* * *
Городовые ползали по поляне по квадратам, которые им нарезал Берг. Вот что значит военная косточка: всех построил, объяснил суть происшедшего, дал конкретное задание и объявил денежную премию тому, кто первым найдет детали взрывного механизма и документы покойного, проясняющие его личность.
Путиловскому оставалось только ждать результата. Но Берг ждать не любил. Присев на корточки, он стал ковырять перочинным ножом воронку от взрыва, ничего там не нашел, но не огорчился, а полез от корневища вверх по стволу, изрядно запачканному кровью и остатками завтрака из желудка взорванного. И старание Берга было вознаграждено: на высоте головы он обнаружил под слоем коры что‑то впечатанное в ствол.
- Павел Нестерович, взгляните, - подозвал он Путиловского, - Видите?
Под корой блестело.
- Это золотые часы, - пояснил Берг, аккуратно извлекая предмет из‑под коры. - Он стоял и держал часы перед глазами. Засекал время. Или они висели на сучке. В данном случае это неважно. Важно, что он с чем‑то экспериментировал, не опасаясь преждевременного взрыва.
То, что достал Берг, трудно было назвать часами, но это были они. Берг выудил из кармана складную лупу и замер, рассматривая что‑то невидимое простым глазом.
- Ни… ко… ше… - произнес он непонятные слоги.
- Не понял, - удивился Путиловский.
- Николай. Так его звали, - уверенно заявил Берг. - Тут дарственная надпись! "Николаше от папаши". Стих!
- Если только это его часы, - внес поправку Путиловский.
- Естественно, - согласился Берг.
Принесли искореженную пустую флягу. Путиловский с любопытством понюхал.
- Хороший херес, - заключил он.
Тут раздался радостный клик, и, взрывая сапогами снег, подбежал городовой.
- Ваше благородие! Документ! Игнатьев мое фамилие!
Он протянул Бергу окровавленный лоскут. Это был карман куртки, в котором лежал посеченный осколками бумажник.
Берг, как по волшебству, достал из кармана медицинский пинцет, положил бумажник на лист бумаги и стал осторожно извлекать изнутри обрывки документов и бумажек.
- Визитка! - радостно воскликнул он. - Целенькая! По всей видимости, бумажник в момент взрыва торцом был обращен к эпицентру, поэтому все порезы касательны к фронту распространения волны.
Путиловский мало что понял про касательные порезы, но догадался, что им повезло. И точно, на визитке четко читалось: "Лелявский Николай Клавдиевич. Студент Горного института". И адрес: Васильевский остров, Кадетская линия, дом восемь, квартира четырнадцать. Путиловский вопросительно посмотрел на Берга:
- Ну, что делать будем? Едем?
- А как же вещественные улики?
- Без нас соберут! - и Путиловский отдал распоряжение командиру отделения: - Все останки в морг. Все детали, бумаги, осколки - в департамент! В мой кабинет!
А издалека уже несся еще один радостный вопль: "Голову! Голову нашли!"
- Потом полюбуетесь! - Путиловский потянул за рукав шинели Берга, собравшегося было бежать к нежданно обретенной голове, и затолкал его в сани. - Все равно она вам уже ничего не расскажет! Пошел! На Васильевский!
Он нюхом опытного сыщика почуял, что следует поторопиться.
* * *
Место в кассе Финляндского было нагрето годами - здесь часто приходилось выслеживать беглых артельщиков с чужими деньгами, жен с чужими мужьями и бедных жертв кредиторов. У Медянникова имелось свое укромное местечко сбоку и спиной к окошечку. Тебя никто не видит, а ты слышишь и видишь всех в зеркало, висящее на стене за спиной кассира.
Медянникову сильно досаждало то, что многих жителей Петербурга он видит не в первый раз, хотя они об этом и не догадывались. Вот купил билеты до Гельсингфорса владелец лечебницы Зубалов. А это адъютант генерал–майора Исакова, главного начальника военно–учебных заведений. Секретарь графа Гейдена. Этого не помню, но служит по министерству финансов. Исправно берет взятки.
Уже давно среди чиновничьего сословия Петербурга распространилась мода ездить на выходной в Гельсингфорс, в тамошние бани, где дебелые мускулистые чухонки, одетые или, вернее, раздетые до неприличия, массировали утомленные государевой службой тела сановников.
Возможно, некоторые массажистки при этом незаметно переходили трудно различимую грань между массажем и прелюбодеянием. Но все об этом умалчивали: массажистки - чтобы не потерять богатую клиентуру; клиентура - чтобы соответствовать статусу настоящего мужчины. Все были довольны. А если к массажу добавить хорошее темное пиво, то можно понять, отчего в кассу, где продавали билеты последователям Эпикура, выстроилась заметная очередь.
В такие минуты Медянников напоминал кота, застывшего у черного отверстия норки. Рано или поздно мышь высунется, никуда ей не деться. И в ожидании мышки Евграфий Петрович, прикрыв глаза, тихо мурлыкал сквозь усы свои любимые птичьи мелодии. Спиной он чувствовал каждого, кто в очередной раз просил продать ему билеты первого или второго класса. Третьим тут не ездили.
И когда бархатный мужской голос попросил купе первого класса, Медянников, даже не открывая глаз, понял: это Турчин. Когда же глаза были открыты, он сразу вспомнил, где видел эту широкополую шляпу, длинный вязаный шарф поверх воротника пальто и, главное, черную кожаную нашлепку взамен отсутствующего глаза. Это Турчин сидел в трактире со студентом Горного института.
Теперь можно было сниматься с якоря и выходить в плавание. А плавать за клиентом Медянников мог научить любого сыщика мира. Пропустив между собой и Турчиным пару–тройку человек, Евграфий Петрович неспешно огляделся. И правильно сделал, потому что сразу засек горящий взгляд, к счастью для Медянникова направленный мимо него, в спину Турчину. И взгляд этот принадлежал беглому Топазу!
Топаз так охолодел, увидев у кассы силуэт Викентьева–Турчина, что на минуту потерял контроль над собой. Медянникову хватило нескольких секунд, чтобы выйти из зоны видимости. Он уронил перчатку, неуклюже стал ее подымать, развернулся спиной к Топазу, а когда выпрямился, впереди него шел Топаз, а впереди Топаза метрах в двадцати шел Турчин.
Все мгновенно стало на свои места. Турчин - это так долго и любовно разыскиваемый ими Викентьев. Он сдал Топаза, положив визитку в аптеке Певзнера. И теперь Топаз охотится за своими деньгами и за Викентьевым–Турчиным. А тот уносит ноги. И Медянников знает куда: к Египетскому мосту, где у него хата, деньги и вещи.
Взять Топаза - упустишь Викентьева. Брать Викентьева - Топаз ляжет на дно. Брать двоих? Здесь? Нереально. Один уйдет. Продолжать следить? Могут заметить.
И Медянников спокойно остановился. Подождал, пока Викентьев и Топаз скроются из глаз. Не торопясь вышел на площадь перед вокзалом. Нашел хороший экипаж со справной лошадкой и показал извозчику пятерку.
- До Египетского, ваше благородие? За двадцать минут! - пообещал лихач.
- За пятнадцать - рубль сверху! - надбавил Медянников.
- Йэх! Па–абереги–ись! - и кнут лихо щелкнул в воздухе.
* * *
Пока поднимались к квартире Лелявского, управляющий, наслушавшись разговоров между Путиловским и Бергом, затрясся от страха и еле попал ключом в замочную скважину. Бедолага вообразил, что любое действие с квартирой неминуемо закончится взрывом. Путиловский плечом отодвинул его в сторону, открыл дверь и вошел первым.
В квартире никого не было. Такое чувствуется сразу. Управляющего усадили в прихожей, а сами споро начали обыскивать комнаты.
- Иван Карлович, вы в кабинет! Документы, адреса, списки - в первую очередь. Все остальное потом! - и Путиловский пошел проверять карманы в гардеробной.
Берг занялся письменным столом. Раньше он руководствовался общепринятым мнением и считал, что читать чужие письма и рыться в чужом белье есть вещи, недостойные российского офицера. Однако теперь, когда в нем проснулась ищейка, идущая по верному следу, всю брезгливость как ветром сдуло.
Каждая бумажка, каждая записка мгновенно пробегалась глазами и тут же отбрасывалась в сторону как не представляющая никакого интереса. Что он искал, он не знал, но чувствовал: если найдет, то сразу поймет важность найденного.
Пока ничего интересного не попадалось. Визитки, все больше студенческие… Врач–уролог, помечены часы приема. Так–так, балуемся с барышнями легкого поведения, последствия тяжелые… Список! Не то… Дни ангела… памятка… устав гимнастического кружка г–на Гаккеля (знакомое лицо, благонадежное донельзя)… афиша спектаклей Александринки… расписание лекций на четвертый семестр… пригласительный билет на два лица: благотворительное общество "Пеликан" устраивает бал… Не то!
Тем временем Путиловский ощупал все карманы, но владелец гардероба был человеком аккуратным и ничего постороннего в карманах не держал. Сие похвально, но не при данных обстоятельствах! И Путиловский перешел в столовую.
Здесь его внимание на несколько секунд привлек винный погребец. Он сунул туда нос, увидел бутылку хереса. На дне оставалась самая малость. Понюхал - херес определенно был тот, из фляжки! Не утерпел и продегустировал прямо из горлышка: м–м-м, действительно хорош…
Остатки завтрака на обеденном столе указывали на поспешный отъезд. Такие люди убирают за собой. Значит, точно знал, что скоро вернется. Увы, всего знать невозможно. В ящиках буфета ничего интересного нет, все привычно: соль… сахар? сахар… уксус… А это что? Апельсиновое варенье, джем по–английски (джентльмен!). Пусто. Гимнастические тяжести (атлет!), вроде цельные, да и какой дурак будет размахивать бомбами–гантелями перед зеркалом!
Берг тем временем шерстил библиотеку, книгу за книгой. Вначале он посматривал на название, даже пробегал глазами абзац–другой, но потом вошел в ритм и просто тряс книгой над ковром в надежде обрести что‑либо интересное. И обрел: из книги выпал бумажный рубль, послуживший закладкой. Берг жадно набросился на купюру, но на ней не было ничего крамольного, и он утратил к ней всякий интерес.
В ванной комнате Путиловский пробежал глазами по флаконам с одеколонами, кремами: "Грамотно подобрано, я бы не отказался от такой коллекции". Ничего лишнего, все в порядке… Дальше, дальше!
Он перешел в спальню. Халат, домашние туфли, ночная ваза под кроватью… Слабый мочевой пузырь? Навряд ли, скорее дань детским привычкам. Следы женщины… следы женщины… на простынях не обнаружены. Одинок и явно склонен к нарциссизму. Пусто. Никаких следов, никакого оружия.
Берг заканчивал просмотр книг, когда к нему на помощь из спальни вышел Путиловский.
- Пока ничего, - виновато признался Берг.
- У меня тоже.
Путиловский споро принялся за шкатулки, кисеты, ящички из‑под сигар и прочую мужскую мелочь. Ничего. Секретер красного дерева был проверен весь… Весь ли? Взгляд остановился на декоративных колоннах, украшавших фасад. Толстенькие. Наверняка за ними что‑то кроется. Путиловский попробовал и так, и сяк - колонны не поддавались.
- Иван Карлович, помогите, мне не открыть, - позвал он Берга. - Может, вы сообразите?
Берг подошел, молча глянул, выдвинул ящичек под колоннами, засунул внутрь руку.
- Есть! - Голос его охрип от возбуждения. - Дайте какую‑нибудь шпильку!
Путиловский, порыскав по столу, протянул ему маленькую пилочку для ногтей. Берг всунул пилочку внутрь ящичка и стал ею что‑то нащупывать. Послышался щелчок, и выскочил потайной пенал.
Путиловский осторожно взял его в руки. Пенал был узкий, и что‑либо серьезное - оружие или бомба - туда определенно поместиться не могло. На крышечке пенала обнаружилась выемка для ногтя, чтобы легче было открывать. Так Путиловский и сделал. Улов был незначительный, внутри лежала всего одна бумажка с какими‑то цифрами и буквами.
- Почему он ее так спрятал? - вслух подумал Путиловский, пристально изучая текст. - Что это может быть?
- Это? - Берг внимательно просмотрел запись. - Это ключ к сейфу. По часовой стрелке девять, затем полный оборот против часовой, по часовой ноль, полный оборот против, по часовой два. И выставить семь. Обычный домашний сейф. Фабрики братьев Архиповых. У нас на кафедре такой стоит, порох там прячем.
- А буквы?
- Буквы - адрес сейфа. Эн, эф, сто сорок один.
Путиловский прошел по ковру к окну.
- Эн, эф… эн, эф… - Лицо его прояснилось. - Да это же набережная Фонтанки!
- Дом сто сорок один! - радостно подхватил Берг. - Точно!
Но лицо Путиловского вместо того, чтобы выразить такую же радость, внезапно побелело, челюсть отвисла, а глаза стали совершенно потусторонними. Берг даже испугался такой мгновенной метаморфозе:
- Что с вами, Павел Нестерович?
- Это же Нинин адрес… - Путиловский на секунду замер, но усилием воли медленно выдавил из себя: - Там фотограф в полуподвале… лабораторию держит… - И закричал на Берга: - Ну что же вы стоите?! Бегом!
Оба пулей вылетели из кабинета, далее из квартиры и на улицу. Сидевший в прихожей управляющий совершенно естественно решил, что они спасаются от неминуемого взрыва, обмер до невменяемости и рванул за ними. Но ноги ему в движении решительно отказали, и он остался сидеть на стуле как приклеенный, ожидая мгновенной смерти. В эти несколько секунд пред его мысленным взором пронеслась вся его немудреная женатая жизнь.
Однако взрыва почему‑то не последовало, а раздался мягкий хлопок внутри головы, сознание управляющего помутилось и более не прояснилось. С ним случился небольшой удар, в народе именуемый "кондрашкой".
* * *
Эпистолярный жанр Нине удавался более всего. Иногородние подружки зачитывались описаниями красот деревенской природы или подробностями благотворительного бала на четырнадцати страницах с двумя постскриптумами и полным списком кавалеров и бальных фигур. Очевидно, такой талант она унаследовала от отца–патологоанатома, который заполнял бисерным почерком многостраничные протоколы осмотра и вскрытия трупов.
До отъезда оставалось всего три часа, а сделать и написать надобно было многое. Яков скоро должен прибыть, и она всецело будет принадлежать тому единственному, в чьи объятия ее так "быстро и решительно бросила беспощадная судьба!".
Этими словами Нина только что закончила короткое, всего на четыре странички письмецо Бебочке Ширинской–Шахматовой, зная, что письмо оное будет распространено в многочисленных копиях среди их общих подруг, да еще с комментариями Бебочки, весьма острой на язычок. Поэтому написание короткого письма заняло так много времени: пришлось взвешивать каждое слово.
Зато теперь перо скользило как по маслу - Нина писала последнее письмо своему бывшему жениху, Путиловскому Павлу Нестеровичу. Почерк у Нины был красив и оригинален, буквы имели наклон, противоположный обычному, в левую сторону. Написав, она надушила письмо своими любимыми духами, запечатала в конвертик из розовой рисовой бумаги, заклеила и надписала сверху: "П. Н. Путиловскому, лично в руки!"
Все, теперь можно и в путь. Спрятав письма так, чтобы их можно было легко увидеть при осмотре комнаты, Нина оделась в дорожное платье и присела по старому русскому обычаю на край стула. На душе у нее было светло и празднично. Наконец‑то с ней происходит нечто столь необыкновенное, что сказочным образом изменит всю ее только начинающуюся жизнь. Так интересно ждать следующего дня!
"Что день грядущий мне готовит?$1 - пропела она про себя, встала, поклонилась комнатке, перекрестилась на икону своей покровительницы, святой Серафимы, и навсегда покинула отчий дом.