* * *
Однажды Маша спросила Корфа, известно ли ему об экспериментах по воздействию на человеческий мозг, и если да, то можно ли молчать об этом? В ответ на столь прямой вопрос он, помрачнев, сказал:
- Мне понятен твой страх, Мари: если идеи, к примеру, проистекают открыто, ну из романов, фильмов и начинают на тебя давить, то ты все же сопротивляться-то как-то можешь, если сам, конечно, не дурак! Ну а если твое подсознание кто-то атакует тайно, а ты не подозреваешь ни о чем подобном, то так и обезуметь можно! Но научиться вскрывать такое воздействие - задача будущего…
Однако о чем бы ни говорила она с Корфом, в его словах всегда прорывалась тоска по России. Вот и месяц назад, встречаясь с ним в Кельне, Маша обмолвилась о несказанной красоте засыпанного снегом Лопатинска, о древнем монастыре, лежащем в руинах. В тот момент на лицо Вадима упала тень и он горько вздохнул:
- Эх, мне бы сейчас туда. Там - настоящая жизнь!
Тогда же Маша заговорила с ним и о вере, и он признался, что думает о Боге постоянно. Просто поверить в Него - не может! Нет-нет, он вовсе не отрицает реальное существование Иисуса Христа как лица исторического, даже как великого Пророка. Но поверить в Него, как в истинного Богочеловека, пролившего кровь свою во имя спасения человечества, умершего за нас на кресте и воскресшего - в это поверить он не может никак!!! Столь сильна оказалась закваска дяди Лео: подмосковного закрытого интерната, где с раннего детства в голову бедного Вадика вбивалось, что Бог - это выдумка слабосильных человеков… Удивительно, что в то же время в обязательную программу обучения будущих разведчиков входили оккультизм, астрология и хиромантия. Отсюда в представления графа о мире изначально внедрилось странное противоречие: он знал, что невидимые потусторонние силы существуют. В какой-то мере их можно даже обнаруживать, чтобы уметь защищаться от них… Ну а с другой стороны, можно абстрактно верить, что некие энергии исходят от Высшего Космического Разума, но Разум этот - вовсе не бог…
Однажды Корфа задело за живое, когда Маша сказала ему:
- Не алмазы народу нашему нужны, а прежде всего - пища духовная! Необходимо взращивать в человеке кристаллы духа, а не интересы к материальному благоденствию, ведь так?
Вадим взбрыкнул тогда:
- Конечно, отрицать, что "не хлебом единым жив человек", я никак не могу, однако без хлеба никто долго не протянет, ну а без промышленности, новых технологий и вооружения нас соседи проглотят вмиг, разве не так, Мари?!
Но потом все же согласился с нею, что для государства Российского возрождать церковь необходимо…
- Ведь должен же народ во что-то высокое и доброе верить, иначе и народом-то его назвать нельзя, без традиций нельзя, - так одобрил он устремления Марии вкладывать средства "Лайерс медикум" в монастырское строительство и восстановление сельских храмов.
* * *
В соборе было тихо и темно. К удивлению Маши, вместо отца Глеба у аналоя стоял незнакомый священник. Немного замешкавшись, она все же подошла к нему исповедаться, и во время службы, помимо воли, посматривала на него. Глаза странного монаха горели в полутьме, как угли. Голос был проникновенно глубоким, и всем обликом он магнетически притягивал к себе. "Какой-то темный ангел", - подумалось Марии.
А на выходе из храма отец Антоний подошел к ней и сказал, что назначен служить игуменом Никоном вместо отца Глеба:
- А вы - матушка Мария? Слышал, что помогаете монастырю. А сами-то вы откуда будете?
- Из Москвы я, отец Антоний.
- А чем вообще занимаетесь?
- Раньше преподавала, теперь же к тетушке своей подалась в ваши края.
- Приходите, матушка Мария, к нам почаще…
Мимоза шла домой, будучи в смятении: ведь говорить неправду, да еще священнику - страшный грех! А вдруг он и дальше интересоваться будет - откуда деньги, где муж и так далее? В монастыре-то ее никто ни о чем сугубо личном не спросил ни разу, даже игумен. И если для лопатинцев ее "легенда" была приемлемой вполне, то монаху-священнику, если спрашивать начнет - что сказать? Ведь в дела, связанные с Корфом, она не имеет права посвящать никого! Пребывая в тревоге и сомнениях. Маша так и не смогла ничего придумать…
В один из вечеров она была приглашена на день рождения к своей новой церковной знакомой - Галине Весловой. После окончания Московской консерватории перед этой талантливой девушкой открывались широкие возможности. Но она предпочла вернуться в Лопатинск к своим престарелым родителям-врачам и преподавала в местной музыкальной школе. Несмотря на милый характер и приятную внешность, до сих пор замуж не вышла. Маше показалось, что Галина была тайно влюблена в отца Глеба, нередко заходившего к Весловым на чай. Вот и сейчас, поднимаясь на высокое крыльцо, Мария услышала бархатный голос:
- Ты у меня одна заветная
Другой не будет никогда…
И войдя в гостиную, ничуть не удивилась, увидев за столом молодого монаха, перебиравшего струны гитары. Тихим хрипловатым баритоном ему подпевал хмурый незнакомец. Худое морщинистое лицо с тонкими чертами и глубоко посаженными умными глазами выдавало в нем незаурядность. Но во всем его облике проступало что-то сумрачно-неспокойное. И взглянув на вошедшую Машеньку, он словно уколол ее своими острыми зрачками.
- О наконец-то, Маша, проходи скорей! Позволь представить тебе Анатолия Николаича, наш земляк-лопатинец, - воодушевленно произнесла Галина.
- Удальцов, - отрекомендовался он, слегка привстав из-за стола.
А отец Глеб, на минуту прервавшись, сказал:
- Вот, матушка Мария, попрощаться зашел. Меня в Балашов переводят. Отец Никон решил поменять нас с Антонием местами. Тот ведь восстанавливал там храм Сергия Радонежского, и все вроде хорошо так было. Гм… никак не пойму, почему игумен его в Лопатинск призвал?
Маша, в свою очередь, не осмелилась в присутствии незнакомца вести расспросы о странном отце Антонии… Потом они все вместе запели "Вечерний звон", "Вниз по матушке, по Волге", "Белеет парус одинокий", а под конец "Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил…"
Поздней ночью под тихими звездами, по хрустящему от мороза снегу Удальцов, провожая Машу до дома, поинтересовался, когда она появится в Москве:
- Через две недели у меня выставка в Доме художника, приглашаю! Ручка есть? - бодро спросил он, желая записать машин номер.
- Очень тронута, спасибо, Анатолий Николаич! Но я еще не знаю, когда дома появлюсь. Лучше, если я сама вам позвоню, а?
- Буду рад, Мария! - с этими словами он достал из кармана своей обшарпанной телогрейки клочок бумаги и огрызком карандаша нацарапал свой номер. В этот миг свет от уличного фонаря упал на его обнажившееся запястье, украшенное татуировкой, что слегка шокировало Мимозу…
На кухне горел свет - Клавдия Васильевна пребывала в тревоге и при виде племянницы запричитала:
- Где только тебя носит? Я просто извелась!
- Да что случилось-то? Здесь же у Гали близко…
Не дослушав ее оправданий, тетушка выпалила:
- Да гость у нас был, три часа тебя ждал-дожидался, только что уехал!
- Гость?! - сердце Маши упало, - ме-е-ня ждал?!
- Тебя-тебя! Монашек с черной бородой и горящим взглядом.
"Это отец Антоний, - сразу поняла Мимоза, - но откуда он адрес узнал, да и зачем я ему? Очень странно. Ведь монахам-то и в дом к мирянам так уж запросто входить негоже. Без особого на то случая". И Маша долго стояла как вкопанная, с изумлением взирая на тетку. Та, немного успокоившись, пояснила:
- Сказал, будто хочет тебя прямо сейчас в монастырь доставить - к старцу: тот из Лавры на одну ночь к ним пожаловал. Вот и ждал тебя монах до упора, да не дождался!
- Ох, тетя Клава, может, и хорошо, что меня дома не было. Ну не готова я к таким сюрпризам! Н-нет, так-то лучше. Спокойной ночи, милая тетенька! - в раздумье проговорила Мими, обнимая свою благодетельницу.
- Да уж, конечно, к лучшему. Куда на ночь-то глядя… - с облегчением вздохнула Клавдия Васильевна.
А наутро первым же автобусом Ивлева помчалась в Москву.
* * *
Аля Маевская пыталась заглушить душевную боль, терзавшую ее воспоминаниями о погибшем Игнате Троянове. Погрузившись в работу целиком, оставалась ночевать в своем новом кабинете. Лишь по воскресеньям с утра ездила в Хамовники на Литургию, а потом - в Мамонтовку, навестить маму и Агничку. Сотрудников же родного Института, из которого так еще и не уволилась, избегала - не хотелось ни врать, ни придумывать "легенду" о своей новой успешной деятельности. Да и коллегам было не до нее - они крутились на подработках, чтобы просто выжить.
А на фирме "Лайерс" заботливым наставником Алевтины стал Трофим Золотов - правая рука Корфа по конторе "дядюшки Лео". Как и Вадим Ильич, Трофим был сиротой: родители его, сосланные в Казахстан, там и скончались вскоре после его появления на свет. И мальчику суждено было пройти сквозь суровую стезю Специнтерната. Потом, по окончании Института военных переводчиков, он поработал за границей, но недолго, не успел. А семьей обзавелся давно: дети учились в школе, а жена Вика, возложив все домашние заботы на свои плечи, умудрялась теперь подрабатывать уроками английского; она с юных лет тайком ходила в церковь - под ее влиянием обрел веру и Трофим. Не обладая сверхспособностями Вадима, Золотов в то же время был чрезвычайно образован и склонен к аналитике. Но главное - за старшего своего друга Корфа готов был и жизнь отдать. В общении был прост и всегда сдержан. Да и внешне производил впечатление незаурядное: большеглазое мужественное лицо обрамляли русые волосы, густым ежиком стоявшие над высоким лбом; спортивная фигура излучала недюжинную силу.
После 19 августа их "контора" рассыпалась в прах, и бывшие сотрудники глубоко законспирированного цековского Спецотдела подались, кто куда. Трофим же как бы случайно оказался в роли начальника Отдела безопасности "Лайерс медикум", сосредоточив все нити управления в своих руках. В задачу же Алевтины входила проверка банковских счетов и переводов. Но самым важным для нее делом стала благотворительность: вложение средств в детские дома, больницы, госпиталь ветеранов. В восстановление разрушенных подмосковных храмов.
От соприкосновения с чужой бедой сердце Али обливалось кровью. И помогая страждущим, она не замечала, как заживают ее собственные душевные раны. Пристально всматриваясь в черты мира внешнего, наступавшего со всех сторон в своем волчьем обличье, Алевтина возненавидела тех, кто устроил это разорение, принесшее миллионам простых смертных нищету и бесправие.
- Хотя и говорят, что всякий народ заслуживает своего правителя, но это не совсем так! Скажи мне, Мими, чем виноваты бабушки, оставшиеся без пенсий? А малыши детдомовские, а учителя, врачи, сидящие без копейки? Сколько народу гибнет от голода, преступности немыслимой, и вообще от безнадеги? С кого за это спросить, а? - с тех, кто наверху!!! Кому больше дано - с того и спрос, значит, с тех, у кого власть!
- Конечно, Алька, кто же спорит! Но что у нас за власть? - хуже безвластия! А ведь в Священном Писании сказано: "Не власть, если не от Бога". А от кого к нам нынешняя власть пришла? Трудно ли догадаться?! Вот рожки ото всюду и торчат, только и гляди - все в пропасть рухнет, - тихо отвечала Мимоза, с беспокойством посмотрев на исходившую от гнева Алевтину, взрывавшуюся при виде самодовольных миллионеров и обнаглевших политиков.
Однажды один из них появился на пороге алиного кабинета, предварительно записавшись к ней на прием. Это был не кто иной, как Кирилл Рюшенков.
- Где-то я вас видел, госпожа Маевская! Лицо ваше мне вроде бы знакомо, - вкрадчиво начал бледнолицый Кирюша, желая угодить собеседнице.
- Это вряд ли, господин Рюшенков! Вот ваше-то лицо из телевизора мне вполне знакомо. Вы, такой известный деятель, и к нам вдруг пожаловали?! Чем могу служить?
- Видите ли, моей жене принадлежит теперь аптечная сеть. Вот мы и нуждаемся в немецких лекарствах, хотим с вами сотрудничать.
- Что ж, если наши условия вас устроят, составим с вами контракт на поставки. Да мой секретарь растолкует вам подробно, что и как, - сухо отчеканила Аля, и поднявшись из-за стола, бесцеремонно произнесла: - А теперь извините, у меня дела!
Растерянно взглянув на нее, Кирюша озадаченно сморщил свой узкий лоб и гордо вытянув шею, выплыл из кабинета.
- Как хорошо, Мими, что тебя при этом не было! Ведь смотрит, будто щупальца тебе в душу запускает. А лицо - серое, неподвижное, будто маска непроницаемая!
- Да, Алька, он маскироваться мастер. Никогда не забуду, как он меня к Васильеву водил.
- Так ты его знаешь?! - изумилась Алевтина.
- С тех самых пор, когда общество "Память" вдруг возникло. Рюшенков и раньше-то подходил ко мне на симпозиумах всяких. Может, для своей кандидатской хотел моей поддержкой заручиться? А тут вдруг сказал, что с самим Васильевым познакомить может. Загримируйтесь, говорит, да посильнее… Ну я со страху-то даже парик кудрявый нацепила, так Кирюша-то сам в метро долго-долго меня узнать не мог, представляешь? И смех, и грех! А сам он под работягу-алкаша вырядился. Вот мы от "Добрынинской" поздним вечером перешли с ним улицу и оказались перед обшарпанным домом с жутким подъездом. Он даже сам испугался и с ужасом посмотрел на меня - не сбегу ли я. Но в штаб-квартире "Памяти" нас уже ждали, там было весьма уютно, да и сам этот Дим Димыч - вовсе не "от сохи", даже совсем наоборот - такой красивый, аристократичный - ну прямо барин вальяжный! А на столе у него - Библия, Достоевский, портреты царской семьи…
- Интересно, ведь по телеку он вроде не так выглядит. Ну а дальше?
- Что ж, вещал Дим Димыч убедительно, с порывом благородного патриотизма. Но как-то не верилось мне в его искренность. И действительно, интуиция меня не подвела, ведь потом он примкнуть к Лигачеву призывал, представляешь? А позже Рюшенков еще куда-то звал, но мне ясно стало - он в игры какие-то замешан, а меня для прикрытия использовать хотел. Вот я с этим прохиндеем и решила больше не встречаться.
- Повезло нам с этим клиентом. Он ведь еще и правозащитником заделался - права защищать будет, очень интересно - чьи? Гм… не того ли "самого угнетенного" у нас народа?.. сама понимаешь, - усмехнулась Аля.
- Думаешь, он тоже к "премудрым" относится? Вроде непохож, - удивилась Мимоза.
- Да нет, он-то сам… нет, но супруга, наверное. Да и не в этническом отношении дело, а в том - какого человек духа! Гм…
- Гм… Он-то точно - духа "иудина", - твердо произнесла Маша.
Так заклеймили всем известного депутата подруги в тот самый день, когда Мими примчалась из Лопатинска. И обсудив странное происшествие с отцом Антонием, решили подождать, что скажет по этому поводу Вадим Ильич.
* * *
Еще неделю назад в Лопатинске Мария неожиданно нашла в записках Нилова ответ на вопрос, издавна мучивший ее. Когда-то она спрашивала своего учителя: почему "богоизбранный народ" оказывает столь мощное влияние у нас?
- Изучайте внимательно историю иудеев, - посоветовал тогда Конрад Федорович.
А здесь он четко указывал на древнюю секту, возникшую в V веке до н. э. в Палестине: крохотная группа левитов смогла подчинить иудеев жесткому закону и тайно управлять ими в течение 25 веков. Каким образом удавалось это левитам, до сих пор загадка. Можно лишь предположить, что уникальную роль играла их главная идея: став "избранным народом", евреи обязаны были исполнять заповеди Иеговы - только при этом условии возвысятся они над другими народами и обретут "землю обетованную".
"В настоящее время, - отмечал Нилов, - наиболее важно исследовать деяния баварского ордена иллюминатов, ведь именно через него со второй половины 18-го века резко усилилось влияние иудеев на христианские народы. А в XIX–XX веках многие значимые события проистекали из некого таинственного центра, откуда плелась "паутина", что к настоящему времени раскрыто историками Запада - у Банвиля, Дугласа Рида… Ее невидимой сетью окутывались страны и континенты, и везде возникали разные сообщества - тайные и легальные. Через них зарождались человеческие контакты - явные и негласные. Через них определяли "хасидо-масоны" тенденции мировой политики. В подтверждение тому Конрад Федорович приложил также некоторые документы и копии доказательств, вывезенных из замка Альтан - бывшего гитлеровского Архива "тайной власти".
Особого объяснения требовал, конечно, вопрос: каким образом в 1917 году Россия пала жертвой к ногам большевиков? "Ведь за исключением Ульянова, Джугашвили, Ворошилова, Красина, - отмечал Нилов, - в первых рядах мы видим Троцкого, Свердлова, Зиновьева, Каменева, Раковского, Радека, Землячку… и еще несчетное число иных вожаков-иудеев помельче, прикрывавшихся русскими фамилиями-псевдонимами. Они-то и притянули за собой в Москву и Петроград десятки тысяч своих местечковых соотечественников, когда черту оседлости напрочь смела Первая мировая… Хотя и до войны иудейское засилье в торговле, печати, литературных кругах было уже весьма велико. А чрезвычайное их давление на общественное мнение ощущалось не только в царской России, но и во всей Европе".
В записках учителя Маша нашла и точные данные о составе наркоматов 20-30-х годов, где более 90 % должностей занимали иудеи. С сего момента ей открылся совершенно иной угол зрения на многие явления советского времени. "По-че-му?! Как такое могло случиться в нашей стране?" - неустанно вопрошала Ивлева…