Поблагодарив его, Даниель Винс отоварила рецепт в первой же попавшейся аптеке и, вернувшись в свой номер в "Беверли Уилшир", заказала поджаренные тостики, бутылку вина и несколько таблеток драмамина, лекарства от морской болезни. Первым делом она съела тосты, запив их вином. Затем проглотила драмамин. После этого остатками вина промыла горло, позволив проскользнуть в желудок четырем дюжинам таблеток секонала, уверенная, что тосты с вином позволят им скорее всосаться в стенки желудка. И лишь после того она сняла трубку и позвонила своему брату Полу Эдеру в Вашингтон, округ Колумбия, сообщить, что она сделала.
- Значит, позвонив Полу, - сказал Эдер, - она связалась с тобой.
- Нет. Он перезвонил в отель и заставил их вызвать врача. Ее отправили в больницу. Не было никаких копов. Никакой прессы.
Эдер кивнул.
- Он позвонил в больницу, которая, как оказалось, была расположена в Санта-Монике и обговорил с ними вопрос о деньгах. Покончив с делами в больнице - отдельная палата, круглосуточная сиделка, специалисты, никаких посетителей и так далее; только тогда он позвонил мне.
Эдер задумчиво изучал Винса.
- Первым делом он рассказал тебе о Данни. И после этого, могу себе представить, он выдал все, что было у него на уме.
- Он выдал целую кучу проклятий, Джек, - вздохнул Винс.
- И кому досталось больше всего - мне?
- Он был достаточно справедлив. Каждому из нас досталось в равной мере.
- И затем он вылетел сюда?
- В тот же вечер. Я встретил его в аэропорту и оттуда мы сразу же направились в больницу Святого Ионна в Санта-Монике.
- В больницу.
Винс кивнул.
- К тому времени ей уже сделали промывание желудка и из отделения интенсивной терапии перевели в отдельную палату с сиделкой. Но что-то в ней сдвинулось или надломилось, потому что она не узнавала ни меня, ни Пола. Так что через несколько минут нам пришлось с ней расстаться, и Пол продолжал изрыгать проклятия.
- Все так же в твой и мой адрес?
- Все так же. Но на этот раз я был глух и нем, и чем больше он выходил из себя, тем упорнее я молчал. Я испытывал едва ли не приятное ощущение - словно наглотался кодеина. Наконец, я устал слушать его и сказал, чтобы он заткнулся.
Встав, Эдер подошел к окну и выглянул из него.
- Сегодня самый длинный день в году?
- Был в среду.
- Что точно говорил Пол, когда он рвал и метал - постарайся припомнить поточнее.
- Он сказал, что попросит дать ему шестимесячный отпуск, а если откажут, плевать ему на них, он уволится. Он сказал, что использует это время, дабы докопаться до дна той выгребной ямы, в которую моими и твоими стараниями попала Данни. Он снова и снова говорил о взятке и о старом судье Фуллере - но особенно о взятке. Каков был ее размер на самом деле и кто ее получил на самом деле и кто, по моему мнению, на самом деле давал ее. Он все время повторял слова "на самом деле".
- И что ты ему сказал?
- Я сказал ему, что на самом деле я ничего толком не знаю, пожелал ему удачи и вернулся в Ла-Джоллу, где и стал ждать развития событий.
Эдер снова повернулся к окну.
- Думаю, что закат будет просто удивительным. - По-прежнему глядя на гладь океана, он спросил: - Сколько времени прошло на деле?
- Пока его не убили? Тридцать два дня.
Эдер повернулся от окна, и выражение его лица было, скорее, задумчивым, чем удивленным.
- Значит, он, должно быть, до чего-то докопался.
- Это и мне приходило в голову.
- Он не сделал никаких ошибок - например, он мог послать тебе сообщение или письмо с отчетом о своих открытиях?
- Он как-то звонил.
- Когда?
- За два дня до того, как его убили. Он сказал, что собирается встретиться с одним парнем в Тихуане, который вроде бы что-то знает. Я предложил, чтобы он встретился с ним в зоопарке Сан-Диего около клетки с коалами в присутствии не менее, чем полутысячи свидетелей. Пол сказал, что иного варианта нет, потому что, по словам того парня, иммиграционная служба выслеживает его и на границе может перехватить. Я предложил, чтобы он основательно потрепался с ним по телефону. Нет, телефонный звонок никогда не даст того, что можно получить при встрече лицом к лицу. Я спросил, как назвался тот парень. Пол сказал, что представился мистером Смитом, засмеялся и повесил трубку - и это были последние слова, что я от него слышал.
- После чего он отправился в Тихуану, где кто-то дважды выстрелил в него, представив все дело как самоубийство, - сказал Эдер. - Если бы в него выпустили одну пулю, все сработало бы, но два выстрела означало, что они хотели дать знать о своем присутствии.
- Это и мне приходило в голову.
- А затем бедняга Благой Нельсон и награда за мою голову.
- Еще одно оповещение. И достаточно откровенное.
- Плюс еще девушка-фотограф в розовом фургоне. "Цветы Флорадора, Санта-Барбара". Когда мы двинемся разыскивать их?
- Завтра, первым же делом.
Эдер снова уставился на ковер.
- Что показало вскрытие Пола?
- В Тихуане оно было сделано лишь поверхностно. Я потребовал передать мне тело. Созвонившись с его адвокатом в Вашингтоне, я кремировал его. В соответствии с завещанием.
- Куда делся его прах?
Винс кивнул на окно.
- В океане. Это пожелание было в его завещании, хотя, скорее всего, он имел в виду Атлантический океан. После него осталось немного - около десяти тысяч долларов на счету, двухлетний БМВ и страховой полис на сто тысяч долларов, преподнесенный ему кем-то из друзей. Все он оставил одному из мозговых трестов в Вашингтоне, который пытается определить, живем ли мы при неоконсерватизме или при неолиберализме.
- В настоящий момент это совершенно неважно, - сказал Эдер, снова поворачиваясь к океану. - Хотя в том, что касается Пола, довольно забавно. Он никогда не интересовался деньгами - во всяком случае, как это присуще тебе или мне. И не пойди он работать на правительство, он мог бы грести их лопатой.
- Может быть.
Повернувшись, Эдер с неподдельным любопытством уставился на Винса.
- Ты любил Пола?
- Я вырос вместе с ним, и четыре года мы обитали в одной комнате.
- Ты уходишь от ответа.
Винс рассеянно уставился куда-то в пространство за левым ухом Эдера.
- Не берусь утверждать, что когда-то любил его. В общем-то, нет. Я уважал его ум, завидовал его кругозору, презирал его политические взгляды и ужасно хотел трахнуть его сестру.
- Что ты, в конце концов, и сделал.
- Что я, в конце концов, и сделал.
Эдер, опять-таки не скрывая своей заинтересованности, спросил:
- Ну, хоть Данни-то ты любил?
- Очень.
- А сейчас?
- А сейчас, Джек, я просто люблю ее.
Глава девятая
Было по-прежнему светло в этот вечер последней пятницы июня, когда на обочине седьмого поворота - последний участок на Гарднер-роуд - остановилась машина. Джек Эдер слегка приподнялся на переднем сидении "Мерседеса", и перед его взглядом открылась внизу большая часть Дюранго, включая деловую - пять кварталов в длину и трех в ширину - примыкавшую с запада к Южнотихоокеанской трассе. Сразу же за насыпью начинался океан и тот клочок берега, который Сид Форк любил называть "самый длинный участок галечного пляжа, шириной в фут, во всем штате Калифорния".
Как Эдер и предсказывал, закат был действительно величественным; последние лучи его затопили весь деловой квартал, включая и одинокий семиэтажный небоскреб; и теплый мягкий свет, омывавший его стены, можно было сравнить с потоками золота, с которым местные обитатели были знакомы куда лучше, чем с медью.
Эдер, не отрываясь от лицезрения открывшейся перед ним картины, спросил:
- Сколько у нас еще осталось в Багамском банке?
- Примерно триста тысяч.
Во взгляде Эдера, который он устремил на Винса, читалось недоверие и даже потрясение.
- У нас были расходы, Джек. На твоего юриста. Недешево обошлась отмывка денег. Содержание Данни. Мать Благого Нельсона. Да и я… потратил кое-что из них, чтобы есть и пить.
- Теперь они нам понадобятся, - сказал Эдер и, припомнив кое-что, добавил: - Продолжай высылать по пятьсот в месяц матери Благого.
- Как долго?
- Пока не кончатся деньги, - ответил Эдер, изучая простирающиеся внизу кварталы Дюранго.
В пяти кварталах к востоку от Тихоокеанской трассы, деловая часть города потерпела неудачу в предпринятой еще много лет назад попытке включить в свои пределы Хэндшоу-парк, который занимал два квартала, отданных под посадки сосен, магнолий, эвкалиптов, и лужайки, где стояли девять бетонных столов для пикников, сломанная детская горка, несколько качелей и посеревшая от времени эстрада, некогда блестевшая белой краской.
В те времена сборный оркестр Дюрангского колледжа и группы танцующих под музыку девушек получали некоторую сумму за концерты в летние воскресные дни. Но по мере того, как налоговые поступления в городской бюджет все уменьшались, бюджетный топор сначала отсек летние концерты, потом слаженных в своих движениях группы девушек, а потом упал и на дирижера Милта Стида, который к тому же преподавал искусствоведение и, насколько были верны доходившие слухи, завершил свою карьеру, играя на корнете в Диснейленде.
До избрания Б.Д. Хаскинс мэром Хэндшоу-парк носил скромное звание Городского парка. Она переименовала его в честь Дикки Хэндшоу, который провел четыре срока на посту мэра, пока в 1978 году Хаскинс не выиграла у него предвыборную компанию, запомнившуюся как самая ожесточенная за всю 148-летнюю историю города.
Переименование парка было сначала воспринято как благородный и достойный жест победителя. Но такое представление существовало лишь до того, как стало известно о разговоре в баре "Синий Орел" между Нормом Трисом и местным юристом, который считался молодым, подающим надежды политологом. Он уверенно утверждал, что на следующих выборах Б.Д. Хаскинс без труда положит на лопатки любой кандидат, у которого яйца на месте и в голове есть хоть пара извилин.
- Например, как ты, а? - осведомился Трис.
- Точно. Как я. А почему бы и нет?
- А потому, - терпеливо объяснил Трис, - что Б.Д. переименовала этот парк в честь Дикки Хэндшоу отнюдь не потому, чтобы народ его помнил. Она хотела, чтобы такие типы, как ты, не забывали, какая судьба постигла его.
- Насмотрелся? - спросил Келли Винс.
Кивнув, Джек Эдер бросил последний взгляд на панораму города и откинулся в кресло.
- С востока на запад тянутся примерно две дюжины улиц, - сказал он, - и около двух с половиной дюжин с юга на север. Слишком много пустых мест. Об архитектурных достопримечательностях и говорить не приходится, если не считать несколько гемороидальных шишек… или кремовых тортов. Скорее всего, это гостиницы типа "поесть-поспать"… или адвокатские конторы. Интересно, тут в самом деле любят кремовые торты?
Когда Винс сказал, что не знает, Эдер задал другой вопрос:
- Поскольку город имеет такой непритязательный вид, где, по-твоему, живет богатая публика?
- Вон там, повыше, - показал Винс, поскольку в это время они уже медленно выруливали из тупика, именуемого Дон Эмилио-драйв. - Где всегда и жили.
Добравшись до конца проезда, они увидели аккуратное синее бунгало мэра Хаскинс и выразили свое восхищение прекрасным состоянием посадок жакаранды. Остальные шесть домов, образовавших короткую улочку, ничем не превосходили обиталище мэра. Осматривая строения, мимо которых они двигались, Эдер заметил:
- Ну, если так живут богатые, то помоги, Господи, беднякам.
Мэр лично открыла перед ним двери, когда Винс позвонил. На ней была черная юбка, серая шелковая блузка и минимум косметики. Набор ее драгоценностей включал в себя золотые квадратные мужские часы, которые могли быть приобретены у Картье, и незамысловатые золотые сережки, что можно купить в любой аптеке. Винс подумал, что, по всей видимости, их происхождение ее не волнует.
Первым делом Б.Д. Хаскинс посмотрела на Эдера, потом на Винса и снова перевела взгляд на гостя постарше.
- Вы - Джек Эдер, - сказала она, протягивая руку. Обмениваясь рукопожатиями, мэр спросила: - Как вы предпочитаете, чтобы вас называли - судья, мистер главный судья или мистер Эдер?
- Джек, если вас это не затруднит.
Хаскинс сдержанно улыбнулась и взглянула на Келли Винса.
- Мэр Хаскинс, - рука ее, когда он к ней прикоснулся, как ни странно, вызвала у него воспоминание о блондинке Дикси. Кисть ее была такой же тонкой, прохладной и сухой, как у Дикси, но рукопожатие не носило столь продолжительного характера: сжав на мгновение его пальцы, она сразу же отдернула руку с быстротой опытного политического деятеля.
Через маленький холл она провела их в гостиную, самым примечательным предметом обстановки которой была длинная кушетка кремового цвета, с 1930 года нуждавшаяся в основательном ремонте. Здесь же стояло клубное кресло коричневой кожи, в котором она, судя по расположенной рядом высокой медной лампе, предпочитала читать. И кресло, и диван позволяли рассесться у кофейного столика, которому пришлось в свое время немало попутешествовать, если судить по ярким наклейкам старых европейских отелей и пароходных линий на его столешнице.
На отполированном дубовом паркете лежал большой пушистый шерстяной ковер юкатанской работы, как предположил Винс. Телевизора не было, но полки забиты книгами, а на стене висели три репродукции Моне и несколько броских плакатов.
На одном из них была изображена аппетитная кисть влажного пурпурного винограда с невнятным лозунгом, призывающим присоединиться к бойкоту. Другой плакат изображал предельно стилизованную фигуру рабочего: он размахивал предметами, напоминающими пару молотов. Под ним - слова Брехта, что "искусство должно быть не зеркалом, отражающим реальность, а молотом, формирующим ее".
Следуя за Эдером и Хаскинс, Винс обогнул в столовой обеденный стол из стекла и хромированного металла и, миновав кухню, через заднюю дверь вышел на патио с полом из истертого кирпича, где шеф полиции Сид Форк в фартуке из полосатого сукна, хлопотал у жаровни с древесным углем.
Сначала они поговорили о погоде, а когда эта тема исчерпалась, перешли к итогам "праймериз" президентской кампании, за начальными этапами которых, как сказал Эдер, он следил еще из-за тюремных стен. О своем пятнадцатимесячном пребывании в Ломпоке он упомянул лишь словами "Когда я был в тюрьме". Когда эта скользкая тема так легко и непринужденно мелькнула в разговоре, Винс заметил, что Форк и Хаскинс испытали заметное облегчение, хотя он считал, что такое воздействие должен был бы оказать бурбон, которому все за столом отдавали должное.
- Когда я был в тюрьме, - сказал Эдер, пустившись в повествование о том, как он занимался, конечно же, совершенно ненаучным любительским изучением политических пристрастий заключенных. Он признал, что был искренне удивлен, выяснив, что подавляющее большинство из них придерживаются глубоко консервативных взглядов и почти все из них - ярые патриоты.
Сид Форк на это заметил, что его это не удивляет.
- Если бы им предложили определить идеальную пару для управления страной, то все бы сказали: Джона Уэйна - в президенты, а Клинта Иствуда - в вице-президенты. И если бы им намекнули, что, мол, Уэйн уже мертв, они бы уверили вас, что вы ничего не знаете, потому что недавно они говорили с парнем, который знает двоюродную сестру телохранителя Уэйна. И тот парень, который знает сестру телохранителя, поклялся на Библии, что Дюк вовсе не мертв, а схоронился в Рио Лобо, поджидая подходящего момента. И если бы спросили, где, к черту, это Рио Лобо, вам бы объяснили, что оно как раз в двадцати пяти с четвертью мили к западу от Фарго.
Покончив с этой аналитической оценкой, шеф сделал большой глоток виски с содовой, поставил стакан, повернулся к жаровне, с силой ткнул вилкой в один из стейков, перевернул его и снова обратился к Эдеру.
- А что вы на самом деле думаете о тех ослиных задницах, которые посадили вас под замок?
- Порой я находил их мыслительные процессы достаточно интересными и в какой-то мере даже забавными. Теперь же я больше склоняюсь к тому, что они достаточно странные.
- Большая часть из них глупы?
- Во всяком случае, ярких личностей среди них я не замечал.
- Свойственна ли им хитрость… может, даже блистательная сметливость?
- Кое-кому.
- Как насчет умения обаять? Встречались ли вы когда-нибудь с обаятельной задницей?
- Еще более редкая птичка.
Форк, по всей видимости, был готов продолжить собеседование, но переменил намерение, когда Б.Д. Хаскинс спросила, готовы ли уже стейки.
- Если кто-то хочет с кровью, то все готово, - сказал Форк, и бросил взгляд на Келли, как бы побуждая его не соглашаться. Но Винс сказал, что он любит стейк именно с кровью, а экс-главный судья добавил, что никогда не ел иных стейков.
Пили они за столом красного дерева, стоявшего в патио на козлах, и общение сошло почти на нет, если не считать комплиментов в адрес Форка за его стейки, королевский салат, рассыпчатые бисквиты и жареную айдахскую картошечку. Когда Джек Эдер, мастер светской болтовни, поинтересовался, в настоящей ли печи готовилась картошка или в микроволновой, Форк заверил, что, конечно же, в настоящей, потому что Б.Д. решительно отказывается завести микропечь у себя дома. Он сказал, что она, мол, по-прежнему уверена: от микропечи возникает рак, а вот он купил такую себе в дом, потому что какого черта ему ждать шестьдесят минут пока испечется картошка, когда она может быть готова через десять минут?
Разговор окончательно сошел на нет, и никому, даже Эдеру не приходила в голову тема для общения. И в ту секунду, когда молчание грозило стать тягостным, Б.Д. Хаскинс поднялась и спросила, не хочет ли кто кофе. Все изъявили желание, она отправилась на кухню и через несколько минут появилась оттуда с подносом, на котором стояли термос с кипятком, четыре чашечки из обожженной глины, сахар и сливки. Разливая кофе, она без всяких извинений объявила, что десерта не будет, хотя если кто-то захочет сладкого, она может предложить бенедектин и бренди. Никто не захотел.
Мэр Хаскинс заняла свое место за столом, сделала глоток кофе и вежливо улыбнулась Келли Винсу.
- Насколько я знаю, вы встречались с моей сестрой Дикси.
Искренне удивленный, Винс все-таки справился с шоком.
- Не припоминаю, чтобы она представлялась как Хаскинс.
- Она, конечно же, и не могла этого сделать, поскольку ее фамилия Мансур. Она вышла замуж за иранца. Слава Богу, за одного из богатых.
Винс кивнул, словно одобряя продуманный выбор Дикси и привалившую ей удачу.
- Вы с ней не очень похожи.
- У нас разные отцы. Мой Хаскинс, а ее - Венейбл.
- Как я предполагаю, Дикси уже пообщалась с вами.
- Она дала вам самую высокую оценку. В противном случае, мы бы не говорили с вами.
Поставив локти на стол, Сид Форк с подчеркнуто дружелюбным выражением лица склонился к Винсу.
- Вояка Слоан тоже дал вам самую лучшую характеристику, - сказал он и откинулся назад, ожидая реакции Винса.
С бесстрастным выражением лица и лишь с легкой вопросительной интонацией Винс коротко обронил:
- Неужто?
Форк кивнул.