Она прихлёбывает колу. Вкус вызывает в памяти кучу печальных воспоминаний, будит мысли о доме и Бобби. Студент опаздывает, сильно опаздывает. Она платит по счёту, пять долларов за чай с пирогом. Дневная зарплата рабочего с завода. Её пронзает чувство вины. Она как раз хочет уйти, но тут замечает его на другой стороне Шаньсилу… узнаёт с первого взгляда и его, и кепку, стиснутую в кулаке. Серебро на чёрном. Бейсболка Рейдерс. Она выходит из Синьхуэйчжай, "Нового вкуса", на тротуар. Смотрит, как он переходит через Шаньсилу. Хочет броситься к нему, выспросить каждое слово, которое говорил ему Бобби. Но углом глаза замечает метнувшуюся резкую тень, чёрную… стремительно влетающую в его поле зрения. Пробивающуюся через суматоху машин. Когда машина врезается в паренька, всё замедляется. Его тело летит, уже обмякшее. Наезжающий автобус разворачивается поперёк дороги, перегораживая чёрной машине путь вперёд. Смена передачи. Машина задним ходом ещё раз переезжает тело, не задержавшись ни на секунду. И звуки. Рычание двигателя. Визг горящих шин. Тормоза. Шестерни щёлкают, меняя передачи. Визжащий металл. Машина улетает в ту сторону, откуда приехала. Как будто отматывают назад фильм. И звук. Череп бьётся о дорогу. Звук, забыть который невозможно.
Барбара бежит к телу. Вторая машина пролетает мимо неё на полной скорости, тоже задом. За рулём Пиао, руки бешено работают. Голова вывернута назад, через плечо. Лицо - расплывчатая маска сосредоточенности.
Перевернуть труп кошки… перевернуть труп кошки… фраза повторяется - будто в голове крутится петля плёнки - с каждым шагом в сторону трупа студента. А когда она доходит до него, остаётся лишь один вопрос. Как так получается, что из такого маленького тела вытекает столько крови? Тёплый поток разливается по руке, баюкающей его. По груди, к которой она прижимает его.
Барбара подбирает с дороги бейсболку; ещё шоколад в подарочной обёртке, который она уронила. Плитки переломались.
Можно оценить красоту тигра, даже если он прыгает на тебя.
Пиао предчувствовал атаку, но когда они реально напали… скорость событий, их гротескная действенность - его ослепило и парализовало. Седан Шанхай пролетает мимо него на обратном ходу. Он ничего не может поделать, только замечает мелькнувший чёрно-серебристый росчерк. Пиао бросает машину вперёд, чтобы выиграть место для манёвра. Дорогу впереди перегородил автобус. Вжать ногу в педаль. Вбить седан в припаркованный Фольксваген, сминая бампер. Вонь горелых шин. Несгоревшего бензина. Голова завёрнута за плечо, взгляд упирается в Шимэньлу. Стальная лента встречного движения, чёрный седан, яростно вихляющий по ней. Зазор между припаркованными машинами… Пиао втискивается в него, стремительно перебирая руками. Машину жёстко встряхивает, когда колёса бьются о бордюр и выезжают на тротуар. Люди кричат. Разбегаются. Одна рука вжата в клаксон. Тротуар впереди расчищен, за дверями магазина виноградная гроздь лиц. Лоб покрывается испариной. Виски болят. Зрение уже не воспринимает цвета. Все картины - сугубый монохром. ДТП, убийство, проигрываются в голове. И волна недоверия… убить в центре Пато на Хуанпу, посреди Шанхая. Что же это за люди? Так быстро. Жёстко. Хладнокровно. Я бы так не смог… никогда и ни за что.
Получается, они сильнее меня?
Впереди перекрёсток, на краю парка Хуанпу… плотный поток по Чжуншаньдунлу пересекает их путь. Бухта Сучжоу, чуть севернее, куда вливается Хуанпу бурлящим потоком грязи и нечистот. Перекрёсток широкий, может, удастся развернуться на ручнике, сделать поворот на 180 градусов. Чтобы ехать лицом вперёд. Когда они доедут до бухты, он уже их догонит… и что потом? Он понимает, что тот водитель думает точно так же. Мозги работают в унисон, руки повторяют движения… сиамские близнецы. Седан Пиао слетает с тротуара безумным вихрем. Чёрный Шанхай обгоняет его всего на двадцать пять метров. Номеров нет. Окна тонированы. Едва различимы три силуэта, может, четыре. Шанхай делает резкий разворот через полосы, словно чёрная дыра извилистым путём летит через прерывистый ряд светлых машин, едущих по Дайминлу. Развернуться негде, оба седана так и несутся задним ходом. Старший следователь сзади. Двигатели визжат. Плечи сводит. Шея скручена. Шанхай, на два корпуса впереди, влетает в полосу колдобин. Все четыре колеса отрываются от асфальта, а потом с уничтожающим ударом снова возвращаются на землю. Живот Пиао влетает в горло, когда его седан доезжает до первого препятствия, а когда машина падает вниз, в животе всё переворачивается. Разрозненные картины чёрной крыши Шанхая, его колёс и изогнутой подвески, когда он катит мимо новых индустриальных районов Хункоу и Янпу. Крутые повороты проходятся на двух колёсах, визжащих резиной. Перья тумана лениво переплывают берег реки. Встречное движение приходит в сумятицу. Свалка мнущейся стали. Пробка забивает Сычуаньлу… резкий поворот направо, Пиао висит на хвосте у Шанхая. Карусель бегущих цветов. На дороге открыт только один путь. Здания шанхайского порта виднеются над стенами дока. Единственное отверстие в выщербленной кирпичной стене, Ворота 12… и длинная вереница красных грузовиков вытекает из их устья. Между грузовиком и стеной остаётся узкий проход, и Шанхай пробивается через него. Судорожными руками старший следователь жестоко бросает седан в тёмную щель, обдирая бок о высокие колёса. Задний бампер с лязгом улетает назад. Развернуться так и негде… проходы между жёлтыми причалами слишком узкие. Глазу предстаёт водный простор. Серый, стальной, безжизненный. Ехать можно только по куче узких мостов, перекинутых через воду. Голова Пиао вывихивается, глядя назад, через плечо… прямо в чёрное лобовое стекло Шанхая. Обе машины внезапно теряют управление и сносят железную ограду. Пулемётная очередь ударов. Веер бледно-жёлтых искр. Вода по обе стороны моста слепо уставилась на водителей. Мост упирается в склад с узким передником заляпанного нефтью бетона… и они вылетают на следующий мост, укреплённый широкими плавниками балок. Наклонный мост, перекинутый через узкий заливчик Хуанпу, выдающийся на глубину к причалу… куда швартуются пузатые танкеры. В отдалении торчат погрузчики верфи Чжунхуа на острове Фусин, превращая его в ложе из гвоздей. В просветах между складами мелькает вода… цветом похожая на язык старика, и ржавеющая красно-синяя краска на панамском танкере, который тягачи волокут по фарватеру в сторону моста. На краю насыпи пристани, где бетон передника сменяется на клёпаные стальные структуры, загораются четыре красных глаза. Бок танкера уже закрыл половину кирпичного горизонта. Мост уже разведён. Дорога перестала быть таковой… но стальные руки моста пока только медленно поднимаются. Между ними расширяется полоса неба. Другого пути нет. Все варианты остались позади… пролились водой из сложенных ладоней. Старший следователь ждёт, когда Шанхай ударит по тормозам. Нет. Он летит по холму, превращающемуся в скалу. Пиао следом. Как ни нелепо это звучит. Дыхание замерло на губах. В груди кулак изо всех сил сжимает сердце. Он вдавливает газ, но реакции нет. Седан теряет тягу. Наклон растёт. Дорога бугрится вертикальной стеной. Резина вгрызается в сталь. Идёт дым… и машина соскальзывает назад. Панамский танкер почти уже подплыл под мост. Айсбергом красной и синей краски наплывает покатый бок. Седан скользит, его уводит влево, колёса буксуют по склону. Пиао бьёт кулаками по рулю. Седан окончательно сваливается с моста и останавливается, распластавшись по бетонному переднику. Внутренности заливает пурпурный цвет пульсирующего предупредительного сигнала.
Старший следователь худо-бедно открывает мятую водительскую дверь. Обеими руками разминает шею. Спиной приваливается к могучей балке. Танкер… красная стена величественно плывёт мимо. Единственный шум - низкий кашель тягачей; волны бьются о камень парапета. Пиао пинает пробитое колесо, раз, другой, третий, и тут его накрывает понимание.
Придётся ехать домой. Домой, к Барбаре Хейес. Кровь всё ближе. Ближе. Течёт в твою сторону.
Он поднимает глаза. На той стороне на бетоне перед складом примостился чёрный Шанхай, двигатель выключен. Пиао пробивает неконтролируемая дрожь. Он закуривает, с трудом ухитряясь держать сигарету… и не чувствуя вкуса дыма. Двигатель Шанхая заводится. За тонированным стеклом наверняка улыбаются рты. Руки хлопают по спинам. Кто-то обещает проставиться Цинтао. Все шутят… конечно, шутят. Профессиональная гордость хорошо сделанной работой. Убить паренька посреди Шаньсилу, когда день угасает в вечер; для таких людей это повод гордиться.
Шанхай кое-как разворачивается, и наконец-то носом вперёд ползёт по краю пристани. Старший следователь осматривает свою машину. Разбита вдрызг. Он разворачивается, глаза заливает злость, жгут слёзы, которые он силится удержать. Руки мнут зажигалку, и изо всех оставшихся сил он кидает её в сторону чёрного Шанхая. Видит, как она плюхается в воду. Расходятся волны. Слабые, гаснущие, и вот они уже слились с поверхностью воды, заполняющей док. Когда Пиао поднимает взгляд, в пределах видимости Шанхая уже нет.
Платье брошено на пол ванной. Пятно разливается спереди… засохшая кровь, коричневая корка. По плитке пола разлетелись брызги… тоже засохшая кровь, только красная. Как светофор.
Горячая вода, почти кипяток; льётся, падает Барбаре на лицо. Ручьи текут по груди, по плоскому животу. Кровь смывается, сходит с кожи. Поток подкрашенной воды, цвета пролитой кока-колы, течёт вниз по ногам. Вялым водоворотом засасывается в сток. Но пятна крови остаются на мыле, на рукоятках крана, на двери - на ручках снаружи и изнутри. И всё время, непрерывно, как поток воды… её терзает желание сбежать назад в Вашингтон. Броситься на ближайший самолёт. Но сперва прибить старшего следователя гвоздями к первой попавшейся стене. Она сегодня видела убитого паренька, он умер у неё на руках. И ради чего? Вот уж перевернули труп кошки. Капля информации. Бейсболка Рейдерс… и всё. Поиски убийцы приводят к новым трупам. И как это можно взвесить? Как можно привести в равновесие столько вещей? А равновесие понадобится. Его надо добиться. Власть. Политика. И в ближайшие дни ей придётся… на одну чашу весов положить потребности Америки, а на другую - ребёнка, вскрытого, как стручок ванили. Её ребёнка. Бобби. Это политика. Искусство равновесия, что бы ни лежало на чашах весов.
Она падает в кровать, замотавшись в одеяло, будто хочет спрятаться от призраков. Живот болит беременностью двадцатилетней давности. Бренди, японский, неясной марки, своё дело сделал. Она засыпает за пять минут.
- Уезжайте домой.
Волосы Барбары почти высохли; она перебирает их пальцами.
- Янки, гоу хоум. Какая неоригинальная фраза. Особенно в ваших устах, старший следователь.
- Янки?
- Американцы. Американцы, убирайтесь домой. Так говорили повсюду, от Вьетнама до Сальвадора. От Гренады до Сомали.
- Не издевайтесь надо мной, миссис работница американского правительства. Вы не понимаете. Я забочусь о вашей безопасности. Вот почему я советую вам уезжать домой. То, что вы американка, тут ни при чём.
Барбара откидывает волосы назад. Плавное движение, чем-то подобное движению капель на лобовом стекле.
- И всё-таки американцы вам не нравятся?
Пиао поворачивается к окну. Солнце яростно красное, как потёк крови на её светлом платье - он видел, как оно лежит на полу в ванной.
- Я не собираюсь обсуждать американцев, мы говорим о вас. Кровь всё ближе. Уезжайте из Китая. Всё это как-то с вами связано. Оно, как вода, утекает между пальцев. Не скажу, в чём именно дело, но я чувствую. Вы, сотрудник американского правительства, сама по себе часть загадки. Может, вы уже это поняли?
Она не говорит ни слова. Черта американского политика - держать язык за зубами.
- Уезжайте из Китая.
- Нет. Нет…
Она стоит перед ним на фоне солнца. Яростная. Слова не поспевают за чувствами.
- …нет. Кровь всё ближе, я знаю. Не надо вот мне рассказывать. Господи, мальчик умер у меня на руках.
Она суёт мокрое полотенце Пиао в руки и идёт в ванную.
- Никуда я не еду. Нас, девчонок из библейского пояса, так легко не испугать. Мой прадедушка стрелял и свежевал бизонов по прериям.
Старший следователь подносит полотенце к лицу. Американские женщины. Китайские женщины. Все пахнут одинаково… духами, железом и нерождёнными детьми.
- Вы должны хорошо понимать ситуацию, если собираетесь оставаться в Китае. Я понимаю, что вы ведёте род от людей, не боящихся ничего, и что бы я ни сказал, это вашего решения остаться. В конце концов, что такое очередная смерть по сравнению со свежеванием бизона?
- Очередная смерть!
Завернувшись в сатиновое платье, она вылетает из ванной. Тонкие завязочки в её пальцах извиваются червями. Мимолётное видение… такие длинные ноги. Правильные изгибы, дуга лебединой шеи. Как же пусто внутри. Он понимает, что отдал бы всё, лишь бы руками провести по этой нежной коже.
- Очередная смерть?
Старший следователь огибает кровать, пусть она станет барьером между ними.
- Студент, примерно того же возраста, что и сегодняшний мальчик. Он учился на гинеколога… подавал большие надежды. Мы никого не смогли убедить осмотреть вашего сына и остальные трупы, вытащенные из реки. Я договорился с ним…
Пиао вытаскивает синюю, мятую пачку сигарет, душевный панда смотрит с картинок; наклоном картонки предлагает сигарету Барбаре. Она отказывается. Прикурив, он надолго задерживает дым в груди, медленно выдыхает.
- …нам нужна была информация, любая, всё, что можно. Студент хорошо сделал своё дело…
Ещё одна глубокая затяжка.
- …я встречался с ним после похорон. Мы увезли его домой к моему двоюродному брату и спрятали на чердаке. Вели себя очень осторожно.
- Так вот куда вы исчезали. Вы встречались с этим студентом, он отчитывался по вскрытию?
Старший следователь кивает.
- Жена вашего брата. Чэнь? Я искала вас. Спросила, где вы. Она дала мне рецепт курицы с баклажаном.
Пиао улыбается.
- Курица с баклажаном - её фирменное блюдо.
- И дипломатия.
- Это тоже, да… я думал, мы очень аккуратно всё провернули. Так тщательно. Но они тоже недостатком тщательности не страдают. Студента увозили из дома брата много позже моего отъезда. Было темно. Недалеко от Туньси мимо проехал седан Шанхай. Тот же Шанхай, который сбил сегодня паренька…
Старший следователь давит сигарету в пепельнице. Проблеск серебра теряется на фоне городского ландшафта.
- …они застрелили студента. Насмерть. Причём очень быстро.
- Мне кажется, вы уважаете их профессионализм?
- Нет, такие дела у меня не могут вызывать уважения. Уважать надо тех, кто ловит убийц…
Мурашки бегут по спине Пиао, рука тянется к воротнику, чтобы расстегнуть его. К той пуговице, которая оторвалась.
- …да, того, кто ловит таких вот убийц, обязательно надо уважать…
И добавляет, после мучительных раздумий.
- …студент, это был брат Яобаня. Младший брат.
В баре на первом этаже Цзин Цзян становится оживлённо. Трио почтенных музыкантов в дальнем углу играет "Mexicali Rose". Каждая нота - намёк на фальшь. В кабинке темно, но Пиао всё равно чувствует, что торчит у всех на виду; стаскивает китель, выворачивает наизнанку, прячет эполеты. Чувствует опустошение… плечи, спина, руки… приходится заставлять себя двигаться, сидеть, говорить. Ему бы сейчас поспать, но он знает, что во сне его будут преследовать чёрные седаны Шанхай, тонированные окна, снятые номера. И на фоне - залп громких ударов черепа о дорогу, раз за разом. Он отхлёбывает Дукан из стакана, ожог выворачивает чувства наизнанку.
- Ну что? Вы уедете из Китая?
Барбара сжимает свой стакан. В губы её течёт расплавленное золото шотландского виски.
- Нет, я никуда не уеду. А вы бы уехали?
Оба знают ответ, и старший следователь закрывает вопрос.
- Значит, мне придётся ещё тщательнее приглядывать за вами, Барбара Хейес. Из зоны видимости я вас больше не выпущу.
- Ничего против не имею, - говорит она.
Глаза её, игриво синие над ободом стакана. Пиао осушает свой. Дукан и усталость, друзья, которым нельзя спать вместе, алкоголь бьёт прямо в голову. Вокруг словно нарастает яркость. В свете, в музыке. Её пальцы, её шея, снежный шнурок по краю её жакета.
- Расскажите всё, что сообщил студент. Всё.
Стакан качается у неё в руках. Виски крутится медленным водоворотом.
- Он сказал, что Бобби жил здесь, в Цзин Цзян, в комнате 201. Что они подружились в Фудане. Потом Бобби исчез, а студентов предупредили не говорить больше о… как там он сказал? - Глаза закрываются, она подбирает слово. - "Американский парень". Вот как он сказал. Их предупредили не говорить о Бобби, об американском парне. "Его не было в Фудане… Он никогда не появлялся в Фудане". Он не знал, кто это был, но перепуган был до смерти.
- Но мы знаем, что они ездят на чёрном седане Шанхай. О чём ещё он говорил?
- Он был в ужасе, он плакал, когда я сказала, что Бобби убили. Он хотел встретиться, но на ваше присутствие не соглашался. Он боялся БОБ.
Старший следователь изучает пальцы. Бинт присох к пятнам крови. Пора сменить повязку.
- Конечно же, вы объяснили ему, что я весь хороший и мне можно доверять?
- Да. Но встречаться с вами он не хотел.
- Да, нас, БОБ, не любят, причём незаслуженно. Даже американский политик не может повысить нашу популярность.
Она улыбается.
- Больно?
Берёт в руку пальцы Пиао, большим пальцем аккуратно трёт пропитавшийся кровью бинт. Ему хочется сказать, что уже не больно.
- Ещё о чём-нибудь вы говорили со студентом?
Не выпускает его пальцы. Якорь с реальностью. Якорь с чужой болью.
- Он сказал, что я могу привести с собой девушку Бобби. Что он хочет выразить ей соболезнования.
- Девушка, студент называл имя, адрес, любые подробности?
- Вы хотите понять, та ли эта женщина с красными ногтями на ногах, которую вы выловили из реки вместе с Бобби.
- И профессором Хейвудом.
- Откуда вы знаете, что одним из трупов был профессор Хейвуд?
- Пань Яобань, он хорошо поработал для гинеколога. Исследование зубов. По ним всё стало ясно. Хейвуд был вторым европеоидом, найденным в Хуанпу.
Рука Барбары выпускает его пальцы, начинает играться со стаканом. Ему остаётся только боль в запястье.
- Девушка в реке. Это не может быть девушка Бобби, никак не может. Студент сказал, что девушка Бобби беременна. У неё должен быть от него ребёнок. Бобби должен был стать отцом…
Рука Пиао тянется к ней. Бинт к коже. Боль к боли.
- …многие женщины красят ногти на ногах в красный. Вы же понимаете. Старшему следователю положено знать такие вещи.
Она отворачивает лицо, слёзы уже подкатывают к глазам волной соли и тепла. Лампы бара расплываются. Она уже знает, что он скажет.