Глава 7
Не знаю, почему я поехал через Джорджтаун? Даже не помню, как туда попал. Но когда понял, где нахожусь, свернул к бензозаправке на М-стрит и из телефона-автомата позвонил в полицию. Кто-то мне ответил, и я сообщил, что они могут найти убитого мужчину на квартире в Минтвуд Плейс. Я не стал говорить, кто этот мужчина и как меня зовут, но сказал, что ему перерезали горло. А потом заставил себя повесить трубку, так как боялся, что не удержусь и добавлю, что мужчине перерезали горло от уха до уха, а это уже не соответствовало действительности.
После телефонного разговора мне стало легче. Ненамного, но легче. Я даже вспомнил, что должен что-то сделать. Когда я подъезжал к Кей-Бридж, в голове у меня окончательно прояснилось. Ну конечно, Рут просила купить джин. И была совершенно права. Мы просто не могли обойтись без джина. Нам требовалось море джина. Поэтому я зашел в винный магазин и купил две бутылки "Джилби". А может, "Гордон". Точно я не помню.
Одну бутылку я открыл прямо в машине и глотнул теплого неразбавленного джина. С трудом мне удалось удержать его в желудке, и несколько минут спустя мои нервы успокоились настолько, что правая нога перестала сползать с педали газа.
Только после второго глотка я понял, что выбрал более долгий путь, через Джордж Вашингтон Парквей, Лисбург и дорогу номер 9, ведущую к Харперс-Ферри. Долгий не по расстоянию, а по времени. Быстрее я мог добраться до дома по шоссе 340.
Я достал жестяную коробочку и одной рукой свернул три сигареты, чтобы их хватило на весь путь. Мне пришлось поднять стекла, чтобы табак не разлетался, и, когда я свернул сигареты, в кабине было нечем дышать, а я весь вспотел. Мне показалось, что я чувствовал, как джин испарялся из всех пор моего тела. Я закурил, опустил стекло и вновь приложился к бутылке.
К сожалению, джин не отвлек меня от мыслей о Максе Квейне. Я думал о Квейне и его шее, и как ее перерезали, и никак не мог отогнать навязчивое "от уха до уха". Задавшись вопросом, когда это произошло, я сам и ответил на него. В тот момент, когда я проходил мимо раздетых по пояс пуэрториканцев, передававших друг другу бутылку в бумажном пакете. То есть за минуту или две до того, как я подошел к трехэтажному дому, прошел мимо мальчика и девочки, играющих на крыльце, и начал подниматься по лестнице, где встретил широкоплечего мужчину с короткими ногами и густыми черными бровями, которого я видел раньше, но так и не вспомнил, где именно.
Гораздо проще для меня было вспомнить, как я познакомился с Максом Квейном. Двенадцать лет назад. К тому времени он уже успел закончить какой-то колледж в Колорадо, защитив диплом по такой полезной науке, как психология. Он начал работать в отделении профсоюза государственных работников в Денвере. Энергия, с которой он взялся за дело, и природный ум не остались незамеченными, его перевели в Вашингтон, и к моменту нашей встречи Квейн занимал должность международного представителя.
Двадцатисемилетний Уэрд Мурфин был к тому времени организационным директором профсоюза. Стейси Хандермарк, мягкий и добрый президент ПГР, пусть нехотя, но признавал, что ему необходим сильный и безжалостный помощник, на которого он мог полностью положиться. Поэтому Мурфин и стал организационным директором в двадцать семь лет.
Мурфин и Квейн хорошо дополняли друг друга, и, помня об этом, с 1966 по 1972 год я привлекал их обоих к организации четырех избирательных кампаний. За эти годы Уэрд Мурфин практически не изменился. Он остался таким же сильным и безжалостным, хотя его страсть к подробностям росла прямо на глазах.
Квейн стал другим. Энергия и ум остались при нем, но иллюзии уходили, а замены им Квейн так и не нашел. Их место могло бы занять честолюбие, но для этого требовалась убежденность в том, что от человека что-то зависит, а Квейн слишком хорошо знал подноготную нашей выборной системы.
В итоге его помыслы устремились к деньгам, причем Квейна не слишком волновало, каким образом они попадали к нему в руки. Он частенько участвовал в различных махинациях, дурно пахнущих, но сулящих быстрое обогащение. Иногда они удавались, и тогда у Квейна появлялись деньги, которые он быстро тратил, не испытывая при этом особой радости.
Но большинство его прожектов заканчивались так же, как и попытка вывезти из Мексики марихуану при помощи пилота времен второй мировой войны. Я было подумал, а не участвовал ли в подобном мероприятии тот коротконогий широкоплечий мужчина с густыми бровями, так стремительно пронесшийся вниз по лестнице? Но решил, что это маловероятно, так как нисколько не сомневался, что видел его раньше. Но пока не мог вспомнить, где и когда.
Поэтому я начал перебирать в памяти события дня час за часом, стараясь припомнить всех и вся. Денек выдался на редкость насыщенным, и, доехав до Лисбурга, я успел вспомнить лишь то, что происходило до моего прихода в трехэтажный кирпичный дом.
Хотя мне этого и не хотелось, но перед глазами вновь встали залитая кровью ванная, тело Квейна, горячий чайник, чашка кофе, блюдце и ложка на кофейном столике. Я пощупал карман, чтобы убедиться, что ложка на месте. Она никуда не делась, и тут я внезапно вспомнил, где видел мужчину с густыми бровями.
Он сидел в черном "плимуте", когда я входил в дом моей сестры в Джорджтауне. Когда я вышел из ее дома, его заменил другой, выдававший себя за детектива Нестера. Я вспомнил широкоплечего мужчину не только из-за густых, похожих на гусеницы бровей, но также и по ложке, напомнившей мне о сестре. Я снова потрогал ложку. Я мог порассуждать о ней и о том, как она попала к Квейну, прямо сейчас или отложить это на завтра. Я выбрал завтра. Я часто прибегал к этому средству, когда предстояло заняться неприятным делом.
Когда я добрался до дома, собаки и кошки встретили меня с большой радостью. Петухи и утки не обратили на мое прибытие ни малейшего внимания. Было почти четыре часа, и Рут сидела на веранде со стаканом ледяного чая в руке. Когда я наклонился и поцеловал ее, она улыбнулась и сказала:
- Вы благоухаете джином, сэр.
- Вероятно.
- Ты пьян?
- Нет, но подумываю, не напиться ли мне.
Она пристально посмотрела на меня.
- Плохие новости?
- Очень.
- Присядь, а я приготовлю что-нибудь, чтобы помочь тебе напиться.
Я сел, Рут ушла в дом и вернулась с большим бокалом джина с тоником. Я свернул сигарету, закурил, отпил из бокала и оглядел свои владения.
Нельзя сказать, что это была настоящая ферма, потому что сразу за прудом находился поросший лесом довольно крутой холм. Пейзаж скучнейший. Правда, бывший владелец утверждал, что его отец и брат почти сто лет жили на доходы с этих восьмидесяти акров, но мне с трудом в это верилось.
Дом, построенный в 1821 году, достался мне жалкой развалюхой. Было бы дешевле и куда практичнее снести его и построить новый. Вместо этого я потратил кучу денег, чтобы привести его в божеский вид, так как раньше удобства были во дворе, а электропроводка - в одной комнате.
После того как в доме появился подземный бункер для сбора отходов, две ванные и современная электрическая кухня, водопроводчик смог послать старшего сына в Йельский университет, а электрик - отправить жену в кругосветный круиз.
Я думал о ферме, потому что мне не хотелось думать о чем-то еще, особенно о прошедшем дне.
- Тебе дважды звонили, - прервала мои мысли Рут.
- Кто?
- Во-первых, сенатор Корсинг. Вернее, кто-то из его сотрудников. Сенатор хочет, чтобы ты завтра позвонил ему.
- Зачем?
- Молодая дама, говорившая со мной, не сообщила мне никаких подробностей.
- А кто еще?
- Мистер Квейн. Я дала ему телефон Одри. Он дозвонился до тебя?
- Квейн?
- Да.
- Квейн мертв. Может, мне лучше рассказать тебе обо всем.
- Да, пожалуй, так будет лучше, - кивнула Рут, не сводя с меня глаз.
И я рассказал ей обо всем, о всех событиях этого дня, не упомянув лишь о ложке. Я умолчал о ней, потому что сам не разобрался, в чем тут дело.
Когда я наконец закончил, часы показывали половину седьмого и оказалось, к моему полному удивлению, что мой бокал опустел лишь наполовину. Лед давно растаял, но бокал все еще холодил руку, и я одним глотком допил оставшийся джин с тоником.
- У нас такое случается, не так ли? - прервала молчание Рут.
- Да. Постоянно.
- Это глупо.
- Да.
- Я вот о чем. Если мистер Квейн знал или хотя бы предполагал, что случилось с мистером Миксом, почему он позвонил тебе? Почему он не позвонил в полицию?
- Не представляю, - я пожал плечами. - Возможно, он решил, что сможет заработать на этом деньги.
- И ты думаешь, что Квейна убил именно тот мужчина, что утром наблюдал за домом твоей сестры?
- Да, один из них. Их было двое.
- А почему они наблюдали за домом Одри?
- Не знаю.
- Это как-то связано с мистером Миксом?
- Я думаю, тут все связано с мистером Миксом.
- Каким образом?
- Не знаю.
Несколько секунд она смотрела на меня, а потом улыбнулась.
- Ты нашла что-то забавное? - поинтересовался я.
- В некотором смысле.
- Что именно?
- Вообще-то, забавные мысли сейчас неуместны.
- Из-за Квейна?
- Да.
- На похоронах частенько шутят. Ничего не могут с собой поделать.
- Легкая форма истерии?
- Возможно, - кивнул я.
- Мне всегда казалось, что мистеру Квейну грустно жить на свете. И он ужасно несчастный.
- Боюсь, так и было на самом деле.
- У него было много друзей?
Я на мгновение задумался.
- Нет. Вряд ли. Пожалуй, только Мурфин. И я. Полагаю, я был его другом. У него было много знакомых, но катастрофически не хватало друзей.
- Некоторым людям необходимо иметь много друзей, - заметила Рут.
- Твои рассуждения о друзьях имеют отношение к тому, что ты нашла забавным?
- Наверное, - вновь улыбнулась она. - Мне кажется, что происходящее несколько напоминает вестерн.
- Вестерн?
- Фильм.
- Ага, - кивнул я. - Чем же?
- У нас были причины приехать сюда четыре года назад, не так ли?
- Разумеется.
- Я думаю, эти причины весьма схожи с теми, что побуждают героя вестерна, седовласого ковбоя, засунуть пистолет в кобуру, остепениться и заняться чем-то, отличным от стрельбы.
- Потому что он испугался?
Она покачала головой.
- Нет, потому что ему надоело быть благородным ковбоем, или наскучило, или то и другое вместе.
- О боже, да ты у меня романтическая личность.
- Я еще не закончила. Итак, он выращивает горох, или пасет скот, или занят каким-то другим делом, которое, как он решил для себя, доставляет ему большее удовольствие, чем стрельба из пистолета, в крайнем случае винтовки. Именно тогда они и приходят к нему.
- Кто?
- Жители городка.
- Ага.
- Они обеспокоены.
- Из-за нечестного шерифа.
- Который силой и угрозами держит в страхе весь город.
- И метко стреляет.
- Очень метко, - поправила меня Рут.
- Они предлагают ему деньги? - спросил я. - Это неплохая завязка.
- Может, и предлагают, но не слишком большую сумму. И не деньги побуждают его согласиться помочь горожанам.
- Какова же истинная причина?
- Ему интересно узнать, появился ли человек, который стреляет лучше, чем он.
- Подобное любопытство может привести к тому, что его убьют.
- Только не в вестерне, - возразила Рут, и беспечность исчезла из ее голоса.
Я ответил не сразу.
- Я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Ты бы предпочла, чтобы я остался дома и выращивал горох.
- Естественно, - кивнула она. - Но это не все.
- А что еще?
- Я также пыталась сказать тебе, что понимаю, почему ты не можешь остаться.
Я встал, подошел к Рут и положил руку ей на плечо. Она накрыла мою руку своей, но не подняла на меня глаз, продолжая смотреть на пруд, где плавали утки.
- Ну, раз уж ковбой решил помочь городу, не стоит откладывать это дело в долгий ящик.
- Да, - Рут сжала мою руку, - но сначала тебе надо переодеться.
Я переоделся и пошел доить коз, которых обрадовал мой приход.
Глава 8
Следующим утром в девять часов я стучал в дверь дома моей сестры в Джорджтауне. На этот раз она открыла дверь в белых брюках и голубой блузе, с шарфом на голове. В руке она держала щетку.
- Послушай, - сказал я, - ты выглядишь, как домохозяйка в рекламном ролике.
- Не болтай ерунды, - фыркнула она.
Я вошел, и тут же в комнату влетели мои племянник и племянница.
- Харви, Харви, - завопил мой племянник, - мама говорит, что в субботу мы поедем к тебе и Рут, что ты повесил новые качели.
- En Francais, черт побери! - рявкнула Одри, прежде чем я успел открыть рот. - En Francais.
Мой шестилетний племянник, его звали Нельсон, насупился и сказал:
- Французский язык чертовски труден.
Моя племянница, пятилетняя Элизабет, самодовольно улыбнулась и произнесла на быстром, совершенном французском:
- Добрый день, дядя, я надеюсь, что вы здоровы, и тетя Рут здорова, и ваши собаки, и ваши кошки, и утки, и козы тоже здоровы, - а затем показала язык брату.
Я подхватил ее на руки, прежде чем Нельсон дал ей тумака.
- Козы только вчера спрашивали, приедете ли вы в субботу, - сказал я по-французски.
- Козы не умеют говорить, - возразил Нельсон. На французском. - Они могут сказать только бе-е-е-е.
- А ты пробовал говорить с козой по-французски? - поинтересовался я.
Он подозрительно посмотрел на меня.
- Нет.
- Видишь ли, козы говорят только на чистом французском языке. Пока ты не выучишь его как следует, они не будут разговаривать с тобой.
Возможно, племянник мне и не поверил, но, когда я опустил Элизабет на пол, он взял ее за руку и сказал по-французски:
- Пойдем на улицу и поиграем.
Элизабет повернулась ко мне и мило улыбнулась.
- До свидания, дядя, - сказала она на безупречном французском. - Я с нетерпением жду встречи с вами, и тетей Рут, и собаками, и кошками, и утками, и козами в субботу.
- Ты забыла про петухов, - улыбнулся я и повторил слово "петухи" по-английски.
Для Элизабет это было новое слово, она дважды произнесла его по слогам и добавила:
- И, конечно, с петухами.
Нельсон дернул ее за руку, и они побежали к черному ходу, ведущему в сад.
- Ты права, - я взглянул на Одри. - Им шесть и пять.
Она покачала головой:
- Думаю, я слишком поздно начала учить их французскому. Надо было начинать в два или три года, а не в четыре.
- Они способные, - возразил я.
- Пойдем на кухню, - в руке Одри по-прежнему держала щетку. - Мне надо замести кукурузные хлопья. Служанка не смогла прийти сегодня.
- А где Салли? - спросил я.
- Ее тоже нет.
На кухне она налила мне чашечку кофе, которую я выпил, сев за стол и наблюдая, как она сметает рассыпанные кукурузные хлопья. Мне показалось, что подметать она разучилась, но я решил не высказывать вслух свои мысли. Покончив с хлопьями, Одри села напротив с чашкой чая.
- Ну, на этой неделе ты вошел в роль старшего брата, - сказала она. - Второй визит за два дня.
- Я был неподалеку и решил заехать.
- Да, конечно.
- Вы будете у нас в субботу? Рут ждет вас с нетерпением.
- Харви.
- Да?
- Что у тебя на уме?
Я вздохнул, достал из кармана ложку и положил ее на стол. Одри посмотрела на нее, взяла в руки, затем перевела взгляд на меня.
- Где ты ее взял?
- Ты узнала ее?
- Еще бы. Конечно, я узнала ее. Это мамина ложка.
- Ты уверена?
- Разумеется, уверена. Так же, как и ты. Мы пользовались ими по воскресеньям, на Рождество, Пасху и другие праздники. Это ложка из фамильного сервиза. Маминого фамильного серебра. На ней есть буква Л. Посмотри.
Я уже видел букву Л, начальную букву фамилии Лонгмайр, но все равно посмотрел.
- Если я не ошибаюсь, после смерти мамы серебро взяла ты?
- Конечно, взяла. Серебро не выбрасывают. Ты же не хотел его брать.
- Нет, не хотел. Оно все еще у тебя? Где?
Одри задумалась. Затем встала и начала открывать нижние ящики шкафов.
- Вот! - с триумфом воскликнула она. - Я помню, пару месяцев назад сказала Салли, чтобы она попросила служанку отполировать серебро. Что ты от меня хочешь, сосчитать ложки?
- Да.
Она сосчитала.
- Их должно быть двенадцать, а здесь только десять.
- А как насчет вилок?
- Двух не хватает, - ответила Одри, пересчитав вилки.
- Может, ты посчитаешь и ножи?
Покончив с этим, она посмотрела на меня.
- Двух нет. Что теперь?
- Пожалуй, что все. Вероятно, им больше ничего не требовалось.
- Кому?
Я достал жестяную коробочку и начал сворачивать сигарету.
- О господи! - Одри достала из ящика и швырнула мне пачку "Лакис", сигарет без фильтра. - Я поклялась, что ты больше не будешь крутить передо мной сигареты, даже если придется купить тебе годовой запас.
- Я не знал, что тебе это не нравится, - я убрал коробочку, открыл пачку сигарет, закурил. Одри злилась или притворялась, что злится.
- Ладно, Харви, - она вновь села за стол. - Кто залез в фамильное серебро?
- Что ты думаешь о Максе Квейне? - спросил я. Несмотря на то что она была моей сестрой, я пристально следил за ее реакцией.
Но никакой реакции не последовало.
- А что я должна о нем думать?
- Разве ты не знаешь об этом? Из газет. Из телевизионного выпуска новостей.
- Харви!
- Что?
- Я два года не читаю газет. А телевизор не смотрела шесть месяцев. Если не считать передач для малышей.
- Ты не была знакома с Максом?
- Я не была знакома с Максом, если ты имеешь в виду Квейна, но я знаю, что вчера мне звонил мужчина, назвавшийся Максом Квейном, и спрашивал тебя. Он сказал, что у него важное дело, мне показалось, что он очень нервничает, и я дала ему телефон Ловкача. Он застал тебя там?
- Да.
- И какое отношение имеет все это к маминому серебру?
Я взял ложку, повертел ее в руках.
- Вчера я увидел ее на столе в квартире Квейна после того, как нашел его самого с перерезанным горлом.
- Господи!
- Так вы не были знакомы?
- Я уже сказала, что нет.
Я встал, подошел к плите, налил еще кофе.
- Где у тебя сахар?
- В сахарнице.
Я нашел сахарницу, насыпал в чашку ложку сахара, размешал.
- Салли все еще живет здесь, не так ли?
- Салли - член семьи, - ответила Одри. - Ее комнаты на третьем этаже. Там есть отдельный вход.
- Но дома ее нет?
- Нет.
- Почему?
Моя сестра вздохнула:
- Салли и Квейн, так?
- Похоже, что да.
- Ей позвонили в восемь вечера. Она очень расстроилась и сказала, что должна уйти. Я не стала спрашивать, куда и зачем.
- Вы с ней все так же близки?
Одри кивнула.
- Я думаю, она спасла мне жизнь после смерти Джека.