- Маленький Роджер, - промурлыкал Ловкач. - Кстати, я хорошо знал его папочку. Мы вместе служили в Англии. Разумеется, маленького Роджера тогда не было на свете.
- Конечно.
- Как я понимаю, он учредил фонд, чтобы разобраться в разнообразных проблемах нашего времени.
- Он увлечен заговорами, - ответил я. - Они видятся ему во всем.
- Такое впечатление, что они лезут, как грибы.
- Заговоры?
- Нет, милый мальчик, ассоциации, или фонды, или комитеты, или что-то еще, лишь бы покопаться в грязном белье. Чаще всего они видят корень зла в моих бывших работодателях.
- Разумеется, репутация управления всегда была безупречной.
Ловкач улыбнулся:
- Я предпочел бы думать, что иногда мы становились излишне беспечны.
- Микс, - повторил я. - Давай вернемся к Миксу.
- Да. Давай. Видишь ли, уйдя из управления, я не знал, чем заняться. Поэтому я поговорил с друзьями, и они посоветовали мне открыть консультационную фирму. Что я и сделал.
Я оглядел гостиную.
- И где она находится?
- Прямо здесь. Я переделал одну из свободных спален в очень уютный кабинет. В Лисбурге я нашел потрясающий письменный стол-бюро с крышкой на роликах и купил его практически даром. Теперь, входя в кабинет, я как бы переношусь в 1904 год.
Я выпил пива, достал жестяную коробочку и начал сворачивать сигарету.
- Только не просыпь табак, милый мальчик! - воскликнул Ловкач. - Я только что пылесосил.
Я постарался выполнить его просьбу.
- И кого ты консультируешь, дядя?
- Может, мне лучше промолчать?
- Даже не пытайся.
- Ну, за годы работы в управлении я приобрел определенный опыт и завоевал авторитет у моих коллег. Они рекомендуют меня корпорациям, организациям и даже частным лицам, у которых возникли трудности.
- Приведи какой-нибудь пример.
- Я приведу два. Оба относятся к промышленному шпионажу. В первом, касающемся фармакологии, виновными оказались немцы. В другом - японцы. Электроника. В Далласе. Мне это напомнило старые добрые времена.
- И какая фармакологическая корпорация обратилась к тебе за помощью?
- Валло Фармацевтикс. Забавное совпадение, не правда ли?
- Это точно.
- Молодой Роджер, разумеется, не имеет никакого отношения к деятельности корпорации.
- Это мне ясно.
Мы помолчали, не сводя глаз друг с друга, ожидая, кто первым скажет что-нибудь о зигзагах судьбы. Но желанная фраза так и оставалась невысказанной, и я спросил:
- Кто предложил тебе заняться Миксом?
- Ну, дело в том, что я заключил договор с профсоюзом.
Я покачал головой.
- Я в это не верю. Просто не могу поверить.
- Видишь ли, мой мальчик, они никак не могли связать меня с тем печальным делом в 1964 году. Кроме того, мое участие было не столь уж значительным.
- Ты завяз в нем по самые уши.
- Это не так, - сухо возразил Ловкач. - И я все время держался в тени.
- Каким образом профсоюз вышел на тебя?
- Они обратились к известному адвокату. После исчезновения Микса им требовался совет знающего человека. Адвокат предложил "Пинкертонов", но, когда выяснилось, что это сыскное бюро не жалует профсоюзы, всплыло мое имя, - Ловкач помахал рукой. - Общие друзья, знаешь ли.
- И когда это произошло?
- Четыре недели назад.
- Кто представлял профсоюз?
- Вице-президент. Уорнер Би Гэллопс. Черный джентльмен. Ты с ним знаком?
- Естественно.
- Интересно, что означает Би?
- Бакстер.
- Однако. Ну, мне показалось, что он довольно хитер. Или мне следовало сказать - умен?
- Ему не чужды оба эти достоинства.
- Как хорошо ты его знаешь? - спросил Ловкач.
- Одно время мы были друзьями, но потом он решил, что лучше дружить с Миксом, а не со мной, и наши пути разошлись.
- Вероятно, ты говоришь мне не все.
- Много лет назад он надул меня. Но если ты его спросишь, он скорее всего ответит, что это я надул его. Внутренняя профсоюзная политика. В конце концов, такова одна из причин, по которым Гэллопс стал вице-президентом.
- Оппортунист?
- Такой же, как и мы все.
- Я ни о чем не спрашивал, но мне принесли копию устава профсоюза, и там написано, что вице-президент выполняет обязанности президента, если тот умер, отсутствует или болеет.
- Мне нравится твой образ мыслей, дядя.
- Нужно же найти мотив.
- Наверное, тебя наняли именно для этого.
- Да, конечно. Мистер Гэллопс выразился предельно ясно. Кажется, я в точности запомнил его слова. Он сказал: "Вы должны сделать два дела. Во-первых, выяснить, что случилось с Арчем. Во-вторых, доказать, что я не имею к этому никакого отношения".
Я не мог не восхититься мимикой Ловкача.
- И что ты выяснил? - спросил я.
- Практически ничего.
- А полиция?
- Еще меньше.
- ФБР?
- Как всегда, ноль.
- Если я не ошибаюсь, у тебя связи и там, и там.
- Да, конечно, у меня есть несколько источников информации, и я могу позвонить старым друзьям, если возникнет такая необходимость.
- Дядя!
- Что?
- Сколько у тебя старых друзей?
Он задумался, поднес ко рту бокал с мартини.
- Даже не знаю, что тебе и ответить. Каждый год я посылаю около восьмисот рождественских открыток и получаю примерно столько же. Но я пишу не только близким друзьям.
- Восемь сотен?
- Да, а что? Сколько посылаешь ты?
- В прошлом году мы послали девять.
- Девять сотен?
- Нет, девять открыток. А получили десять.
- Твои открытки самые лучшие.
- Рут сама расписала каждую из них.
- Удивительная женщина.
- Ты сказал, что не нашел практически ничего. Что ты подразумеваешь под словом "практически"?
- Ну, в первую очередь надо учитывать возможность похищения. У профсоюза теперь полно денег. Не то что в давние времена. Но выкупа никто не потребовал. Тогда я пробежался по врагам Микса и должен отметить, что имя им - легион. Создается впечатление, что Микс - исключительно неприятная личность.
- А кто конкретно мог считаться его врагом? Как ты говоришь, их было немало.
Ловкач пожал плечами и допил мартини.
- По меньшей мере, дюжина губернаторов, пятнадцать или двадцать мэров и минимум три десятка высокопоставленных сотрудников муниципалитетов, для которых он был сущим проклятьем, не считая окружных властей. Сюда надо добавить пару сотен недовольных в самом профсоюзе. Я имею в виду не рядовых членов, а руководителей местных и региональных отделений, которые ненавидели Микса. И, наконец, нельзя забывать о покинутой Одри.
- Как ты узнал о ней? - спросил я. - Их отношения считались секретом.
- Дорогой мальчик, слухи об их связи поползли по городу шесть месяцев назад. Некоторые мои друзья с радостью и достаточно подробно информировали меня о том, как складываются их отношения. Об этом чуть было не написали в газетах, особенно после того, как Микс бросил ее.
- Да, Одри не привыкла прятаться.
- Разумеется нет. Но для меня осталось загадкой, как они смогли познакомиться.
- Я представил их друг другу.
- Ты?
Ловкач нечасто искренне удивлялся, и я улыбнулся, довольный эффектом моих слов.
- Это было на одной вечеринке. По поводу сбора средств я уж не помню для чего. Рут приехала в город к зубному врачу, мы для приличия заглянули на пару минут к Одри, и она утащила нас с собой.
- Рут и ты на вечеринке? - Ловкач недоверчиво покачал головой. Воистину, для него это был день сюрпризов.
- Наш первый выход в свет за три года, - пояснил я. - Может, и больше. Там оказался Арч Микс, он подошел ко мне, вероятно, чтобы обменяться оскорблениями, и я представил его Одри, которая в тот вечер была в ударе. Ты понимаешь, остроумие, очарование, внешний лоск.
Ловкач кивнул.
- Когда Одри хочет, она становится неотразимой.
- Ты видел жену Микса?
Он вновь кивнул.
- Я несколько раз говорил с ней.
- Полагаю, Одри в тот вечер вышла на охоту. Такое с ней случается. У Микса не было ни единого шанса. Да и кто из мужчин мог устоять. Вот так все и началось.
- И продолжалось год?
- Примерно.
- И как Одри? Я помню, что задавал этот вопрос, но меня интересуют твои впечатления от встречи с ней.
Я пожал плечами.
- Все нормально. Кто-то держит ее под наблюдением.
- В чем причина? Наркотики или Микс?
- Не знаю, - я покачал головой. - Я прогнал одного из них, прикинувшись простачком. Он показал мне бляху и удостоверение, в котором говорилось, что его фамилия Нестер. Джеймс Нестер. Детектив. Тридцать лет.
Ловкач пристально посмотрел на меня, затем снял трубку, набрал номер и попросил позвать Кларенса. Я не понял, имелось в виду имя или фамилия, но Кларенс взял трубку, они поболтали о пустяках, как и полагается старым друзьям, а потом Ловкач спросил: "Послушай, помоги мне с одним молодым человеком, который работает у вас. Его фамилия Нестер. Джеймс Нестер". Он подождал, послушал, поблагодарил и опустил трубку на рычаг.
Коротко взглянул на меня и принялся рассматривать ногти правой руки. Все еще восхищаясь безупречным маникюром, он сказал:
- У них нет детектива по фамилии Нестер. И никогда не было.
Глава 6
Некоторое время Ловкач и я рассуждали о причинах, побудивших человека, ведущего наблюдение за домом моей сестры, иметь при себе поддельное полицейское удостоверение. Было высказано несколько идей, не слишком оригинальных и довольно неправдоподобных, а когда наше воображение начало иссякать, зазвонил телефон.
- Слушаю, - сказал Ловкач, взяв трубку, и после короткой паузы добавил: - Разумеется, - и передал трубку мне.
Звонил Макс Квейн.
- Как ты меня нашел? - спросил я.
- Я позвонил твоей жене, та сказала, что ты скорее всего у сестры, а твоя сестра дала мне этот номер. Я сказал, что у меня важное дело.
- Так говори.
Что-то закралось в голос Квейна, и он затараторил так, что некоторые слова слились между собой.
- Я должен увидеть тебя, Харви.
- Зачем?
- Это необходимо, черт побери.
- Хорошо. Когда?
- Немедленно, - ответил Квейн. - Сейчас.
- Ну, пожалуй, я смогу приехать через пятнадцать минут.
- Нет, - вырвалось у него. - Я не на работе. У меня есть квартира в Минтвуд Плейс. Ты знаешь, где это?
- Давай адрес.
Он продиктовал адрес, ручки, как всегда, у меня не было, и мне пришлось повторить его вслух, чтобы получше запомнить. Потом я сказал:
- Макс.
- Что? - едва слышно ответил он.
- Хотя бы намекни, а?
Трубка молчала. Мне показалось, что я слышу тяжелое дыхание Квейна.
- Я… - У него перехватило горло, но затем ему удалось выговориться, причем слова вновь налезли друг на друга. - Мне кажется, я знаю, что произошло с Арчем Миксом.
Раздались гудки. Квейн положил трубку. Слова его прозвучали загадочно, драматично и даже глупо, что совсем не соответствовало характеру Квейна. За эти годы он превратился, и я не мог представить его другим, в сухаря в костюме-тройке, воротничке с петлицами, с холодными серыми глазами, знающими, что почем, и находящими, что все слишком дешево.
Поворачиваясь к Ловкачу, я надеялся, что мои мысли и, возможно, чувства не отражались на лице.
- Я предлагаю тебе сделку.
- Какую именно?
- Обмен.
- Да, - кивнул он. - Понятно. Скорее, ты предлагаешь не обмен, а общий фонд.
- Хорошо. Пусть общий фонд.
- И каков твой взнос?
- Я уже сделал его. Нестер. Этого достаточно, не так ли?
- Возможно, при условии, что Нестер имеет отношение к Миксу или хотя бы к Одри.
- Другого у меня нет.
- А теперь моя очередь?
- Да.
- Хорошо, Харви, что тебе нужно?
- Встретиться с твоим клиентом.
- Гэллопсом?
- Да.
- Когда?
- Сегодня. Чем раньше, тем лучше.
Мне нравилось, что Ловкач не нуждался в нудных объяснениях и сразу понимал, что к чему. На мгновение он задумался, вероятно прикидывая за и против, снял трубку, набрал номер и через три или четыре секунды добрался до Гэллопса. Я слушал Ловкача с нескрываемым восхищением. Его мелодичный голос обволакивал собеседника, а лгал он настолько убедительно, что я сам едва не поверил тому, что он говорил. Особенно когда речь зашла о том значительном вкладе, который я мог привнести в расследование.
- Ну? - спросил я, когда Ловкач положил трубку.
- Завтра в одиннадцать.
- Не сегодня?
- Нет. Не сегодня.
- Ладно. Пусть будет завтра. Как Гэллопс назвал меня, когда ты впервые упомянул мое имя?
- Кажется, говнюком, - ответил Ловкач. - Затем он произнес что-то еще более неудобоваримое.
Макс Квейн с женой и двумя сыновьями жил рядом с бульваром Вильсона, недалеко от старого канала. В этой части города преобладали люди обеспеченные, с опаской относящиеся к винограду, не признающие салата, которых в последнее время особенно беспокоило истребление китов японцами.
Минтвуд Плейс, наоборот, представлял из себя квартал обшарпанных кирпичных домов, граничащий с Колумбиа-роуд, населенный выходцами из Латинской Америки, неграми и частично белыми. Найти нужный дом там мог лишь тот, кто знал, где искать, а поставить машину просто не представлялось возможным. И я решил, что трудно найти лучшее место для квартиры, о которой не должна знать жена.
Время подходило к двум часам, когда мне удалось приткнуться к тротуару на Девятнадцатой улице. Я снял пиджак, ослабил узел галстука и пошел к перекрестку с Минтвуд-стрит, где повернул налево. Было жарко, жарко для Вашингтона, жарко для Нового Орлеана, жарко даже для Африки, и я вспотел, пройдя полквартала. Когда же квартал остался позади, я просто взмок. Двое пуэрториканцев, загорелых, без рубашек, сидели в тени дома и передавали друг другу бутылку в бумажном пакете. Они проводили меня взглядом, вероятно, потому, что кроме меня на улице никого не было.
По адресу, сообщенному Квейном, я нашел трехэтажный кирпичный дом с крытым крыльцом. Там играли дети, мальчик и девочка с черными испанскими глазами. Они пытались ввернуть лампочку в пустую винную бутылку. Успеха не предвиделось, но их занимал сам процесс.
Я прошел в маленький вестибюль, всю обстановку которого составляла тележка из магазина самообслуживания с отвалившимся колесом. На стене висели шесть почтовых ящиков с табличками для имен проживающих в квартирах. На четырех были написаны фамилии, на двух - нет. На ящике нужной мне квартиры номер шесть кто-то написал не Квейн, а Джонсон.
Я начал подниматься по ступеням и никого не встретил, пока не добрался до второго этажа и не подошел к лестнице, ведущей на третий. Навстречу бежал мужчина. Даже несся. Он очень спешил, потому что перепрыгивал через две ступеньки. Я отступил в сторону. Он не заметил меня, так как смотрел под ноги, чтобы не упасть. Затем поднял голову, увидел меня, заколебался, но вновь побежал вниз. Как мне показалось, чуть быстрее.
Роста он был небольшого, широкоплечий, с короткими ногами. На смуглом лице выделялись тяжелые черные брови. Ему было лет тридцать пять. По случаю жары он надел светло-голубой костюм. Я повернулся, чтобы получше разглядеть его, так как подумал, что уже встречал эти тяжелые брови, но успел увидеть лишь его затылок с круглой белой лысиной на макушке диаметром в дюйм-полтора.
Я поднялся на третий этаж, стараясь вспомнить, где я видел этого человека. Квартира Квейна, номер шесть, оказалась справа от лестницы. На площадке пахло скисшим молоком и испанскими пряностями. Дверь была приоткрыта. На палец, не больше. Я постучал, не получил ответа и вошел.
Квартира ничем не напоминала любовное гнездышко. Комната начиналась сразу за входной дверью, справа находилась кухня, слева - ванная. Под стать была и мебель: обеденный стол с пластиковым верхом, четыре табуретки, софа, на полу дешевый зеленый ковер. Пара стульев, бра на стене, перед софой кофейный столик, на нем черный кнопочный телефон. Рядом на блюдце полная чашка кофе и ложечка.
- Макс? - позвал я и тут же добавил: - Есть тут кто-нибудь?
Я повернулся к кухне, полагая, что Квейн пошел за сливками или сахаром. Слева раздался какой-то звук. Я оглянулся. Из ванной выполз Макс Квейн.
Он полз медленно, на руках и коленях. По направлению к телефону. Между ними было восемь или девять футов. Ему удалось одолеть один. Затем он рухнул на ковер, его серые глаза смотрели на меня, но уже ничего не видели.
От уха до уха - так в книжке режут горло. "Его горло было перерезано от уха до уха". Эта фраза встречалась мне много раз, хотя я и не помню, где именно. Максу Квейну перерезали шею, но тот, кто это сделал, вероятно, не читал книг. Он полоснул Квейна дважды, по обе стороны гортани. Перерезав основные артерии. Квейн был весь в крови, из ванной за ним по зеленому ковру тянулся красный след.
Остальная кровь осталась в ванной, и я подумал, что отмыть ее там будет гораздо легче, чем на ковре. Не слишком уместная мысль, но в тот момент я не мог похвастаться ясностью мышления. Я стоял, не в силах пошевельнуться, и смотрел на Квейна. А он смотрел на меня, но его глаза не двигались и не моргали. Потом я присел на корточки и попытался нащупать пульс. Сердце Квейна не билось. Впрочем, другого я и не ожидал.
Я встал и прошел на кухню. Там никого не было. Только чайник, банка растворимого кофе и коробочка с кусковым сахаром. Я прикоснулся к чайнику. Он был теплый, даже горячий. Я заставил себя заглянуть в ванную. Говорят, что в человеке пять литров крови, но мне показалось, что в ванной ее вылилось гораздо больше. Она была везде - на ванне, на унитазе, раковине, на полу, даже на стенах.
К горлу подкатила тошнота, и я бросился к кухонной раковине. Затем пустил холодную воду, умылся и вытерся бумажным полотенцем.
Я вернулся в комнату и обошел тело Квейна, безуспешно пытаясь отвести от него взгляд. Я шел к телефону, стоящему на кофейном столике рядом с чашкой кофе, блюдцем и ложечкой. Я собирался позвонить в полицию и сказать, что Макс Квейн мертв.
Именно тогда я разглядел, что это за ложечка. Затем взял ее и поднес к глазам. Я смотрел на нее не меньше минуты. Она напомнила мне о многом и поставила еще больше вопросов. Я положил ее в карман.
Я повернулся, чтобы покинуть квартиру, где лежал Макс Квейн с перерезанным горлом. Я уходил, решив не звонить в полицию и не смотреть на Квейна. В полицию я не позвонил, но удержаться от того, чтобы не взглянуть на Квейна, мне не удалось. Помимо воли в поле зрения моих глаз попала его шея с глубокими разрезами. Под ними был воротничок с петлицами и аккуратной золотой булавкой. Чистой, без единого пятнышка крови.