьма спортивную фигуру, которой бы позавидовали многие члены атлетического кружка г–на Гаккеля. "Надо будет в воскресенье посетить соревнования!$1 - подумал атлет, направляясь в халате в ванную комнату.
Там он разоблачился догола, тщательно проинспектировал все интимные мужские места, местами тоже остался доволен. "Хорошо бы завести постоянную любовницу!$1 - еще одно благое намерение пополнило список будущих дел. Швейцарская опасная бритва, английский мыльный порошок и французский одеколон придали коже "Дяди" матовый блеск и очарование. Холодный душ, принятый со стоицизмом восточного монаха, завершил каждодневные гигиенические процедуры. Махровая простыня довела тело "Дяди" до восхитительного утреннего ощущения мышечной радости, когда каждая клеточка поет от восторга бытия свою маленькую, но приятную песенку.
Сведя таким образом вместе душевную и телесную гармонию, "Дядя" занялся приготовлением завтрака. Слуги он не держал по причине отвращения к эксплуатации человека человеком. Он любил готовить и, надо отдать должное, делал это мастерски. Но сегодня времени было мало: необходимо было успеть до обеда съездить в ближайший лесок, испытать там бомбу и вернуться в город.
Вечером в Народном доме был заявлен философско–религиозный диспут "Русь, камо грядеши?", в котором он намеревался еще раз проверить на публике свое ораторское искусство и отточить несколько новых доводов в пользу немедленной социальной революции и уничтожения монархии, как идеологически, так и физически.
Поэтому на завтрак была свежепосоленная балтийская лососина под майонезом, белый калач с французским маслом, к калачу тривиальная красная икра и две чашки крепкого чая по–английски, с молоком и сахаром. Курить до завтрака г–н Гаккель не советовал, поэтому самая сладкая, первая папироса была отложена на конец трапезы.
Естественный ход мыслей после такого начала дня был несколько однообразен, но приятен: какая все‑таки чертовски отличная штука жизнь! Почистив зубы, "Дядя" принялся облачаться. Поход в лес требовал от истинного спортсмена английских бриджей, кожаных гетр и высоких горных ботинок. Все это в гардеробе имелось. Полотняная рубашка с галстуком, джемпер джентльмена в косую клетку, тирольская куртка болотно–зеленого толстого сукна и тирольская же шляпа с перышком фазана идеально дополняли картину. Не портил ее и сундучок с замочком. Внутри наверняка пряталось что‑то необходимое в лесу: ланч, бутылка портера и курительные принадлежности.
Осторожно неся сундучок с бомбами (не стоило оставлять их без присмотра), "Дядя" кликнул извозчика и велел ехать за Политехнический институт в Сосновку. Неподалеку от города там еще сохранился хороший лес и деревья с толстыми стволами для безопасного укрытия во время взрыва. Гуляк в это время года в лесу не ожидалось, так что все должно было сойти наилучшим образом.
Извозчик попался говорливый и общительный, охотно рассказывал о положении крестьян в деревне. На вопрос молодого барина о том, как примут крестьяне известие о раздаче земли в бесплатное пользование, неожиданно погрустнел:
- Дак кому она нужна, земля эта! Одно только страдание от этой земли… как каторжный с утреца до полуночи! Ни тебе выпить, ни тебе отдохнуть. Вон я третьего дня в синему пошел - ухохотались глядючи, Петруня–сосед даже обмочился… А в деревне, барин, не до смеха. А ежели еще земли добавить - так просто ложись и помирай!
Отсюда "Дядя" сделал единственно правильный вывод: будущая революционная раздача земли должна вестись между крестьянами не слепым образом - всем сестрам по серьгам! - а с учетом естественной тяги крестьянина к земле. И ни в коем случае не должна попадать земля в руки развращенных городом безземельных слоев, отравленных буржуазными мещанскими идеалами. Из каждой такой встречи с представителями угнетенного народа он тут же извлекал руководство к будущему действию на посту если не Председателя Совета Министров Свободной России, то уж министра обязательно.
Оставив извозчика дожидаться, "Дядя" вначале по тропинке, а потом и по снежной целине углубился в лес. Пройдя метров двести по не очень глубокому снегу, он вышел к круглой поляне, со всех сторон окруженной высокими стройными соснами. Идеальное место. Он кинет бомбу вон к той сосенке, а потом посмотрит, сколько осколков застрянет в коре.
Вытоптав в снегу вокруг себя небольшой пятачок, "Дядя" поставил на него сундучок, ключом отворил замочек и откинул крышку. Три черных цилиндра внутри спокойно ждали своего часа. За пять минут до акта перевернуть бомбу и тем самым поставить ее на боевой взвод. Даже эти простые слова завораживали своей четкой военной лаконичностью. Боевой взвод. Вот и пришло его время.
Чтобы успокоить нервы, "Дядя" закурил папиросу. Табачный дым, смешиваясь с морозным воздухом, подымался вверх тонкой молочной струей. Над головой мелкой дробью застучал дятел. Пролетела сорока, уворачиваясь на лету от деревьев. В лесу было тихо. Пора.
"Дядя" достал золотые часы, подарок отца. Повесил их на сучок перед глазами. Вынул из гнезда меченую бомбу. Все‑таки волнительно… Сердце забилось учащенно. Может, перевернуть и сразу бросить? Да нет… А если не сработает, как надо? Что тогда? Подбирать? И что делать? Ехать к Неве и бросать в воду? Чушь собачья.
- Успокойся, - сказал он вслух сам себе. И это подействовало.
Держа цилиндр на уровне груди, он перевернул его вверх дном. Ничего страшного не произошло. Отлично. И он посмотрел на часы, засекая время.
Внутри цилиндра кислота со дна пробирки струйкой протекла через первый войлочный пыж. Бумажный пыж оказался слишком плотным, поэтому несколько секунд ушли на то, чтобы полностью намочить бумагу. Как только бумага намокла и задымилась, первая капля кислоты попала на оболочку взрывателя. Оболочка сопротивлялась кислоте еще полсекунды. После этого взрыватель сработал.
Между срабатыванием взрывателя и взрывом динамита прошло неизмеримо малое время - несколько тысячных секунды. Так что услышать или заметить что‑либо "Дядя" просто не успел. В его руках из ничего возник огненный шар, который, разрастаясь со скоростью, превышающей скорость звука, стал разрывать тело "Дяди" на мельчайшие фрагменты. Исчезли руки, ребра, легкие, плечи, спина, живот. От ног остались лишь голени, вбитые взрывом в снег. Почти целая голова отлетела, кувыркаясь в воздухе, метров на пятьдесят.
Взрыв снес в сторону и сундучок. В перевернутых бомбах пролилась кислота, и обе они рванули почти мгновенно, но все‑таки с заметной человеческому уху задержкой. С деревьев осыпался снег, и несколько минут в воздухе на поляне стоял снежный туман. Потом туман осел, и сверху, покачиваясь, слетело и легло на снег уцелевшее фазанье перышко с тирольской шляпы.
Гулкое эхо взрыва еще несколько секунд гуляло по лесу. Извозчик, открыв рот от неожиданности, вначале взмахнул кнутом, чтобы побыстрее уехать от греха подальше. Но, пересилив страх, движимый любопытством и скупердяйством - барин ведь не заплатил ни копейки! причитается! - осторожно вошел в лес. По свежим следам дошел до поляны, узрел торчащие из окровавленного снега краги в ботинках и, вне себя от ужаса, бросился к саням. Нахлестывая лошадь и подвывая от страха, он мгновенно исчез за поворотом.
Только через полчаса первая смелая ворона осторожно спланировала на наст и, глядя круглым глазом, подпрыгивая боком, стала присматривать добычу.
ГЛАВА 9
ПРИГЛАШЕНИЕ К ВЗРЫВУ
Сопроводив Викентьева в его визите к производителю фальшивых документов, Нина была поставлена перед фактом: прямо при ней маленький сухонький человечек выписал заграничный паспорт, вписав туда все Нинины приметы и снабдив ее новой фамилией и мужем. С этого момента она стала называться Турчиной (в девичестве Томилиной) Ниной Игнатьевной. А Яков Иванович Турчин стал ее законным супругом. Были поставлены надлежащие печати, оформлены справки, выписки на все случаи жизни. Дополнительно написано ходатайство от имени Министерства внутренних дел перед российским консулом в Америке.
Человечек этот нимало не удивился визиту девушки и мужчины в женском платье. Он никогда ничему не удивлялся, за что и получал со всех сторон хорошие деньги.
О качестве его печатей ходили легенды. Поговаривали, что когда‑то секретарь Министерства иностранных дел в пьяном угаре выронил в Неву у Дворцового моста главную печать Министерства, мгновенно протрезвел, поседел от ужаса и попытался броситься в Неву - спасать ежели не печать, то свою пропитую честь. Назавтра целая делегация во главе с министром должна была отчалить на Европейский конгресс в Лондоне. А печать тю–тю… позору не оберешься! Но знающие люди шепнули адресок, седой как лунь секретарь на коленях приполз к человечку и заплакал. Ровно через два часа из неприметных дверей вышел совсем иной чиновник - уверенный в себе и вновь черноволосый. Делегация выехала вовремя, а маленький человечек купил себе маленький домик в Лесном.
Выправив документы, новоиспеченные супруги так же незамеченными вернулись домой. Викентьев–Турчин переоделся в мужское и уехал покупать билеты на гельсингфоргский поезд, отправлявшийся поздно вечером с Финляндского вокзала. Все бумаги, документы, черновики и самые необходимые инструменты он собрал еще с ночи. Упакованные в два саквояжа желтой свиной кожи, они стояли у дальней стены. Глубоко внутри каждого из них, замаскированные под фарфоровые чайнички, лежали две бомбы - так, на всякий случай. Фарфоровые осколки поражали человека не хуже стальных.
С этого момента время для Нины уплотнилось чрезвычайно. Внутри себя самой она поделилась на две разные Нины, все время ведущие неслышимый внешнему миру диалог. Та, прежняя Нина пыталась хоть какими‑то доводами образумить Нину новую, холодную, рассудочную и оттого незнакомую. Но Нина новая отметала все доводы Нины прежней с легкостью и злостью.
Она сбегала наверх, быстро собрала все необходимые для путешествия платья, по просьбе Нины прежней уложила туда же фотографию родителей и снесла саквояж вниз, к Викентьеву–Турчину. Увидев на столе свои собственные портреты, немного всплакнула, но тут же взяла себя в руки. Поздно. Они уже муж и жена.
Прежняя Нина наотрез отказалась уезжать, хоть как‑то не попрощавшись с Павлом. Она спрятала один портрет в муфту, захлопнула дверь, выскочила на улицу и на лихаче помчалась в департамент. Новая Нина позволила ей все это сделать, потому что одинокое ожидание Якова- Алексея в холодной лаборатории было уже совсем невыносимым. Что‑то надо было делать. Вот пусть эта дурочка и попрощается со своими институтскими иллюзиями!
Лихач на дутых шинах домчал до департамента в десять минут. Павел оказался у себя. Нина в этом нисколько и не сомневалась, ибо в ней открылся дар предвидения. "Сейчас он подойдет, поцелует меня в лоб и спросит, в чем дело", - подумала Нина, входя в кабинет и увидев Павла в компании незнакомого молодого офицерика с красивыми усиками. Во взгляде офицерика было что‑то рыбье и неприятное Нине.
- В чем дело, дорогая? - Путиловский поцеловал Нину в лоб. - Иван Карлович, разрешите вам представить мою невесту, Нину Неклюдову.
- Весьма польщен, - щелкнул каблуками Берг и благоговейно поцеловал Нине ручку.
Нину передернуло от отвращения: "Фу, какие холодные и мокрые губы!" У Якова губы всегда были сухие и теплые.
- Что‑то случилось? - Путиловский увидел, что Нина изменилась, стала какой‑то иной, более взрослой. - Ты не заболела ли часом?
- Нет–нет. Вот, зашла показать портрет.
Нина достала из муфты фотографию. Путиловский взял фото в руки. Действительно, маленький шедевр. Из простых солей серебра и небольшой пластинки жеваной целлюлозы вышло нечто прекрасное, цельное и вечное. Глаза портрета сияли каким‑то необыкновенным блеском и мгновенно завораживали.
- Иван Карлович, полюбуйтесь, - Путиловский протянул фото Бергу. - А то мы тут все преступников фотографируем, забыли, что такое истинная фотоживопись.
Берг уткнулся носом в портрет и стал излагать какие‑то теории об освещенности, глубине резкости, диафрагме и специальной обработке фотобумаги.
- Где тебя так сняли? - поинтересовался Путиловский, разбирая бумаги на столе.
Среди бумаг были и фотографии, и одна из них привлекла внимание Нины. "Действительно сняли…$1 - печально подумала Нина, а вслух ответила правду:
- В нашем доме, в полуэтаже работает фотограф.
- Ты жаловалась, он грубый и пристает к тебе. - Путиловский все помнил.
- Нет, теперь уже не пристает, - холодно ответила Нина новая и про себя добавила: "Теперь уже я к нему пристала… Ну что, дура, простилась? А ну пошли отсюда!"
Едва только Берг с присущей ему тактичностью собрался было оставить жениха и невесту наедине, как в комнату без доклада быстро вошел дежурный офицер.
- Павел Николаевич, в Сосновке взрыв с трупом! Полчаса назад кого‑то там взорвали. Звонили из Выборгской части.
Путиловский огорченно посмотрел на Нину. Он понимал, что сюда ее привело нечто неординарное, но сделать что‑либо сейчас было невозможным.
- Иван Карлович, берите дежурный экипаж и ждите меня внизу! Я сейчас!
В Нине прежней как будто что‑то сломалось. Она уже просто смотрела на Павла, понимая, что видит его в последний раз. Потом, коротко всхлипнув, прильнула к нему, крепко поцеловала и перекрестила:
- Береги себя…
- Ну что ты, это же быстро! Осмотрим место и вечером встретимся. Ты будешь ждать меня?
Одна Нина качала головой "да", вторая "нет", поэтому движение вышло очень смешным и очаровательным - ни да, ни нет.
- Я люблю тебя!
Путиловский не часто баловал Нину признанием в любви, но на сей раз шло от души. И Нина это поняла. В глазах у нее застыли две крупные слезы.
Павел быстро уходил по коридору, а Нина все никак не могла перестать плакать. Причем плакали навзрыд уже обе Нины. Слезы капали на бумаги, на фотографии. Привлекшая Нинино внимание фотография лежала сверху. Нина машинально взяла ее, перевернула. С фотографии на нее смотрел Яков. Чистое, ничем не тронутое лицо. Два чудесных ясных глаза. Он был помоложе, но это был он.
"Господи! Он там один! Волнуется!" Нина обернулась - в кабинете никого, быстрым движением спрятала в муфту фотографию Якова, вышла в коридор.
"Вот и все!$1 - пронеслось в голове. Нина прежняя сморщилась в комочек и исчезла. Навсегда.
* * *
Евграфию Петровичу изменила фортуна. Эта ветреная особа и раньше, бывало, хаживала налево. Но сейчас речь шла об измене крупной. Медянников посетил маленького сухонького человечка спустя всего лишь час после визита двух женщин, одна из которых была мужчиной.
Человечка Евграфий Петрович знал давно, и знал не с самой лучшей стороны. Когда‑то это был знаменитый душегуб и разбойник Алим Шиманаев по кличке Сухой. Лет двадцать тому назад Сухой наводил ужас на ночных обитателей Лиговки, самого бандитского района столицы. Не брезговал ничем - ни полушкой, ни мерлушкой. В драке на ножах не было ему равных, в одиночку мог положить десятерых.
Но и на старуху бывает проруха. Повязал его Евграфий Петрович прямо с кровью на руках. Улики были налицо. И дали Алиму двадцать лет сахалинской каторги. На каторге было Алиму видение - седой китайский старик вышел из тайги, посмотрел на Алима, заплакал и сказал: "Если дашь обет христианский, то выйдешь через десять лет". И пропал, растаял в воздухе. Алим крестился, принял имя Евграфий - в честь Медянникова, наставившего его на путь каторжный. Прошло десять лет, и самого тихого и примерного каторжанина выпустили. Все это время он исполнял должность писца при канцелярии начальника - уж больно каллиграфический был у него почерк. Самые высокие доклады оформлял только Сухой.
А когда разрешили вернуться в столицу - как будто кто вел Сухого за руку, оказалось у него столько покровителей и тайных друзей, что иногда становилось просто любопытно: за что? Вероятно, за умение так написать определенную якобы древнюю бумагу, что никто не мог уличить обладателя сей инкунабулы в самозванстве.
Медянников, узнав о поселении крестника в столице, поморщился, но возражать не стал. Иногда и ему этот человечек был полезен в делах деликатного свойства, а именно - умело подделывал аттестаты кенарей на продажу. По бумажкам выходило, что данный кенарь ведет свою родословную от кенарей испанских королей, и цена такого желтого бриллианта вырастала раз в десять. Не корысти ради, а токмо из тщеславия делал это Медянников, понимая: слаб человек. Кенарю все равно, кто у него папка с мамкой, а Медянникова в птичьей среде за королевские связи уважали безмерно и часто приглашали судить соревнование мелких певцов.
Департаменту тоже выгодно иметь в столице такого человечка: всегда можно испросить список документов и паспортов, подделанных Сухим, и тем самым облегчить себе работу по розыску и поимке особо гнусных мерзавцев. А если простой человек с помощью Сухого ускользал от жены или от кредиторов - у кого бы поднялась рука осудить бедолагу? Кто знает, может, однажды придется самому воспользоваться протоптанной тропиночкой в Европу… Поэтому Сухому разрешали дышать, но не очень часто и глубоко. Слава Богу, он это понимал.
И когда Медянников вкратце обрисовал предмет своего поиска, Сухой безо всяких приготовлений стал составлять список тех, кто подпадал под требования крестного отца. Список получился небольшим - всего три особы, одна из которых пришла женщиной, но оказалась мужчиной. Причем с подружкой.
Медянников не показал виду, кто ему нужен, но сердце екнуло: вот и он! Списал фамилию - Турчин, имя–отчество по новому паспорту. Заодно записал и супругу, хотя видно было, что она тут совершенно ни при чем. А когда узнал, что приходили час назад и, судя по всему, поедут в Швецию через Финляндию, а далее в Америку, быстро собрался и покатил на Финляндский вокзал, к кассам. Чутье его не обманывало: малый обязательно приедет за билетами. Хотя может и прислать кого‑нибудь. Надо смотреть.