* * *
Лихач не подкачал и получил свой рубль сверху. Евграфий Петрович, не торопясь, но и не опаздывая, обследовал все дома вкруг сто тридцать девятого, вспомнил про проходные дворы и издалека увидел фланирующего там без дела Батько. Он обошел Батько по дуге, мягко ступая, неслышно подкрался сзади и гукнул ему в ухо. Батько даже подпрыгнул от неожиданности и в душе сказал Медянникову спасибо за то, что не гукнул кулаком, - такие случаи бывали. Но сейчас Евграфий Петрович был в прекрасном расположении духа.
- Давай дуй в Измайловскую часть, возьми там трех… нет, четырех городовых и быстро назад! - и в ответ на безмолвный вопрос Батько добавил: - Сейчас сюда твой крестник заявится.
- Топаз?! - не поверил Батько.
- Он самый. За бомбистом идет. А мы за ним. Так и соберемся вместе в одном лукошке. Ну, чего уставился?
И радостный Батько побежал за подмогой.
А Медянников сходил в дворницкую, дал дворнику по шее за плохо вычищенный тротуар, отобрал у него валенки, фуфайку, фартук и лопату и велел не высовываться. Вышел на набережную и начал тщательно подчищать снег у самого Египетского моста.
Когда Батько с городовыми на рысях пробегали мимо, он остановил их и распределил по всем дворам, обязав ждать его сигналов и в случае чего стрелять только по ногам, но не по своим. И продолжал чистить снег: уж очень Евграфий Петрович любил это делать. Поэтому, когда мимо проехал извозчик с Викентьевым, а за ним Топаз, Медянников с видимой неохотой оставил свое занятие, чтобы проследить уже совсем точно, куда пошла его законная добыча.
Викентьев нырнул в полуподвал знакомого дома за номером сто сорок один, где проживала невеста Павла Нестеровича. Подобному совпадению Медянников не удивился, он знавал совпадения и похлеще.
Топаз тоже провел Викентьева до места жительства и побежал, видать за своей подмогой. Так, гости уже начали съезжаться, пора готовиться к балу…
И Медянников вновь зашаркал лопатой, приводя двор в такое чистое состояние, какого тот отродясь не знавал. В чистом дворе и бандитов ловить приятнее.
* * *
Близкие люди, оставаясь наедине, весьма редко называют друг друга по имени, разве что если хотят подчеркнуть значимость обращения. Викентьев не то чтобы путался, но еще не совсем привык к своим многочисленным именам - Алексей, Станислав, теперь вот Яков. И когда он вошел в полуподвал и к нему с возгласом "Яков!" бросилась Нина, он в первое мгновение резко обернулся, но тут же понял, что Яков здесь единственный - он сам.
"Нервы ни к черту… - устало подумал он, обнимая Нину и зарывшись лицом в копну ее белокурых волос. - Сядем в поезд, завтра уже будем в финском отеле. Господи, хоть отосплюсь…" Но Нина всеми своими действиями явно показывала, что отоспаться она ему не даст по крайней мере еще недели две. "Какой же этот следователь осел, такой персик упустил. Опять мне повезло!" Он мягко отстранил Нину, пообещав:
- Обожди, вот сядем в поезд…
Нина успокоилась.
- Что у меня для тебя есть! - и она лукаво спрятала руку за спину. - Подарок!
- Дай сюда!
Нина запрыгала и стала игриво бегать вокруг стола, желая продолжить баловство. Викентьев довольно грубо, в два прыжка догнал ее и отнял фотографию. Нине это не понравилось, однако она сразу же простила, потому что за свою фотографию он ее крепко поцеловал.
- Была у твоего жениха? В полиции?
Нина кивнула.
- Ты у меня молодец.
Викентьев зажег газовую горелку и поднес картонку к пламени. Огонь моментально съел левую половину лица, и теперь фото было похоже на Викентьева сегодняшнего. Потом сгорел и сегодняшний.
- Приготовь кофе, попьем и поедем, - и Викентьев подошел к сейфу, чтобы забрать все деньги и документы.
В это время кто‑то с улицы осторожно постучал в оконце.
- Черт… - В руке Викентьева неизвестно откуда появился наган. - Кого это несет? Спрячься в лабораторию… Быстро!
И Нина, не успев испугаться, очутилась в задней комнате. Может, кто из прислуги проследил и маменька пришла за ней? Вот ужас!
* * *
Холодное бешенство владело Путиловским на всем пути с Васильевского острова к знакомому дому на набережной. Какого черта он не проверил этого фотографа?! Тихо–тихо… на каком основании? Да безо всяких оснований! Идиот, ведь Нина что‑то хотела ему сказать! Она просила помощи! А он помчался собирать какие‑то кишки, пропади они пропадом…
"С другой стороны, чего я беспокоюсь? Сейчас возьмем этого фотографа за мягкое место, опознаем с помощью Певзнера (наверняка это Викентьев), отдадим дело в суд, и пойдет красавчик по этапу в каторгу. А уж там позаботятся, чтобы из каторги он не вышел… Зачем я примешиваю сюда личное? А разве у следователя не может быть права на личную жизнь? И если кто‑то вторгается в мою личную жизнь, то я имею право защищаться всеми своими силами. Не опоздать бы… Плохо все это выглядит… Ну чего этот извозчик телится?! Гони! Гони, твою мать!"
Бедный Берг впервые видел Путиловского в ярости и посему испугался сильнее извозчика и его лошади. Лошадь неслась из последних сил, так что неподалеку от моста пришлось сбавить ход, иначе бы вообще не доехали.
Метров за сто Путиловский выпрыгнул из саней.
- Подойдем пешком, мало ли что, - и вытащил свой револьвер. - Иван Карлович, вы при оружии?
- Обижаете. - Берг передернул затвор, посылая патрон в ствол.
- Тогда за мной!
* * *
Дисциплину Туз и Чухна блюли строго, поэтому нашел их Топаз почти сразу. Один ходил от моста по левой стороне набережной, а второй - по правой. Лихим посвистом Топаз собрал их вместе, изложил суть дела и повел к подвалу Викентьева.
У Топаза и Туза было по стволу. Трусоватый Чухна ствола был лишен, потому как при стрельбе закрывал глаза от страха и палил по своим почем зря. И никакие побои ни к чему не приводили. Зато у него был хорошенький ножичек, дюймов семь в длину, и метал он его мастерски - с двадцати шагов в карту.
Подошли к полуподвалу чинно, без разговоров: солидные мастеровые захотели сняться вместе в знак дружбы и уважения. Встреченный дворник поклонился господам хорошим, показал дорогу. Они слегка поклонились ему в ответ, шея не сломается дворнику в ответ кланяться. Топаз шел первым, Чухна и Туз за его спиной. Топаз подергал дверь - заперта. Тогда он наклонился и аккуратно постучал в низкое оконце.
* * *
Медянников поклонился долгожданным гостям, подождал, пока они спустятся по четырем ступенькам вниз к полуподвальной двери, и лопатой подал первый оговоренный сигнал Батько. Тот махнул рукой, и двое городовых перебежали к запасному выходу из полуподвала - он был на тыльной стороне дома.
Вторая пара городовых и Батько ждали следующего сигнала Евграфия Петровича. Но тот с подачей не торопился: рыбка должна заглотить наживку, а то, не приведи Господь, сорвется с крючка, начнется шум, стрельба, вопли… Этого Медянников не любил. Поэтому он продолжал шаркать лопатой, но уже очень близко к двери. Тут изнутри отворили, и вся троица мгновенно исчезла в освещенном желтом проеме. Дверь захлопнулась. И Медянников подал второй сигнал.
Батько со здоровенным пожарным топором, реквизированным с ближайшего поста, стоял у двери первым. За ним двое городовых с револьверами наизготовку. А сам Евграфий Петрович не побрезговал принять позу непристойную - на карачках, задом кверху - у маленького оконца, сквозь которое доносились звуки происходящего внутри. И все, трясясь от возбуждения, ждали его третьего сигнала.
* * *
Викентьев подошел к окошечку, прислушался - стучали деликатно.
- Чего надобно? - нарочито грубовато спросил он.
- Сфотографироваться на память хотим.
Голос звучал доброжелательно. Викентьев спрятал револьвер в карман и отодвинул защелку, чтобы объяснить человеку без лишнего шума - ателье временно не работает, приходите завтра.
Но дверь отворилась резко, щелчком, и он еле успел отпрянуть, чтобы не получить по лбу. Вместо ожидаемого клиента вошел улыбающийся Топаз, а за ним Чухна. Туз последним заботливо притворил дверь и закрыл ее на задвижку.
"Так… - пронеслось в голове Викентьева. - Только не стрелять!"
- Господа, чем могу быть полезен?
Голос Викентьева звучал весьма убедительно. Но Топаз продолжал надвигаться с приклеившейся к лицу безжалостной улыбкой. "Узнали… не спрятаться…"
- Топаз, ты? - "искренне" удивился Викентьев. - Выпустили? Поздравляю!
- А откуда ты узнал, что я сидел? - Топаз оглядел комнату. - Сука одноглазая, хорошо устроился…
- Так вот ребята сказали! - Викентьев широко улыбнулся и показал на Туза.
- Иуда, - только и смог ответить Туз.
- Давай его кончу!
Чухна достал любимый ножичек и поиграл им, демонстрируя свое нержавеющее мастерство.
У Викентьева враз ослабели ноги и внизу живота стало томительно.
- Вы что, ребята? Я свой! Смотрите! - Он обвел рукой вокруг. - Да мы такие дела будем ворочать! Вы только посмотрите, сколько я сделал! Топаз! Ну поверь мне!
- Не хочется. Деньги где?
- Деньги? - радостно вспомнил Викентьев, бросаясь к сейфу. - Что же ты сразу не сказал?! Деньги все целы, вас ждал… Вы же видите: несчастный случай! Глаза как не бывало! Я и не мог до вас добраться! А деньги все целы… Вот. Две тысячи, как одна копеечка. Как договаривались…
И, неся околесицу, думал про себя: "Побольше страха… сейчас возьмут… повернутся и будут уходить… три выстрела в спину и на вокзал! Сейчас… сейчас…" Топаз взял пачку, не считая сунул за пазуху и щелкнул пальцами Чухне:
- Кончай его. Надоел.
Чухна с финкой в руке зашел поудобнее сбоку, со слепой стороны, приманивая к себе Викентьева, как в деревне приманивают уток:
- Ути–ути–ути…
И вот эта откровенная игра с ним, как с ущербным, взорвала Викентьева. Выхватив из кармана наган, он с яростным наслаждением выстрелил в ненавистное тело человека, собиравшегося зарезать его.
Три выстрела подряд мгновенно наполнили закрытое помещение грохотом и дымом. Три удара приподняли тело Чухны и отшвырнули его к стене, впечатавшись в которую он стал медленно сползать вниз, оставляя на мелованной поверхности три кровавых следа, как от удара звериной когтистой лапой.
Переведя тупое рыльце нагана на Топаза, Викентьев понял, что победил. Топаза можно было уже не бояться. Краем единственного глаза он заметил, как рука Туза нырнула за пазуху, не стал дожидаться ее появления, чуть развернулся в сторону Туза и нажал курок. Рыльце нагана плюнуло огнем, и на груди Туза появилась черная лохматая дырочка. Дырочка эта отвлекла Туза вначале на секунду, а потом и навсегда.
- Не убивай, - глядя Викентьеву в глаз, выговорил непослушными губами Топаз.
- Деньги!
Ствол уперся в Топаза. Тот медленно достал пачку, так же медленно протянул Викентьеву, второй рукой потащил из кармана браунинг, и…
- Пошел! - заорал Медянников. Батько зарычал, с одного замаха пробил замок и напрочь высадил филенку. В пробитом отверстии перед ним замаячила хорошо знакомая Топазова спина.
Путиловский и Берг не дошли пятидесяти метров до угла дома, как подряд треснуло три раза и через пару секунд еще раз.
- Наган! - крикнул Берг.
- Бегом! - заорал Путиловский и, скользя по льду, завернул за угол.
У полуподвальной двери кто‑то взмахнул топором и вышиб дверь. И все маленькое дверное пространство, а за ним и большой двор–колодец заполнились звуками беспорядочной перестрелки…
* * *
Вот говорят, от ненависти до любви и наоборот всего один шаг. А в действительности даже шага не надо было делать. Как только за спиной Топаза треснула и вылетела дверь, а в образовавшемся проеме застыла неимоверно большая фигура в черном, пытавшаяся сквозь этот проем пролезть, взаимная ненависть Викентьева и Топаза улетучилась не то чтобы быстро, а мгновенно. За спиной черного незнакомца высветились двое городовых, и в мозгу Топаза мелькнуло: "Полиция!" Чухна и Туз уже не помощники и даже не жильцы.
Теперь Топаз и Викентьев вновь стали друзьями, на сей раз по несчастью. Время потянулось медленно и стало вмещать в себя много событий и мыслей. Топаз, смещаясь в сторону и давая Викентьеву возможность стрелять по входящим, достал браунинг и уже в полуобороте стал выглядывать себе цель. У Викентьева три патрона, у него семь, а с той стороны непонятно сколько народа, стрелять надо наверняка.
Первым выстрелил Викентьев, но неудачно: пуля прошла мимо Батько и мимо городовых. Мешала пачка денег во второй руке, отвлекала своей непредсказуемой судьбой.
Тогда Топаз сместился вправо и сознательно прострелил пах черному мужику, в котором он только сейчас признал Батько. Тот застыл в проеме живой пробкой–раскорякой, что мешало нападающим: городовые не могли стрелять из‑за его спины, а Батько от шока не мог никуда двинуться.
Топаз прикидывал возможность прямого прорыва - нереально, во дворе положат на раз. В таких помещениях обычно бывало два выхода, но он этого верняком не знал. С другой стороны была дверь в заднюю комнату, и Топаз стал смещаться к этой двери, следя за фигурой Батько, который в данную секунду защищал их своим телом.
Вдруг из окошка брызнуло стеклом и сразу ожгло левую ногу. Это Медянников из неудобного положения, стоя на карачках, прострелил Топазу мякоть бедра.
- Не стрелять! - закричал Топаз Викентьеву.
Но было поздно. Точный выстрел в грудь Батько резко изменил ситуацию в пользу нападавших. Как только Батько мертвым кулем соскользнул вниз, городовые открыли беспорядочную стрельбу на поражение.
Топаз боком, скачками передвигался к спасительной двери, огрызнувшись одним удачным выстрелом - прострелил городовому боевую руку. Наган выпал, а у второго, стрелявшего в белый свет как в копеечку, кончились патроны. Медянникову же стрелять мешали осколки стекла, полностью искажавшие картинку. Наступила томительная пауза.
- Сюда! - и Викентьев нырнул в дверь, ведущую в лабораторию.
Топаз двумя прыжками очутился вслед за ним в спасительном закутке. Там же, вжавшись в стену, стояла какая‑то дамочка. Что она тут делала, откуда взялась - он даже и не удивился. Времени не было, да и сильно жгло пятки…
* * *
Нина все рассчитала точно, и маменька никак не могла найти ее прощальные письма. К тому же маменька не знала, с каким именно Яковом собралась бежать ее блудная дочь. Якова в этом доме держали за Станислава Добржанского. Кстати, сегодняшней ночью пусть изволит объясниться по этому странному имени. И Нина предалась мечтам о надвигающейся, как гроза, ночи.
Между тем голоса пришедших как‑то изменили поведение ее возлюбленного. Вместо того чтобы прогнать случайных людей, мешающих их счастью, Яков повел себя более чем странно. Голос у него стал совсем другим, не мужественным, а каким‑то по бабьи высоким и визгливым, точно он говорил в свое оправдание.
Потом в соседней комнате стало тихо и раздались смешные звуки "Ути–ути–ути", которые Нина не раз слышала на даче. Кто‑то изо всей силы трижды ударил по жестяному тазу, подождал и ударил в четвертый раз. Нине стало не до смеха. Почему‑то захотелось домой, зарыться с головой в подушку и накрыться одеялом. Снаружи раздался треск - кто‑то снова ломился в дверь. И после этого начался кромешный ад, в котором Нина уже не пыталась разобраться, потому что ничего не понимала.
Вначале в стенке, отделяющей ее убежище от соседней комнаты, кто‑то быстро сделал несколько аккуратных дырочек, из которых торчали лучики пыльного света. Все это сопровождалось ужасными ритмичными ударами в таз, потом без остановки раздался звон стекла и кто‑то завизжал от боли.
На мгновение все стихло, и Нина уже решила потихоньку выбираться отсюда, как удары в таз возобновились и в комнату впрыгнул Яков с револьвером в одной руке и деньгами в другой. За ним так же быстро вскочил второй, совсем незнакомый человек, обернулся и несколько раз выстрелил в закрытую дверь, отчего пыльных лучиков в полутемной лаборатории стало в два раза больше.
Наступила тишина, и Нина поняла, что она кричит на одной пронзительной ноте. Второй человек жестко зыркнул желтыми глазами в ее сторону, руками что‑то механически делая с револьвером. То же делал и Яков, совсем не смотревший на нее. Деньги он держал в зубах, они ему мешали, а спрятать пачку в карман он не догадывался. Нина замолчала, чтобы не мешать им своим криком.
Перезарядив наган, Викентьев стал рвать на себя ковер, закрывавший запасной выход. Топаз, мгновенно оценивший действия Викентьева, схватил за руку упирающуюся Нину, оторвал ее от стенки и рывком поставил перед дверью, затем распахнул дверь и из‑за спины Нины выстрелил два раза. Но в первых дверях уже никого не было. Мертвый Батько лежал поперек ступенек, а два городовых прижались к ближней стенке и не были видны Топазу.
Он догадался об их местоположении, выстрелил сквозь переборку по два раза в обе стороны от Нины и попал: один городовой свалился с пулей в животе. Топаз прислушался: было тихо, лишь подстреленный внятно стонал "Мама…".