* * *
В декабре Силантий Семенович, наконец, вышел в отставку, и Маша впервые за много лет встречала Новый год вместе с родителями в их квартире на проспекте Мира
- О какой внешней политике можно говорить с этими предателями! Я ведь ни на что повлиять не могу, а ишачить в интересах этих мерзавцев? Ну уж нет, увольте, лучше сдохнуть в нищете! - сидя за праздничным столом, исходил от негодования старый дипломат.
- Сдохнуть в нищете тебе, папочка, дочь твоя не позволит, - бодро усмехнулась Мимоза, - а что на пенсию вышел, так я давно о том мечтала, молодец!
- До чего дошли! А ведь это "Каин" еще с декабря прошлого года задумывал и гэкачепистов сам благословлял. Ну не "иуда" ли, а? Потом же руки свои умыл, тоже мне, Пилат коммунистический! Слова-то его в аэропорту, когда он из Фороса прилетел, помнишь, Машенька? Мол, я не сказал всего. И никогда не скажу всего, - и это заявил президент великой страны, а?
- Успокойся, папа, теперь ни великой страны, ни этого президента больше нет. Его, предателя, история рассудит.
- Рассудит, конечно, когда-нибудь. Но сейчас-то, дочь, хуже войны! Что кругом творится - Гоморра! Не-пред-ста-вимо!!! Эх, время-то, девочки, какое! Гм… ведь пять дней назад случилось нечто неслыханное. Понимаете? А никто и в ус не дует - ведь Союза ССР больше нет - сметен с лица земли! Учтите, что безо всякой войны! Событие-то - уму непостижимое! Тектонический сдвиг земной коры!
- А не кажется ли тебе, папа, что слишком рано еще все это оценивать - ведь куда мы идем, никто понять не в состоянии. Народа как такового, то бишь советского, больше нет, а есть толпы растерянных, отчаявшихся, мятущихся в поисках куска хлеба…
- Вот чего я никак осознать не могу, девочки: почему "хромой бес" и Горби заделаться-то решили великими реформаторами? Во имя чего, спрашивается, стали все рушить в ущерб своему же народу - во имя чужих народов? Во имя самих себя? Такой самоубийственный ход! У них самих - тяга к концу света, что ли?
- Да что ты все об этих выродках, папа! Для них-то русский народ никогда своим и не был! Почему?! Другой вопрос.
- Перестаньте об этом, надоело! Ты-то, Мария, не вздумай в политику лезть, - нервно вставила свое типичное словцо Елена Ивановна, - ведь и убить ненароком могут!
- Да что ты, мамочка! Успокойся, я ведь в иностранной фирме служу и вообще немецкая я теперь гражданка - какая уж тут для меня политика?!
- А мама, между прочим, права! Ты, Машенька, в твоем-то положении, подальше держись от всяких игр, - предостерег отец и спохватился. - Ой, что-то мы кулаками после драки размахались! Вы что, мои дорогие!! Уже без пяти двенадцать!!! Пора шампанское открывать!!!
Глава 2. "Сердцу не прикажешь"
Друг мой! Ныне, как бывало,
Мы любовь свою отпели,
А вдали зарею алой
Вновь лучи ее зардели.
Вл. Соловьев
Знакомство Маши с Удальцовым вызвало недовольство графа:
- Не слишком ли много узнал он о тебе, чего знать никто не должен? Переводчица с фирмы тебя с ним видела - нехорошо это!
- Вы правы, Вадим Ильич! Но должна же я отблагодарить его за свое спасенье или нет?
- Поступок его, без сомненья, благородный, иначе и не назовешь. Но сделай так, чтобы с ним лично не встречаться. Ни в коем случае!
И Мимоза попросила Алевтину вернуть своему спасителю деньги с благодарственным письмом. Удальцов же был раздосадован, что сама фрау Штирлиц не снизошла до встречи с ним, но все же отправил ей записку: "Ваше превосходительство, госпожа президент Маша! Не погнушайтесь просьбой скромного почитателя ваших талантов, не стоящего и мизинца вашего! Позвоните не теряющему надежды бедному художнику, который был бы несказанно счастлив погутарить с Вашим Превосходительством о самых что ни на есть, высочайших материях!". Над сим посланием подруги дружно посмеялись, но Мими явно погрустнела.
- Что, нравится он тебе? - спросила Аля, сочувственно улыбаясь. - Очень даже заметно!
- Уж от тебя-то не скроешь! Но, видно, не судьба, - печально вздохнула Маша, - ведь Корф…
- Ах, перестань, Мими! Что ты все графа-то боишься? Нельзя так сразу отступать! Нет-нет, надо что-то срочно придумать. Позвони Удальцову!
- Не могу, Алька! Я дала слово шефу… Ну даже если… то не могу же я тайно встречаться, понимаешь?
- Ну-ну, так в девках и останешься! Граф твой, конечно, хорош, но…
- Ты, Алевтина, прямо как моя мама - точь в точь! Она талдычит постоянно, что я в монахини пойду!
- А разве нет? - иронически воскликнула подруга.
- Да что ты, Алька! Какой монастырь! Ты ведь знаешь, я, грешная, всегда только о великой любви и грезила! А теперь-то, когда это - запретный плод, так размечталась еще больше, но, увы!
- А все же подумай, ведь безвыходных ситуаций не бывает. И не терзай себя. Позвони ему, а?! - настаивала неугомонная подруга.
* * *
Москва закипала от накала страстей. Невиданная доселе инфляция выталкивала ее обитателей на уличные тротуары. Они толпились у метро, предлагая свои нехитрые пожитки - от потрепанных детских книжек, дешевых статуэток до старых пуговиц. Кругом сновали нищие и воры. В центре у обшарпанных старых зданий, куда внедрились изощренные мошенники с инфернальными "пирамидами", извивались гигантские очереди наших наивных сограждан. Иногда казалось, что из окон сиих жутковатых помещений разносится дьявольский хохот. А мимо неслись потоки "мерсов" и "фордов" с восседавшими в них новыми "хозяевами жизни". В ресторанах и "саунах", окруженные охранниками "криминальные авторитеты" с невиданным доныне размахом и неистовым упоением предавались грубым наслаждениям. Простые же московские жители вечерами боялись выйти из дома, утопая в безнадеге и отчаянии. Разруха, распад и безумие распинали великий город.
Собираясь снова навестить родителей, Маша зашла в булочную. Встала в очередь за хлебом позади маленькой старушки. Неожиданно та обернулась к ней со вздохом:
- Эх, детка, я так умереть хочу, поскорей бы, чтобы всего этого не видеть!
Не выдержав ее кроткого взгляда, Мимоза достала из кошелька купюру, и быстро сунув ее в карман старой женщины, выбежала вон, не оглядываясь.
Тем временем началось "брожение" в народе. Откуда ни возьмись, как грибы после дождя, появились какие-то сообщества и партии. Среди них выделялись ампиловцы, монархисты, христианские демократы, "Русский собор". А когда Ивлева узнала о "Конгрессе патриотических сил", то решилась, наконец, спросить Корфа, можно ли ей хоть как-то в этом поучаствовать, и позвонила ему. Вадим Ильич такое стремление своей соратницы категорически не одобрил. Его не на шутку обеспокоила настроенность Маши и вскоре он вызвал ее "на ковер".
* * *
Каждый раз прилетая в Кёльн, она испытывала потрясение от контраста между хаосом разоренной Москвы и лоснящейся от изобилия Европой. Особенно поражало ее какое-то идиллическое благоденствие, царившее на берегах Рейна. Оно казалось ей неестественным, не совсем реальным…
Как и два года назад, они поехали к Семигорью, зашли в тот же лесной ресторанчик.
- Не раскаиваешься ли, Мари, что согласилась тогда на мое предложение? - тихо спросил граф.
- Что вы, Вадим Ильич! Ни на секунду. Наоборот, ведь масштаб вашего дела…
- На-ше-го! - мгновенно перебил он ее.
- Да, нашего. Я пытаюсь все, что от меня зависит.
- Хорошо пытаешься, Мари! Но это лишь начало. И мы не должны отступать ни на шаг…Еще глубже залечь на дно. А ты - ох, хочу к патриотам! Да и я хотел бы, поверь… Но если нас "засекут", то мы ни-ко-му уж помочь не сможем. Погибнем сами и дело наше угробим, понимаешь?
Разговор Мимозы с шефом продолжался еще часа три. И он поведал ей, что все финансовые потоки "Корф Диамант Корпорейшен" и "Лайерс медикум" отслеживаются ЦРУ и другими зарубежными спецслужбами. А напоследок сказал:
- Я вовсе не хочу сажать тебя на цепь, Мари! Изучай обстановку "из-за кулисы" - Трофим с Алевтиной помогут. Им-то можно ходить везде открыто, а тебе - ни в коем случае! Твое дело - аналитика. И главное сейчас - займись-ка недвижимостью в центре, пока всю бандиты не присвоили. Тамошние площади пригодятся в будущем. Да с конкурентами в этом деле поосторожнее будь! Если что - Трофим телохранителями обеспечит. Ну, "не падайте духом, поручик Голицын!"
* * *
По возвращении в Москву Маша рьяно взялась скупать квартиры в районе Тверской и Таганки, Маросейки и Чистых прудов. А вскоре на Старосадском они с Алей занимали уже целых два этажа. Однако Машеньку тянуло совсем к иным деяниям. Нарушая запрет шефа, она искусно гримировалась и внедрялась в толпу митингующих у Останкинской башни, на стадионах и площадях. Побывала и на вечере "Нашего современника", где слова Татьяны Глушковой потрясли ее - смелость и бескомпромиссность этой замечательной поэтессы превзошли выступления представителей сильного пола… Хотя Кожинов и Куняев, Палиевский и Казинцев, да и многие другие были, как всегда, на высоте…
Несмотря на строгий запрет графа, Маша и Аля не выдержали - решили все же взглянуть на первомайскую демонстрацию. Подруг сразу же захватил всеобщий подъем протестующих - чувство живой солидарности волной всколыхнуло и сплотило их ряды. Людское море под разноцветными стягами и транспарантами бушевало от негодования, то сгущаясь, то растекаясь в стороны. Масштабность самого зрелища вселяла надежду на выпрямление поруганного и обманутого народа. Маша и Аля ощутили, как биение их пульса совпадает с биением десятков тысяч русских сердец. А рядом зазвучало вдруг: "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!.. И дух "Священной войны" все с большей силой накалял атмосферу. Когда толпы демонстрантов прошли по улице Горького и свернули на проспект Маркса, а затем медленно стали уплотняться у Колонного зала Дома Союзов, наперекор им выступил милицейский отряд. Очутившись у входа в метро, подруги видели, как тех, кто пытался сопротивляться, омоновцы стали беспощадно избивать дубинками. Заметив, как один из них ударил подростка. Аля закричала:
- Мерзавец! А ну-ка прекрати сейчас же!
Тот остановил свой цепкий взгляд на Алевтине и рассвирепев, стал продираясь сквозь толпу, приближаться к ней:
- Да я сейчас тебя, стерву..!
Маша молниеносно втолкнула Алю в метро и затащив внутрь, прошипела:
- Ты с ума сошла! Он же готов растерзать тебя на месте, а в лучшем случае - схватить и арестовать! Пойми же, буйная ты голова, мы не имеем права рисковать!
- Но смотреть, как бьют людей и ничего не делать - разве можно?! Ты со своим графом в немецких облаках витаешь! В розовом свете остаться хочешь, да?!
- Да не хочу, Алька! Но пользу кому-то приносить и помогать мы можем с тобой только через "Лайерс", неужели не ясно, а?! И Вадиму мы слово давали - никуда не вмешиваться!!
Зажатые толпою, они скатились вниз по лестнице и на перроне при подходе поезда оказались притиснутыми к скамье. Но Маша, страшась преследований омоновца, схватила подругу за плечи и резво пробилась с нею в переполненный вагон…
Озноб от всего пережитого в тот день долго не проходил. В душе Мимозы боролись два мотива: согласие с Алей, восхищение ее душевным порывом и смелостью; но с другой стороны, Мими сознавала: Вадим, конечно, прав - необходимо сохранять благоразумие, даже если оно будет выглядеть как равнодушие или трусость. Алевтина же, в отличие от подруги, не размышляла долго, а просто плакала. Но обе они именно в этот жестокий день Первомая поняли окончательно, что не смогут больше оставаться в стороне от борьбы за справедливость, не будут отлеживаться "на печи"…
* * *
Однажды жарким летним днем Мими забрела в Художественный салон на Пятницкой - подарок присмотреть ко дню рождения мамы. И взгляд ее упал на две картины: "Ромашки" и "Дальний монастырь". Что-то очень знакомое почудилось ей, даже сердце защемило. Тяжело вздохнув, спросила старого продавца об авторе.
- Да это Удальцов - хороший он художник, да теперь спрос-то какой, сами знаете - у кого сейчас деньги-то есть?
Купив обе картины, Мимоза узнала у старичка, весьма удивленного ее покупкой, что удальцовские вещи можно еще найти и на Преображенке. Помчалась туда, не задумавшись. В салоне стояла гробовая тишина, и молодая продавщица не обратила на Мими никакого внимания. Наконец, безуспешно осматривая стены, Маша спросила девицу об Удальцове. Та недовольно пожала плечами:
- Вот, смотрите, здесь в углу. Три месяца провисели - никто и не подумал взять. Кому живопись-то счас нужна?
И девица нехотя развернула холсты. Одна из картин была огромная - "Сирень", другая поменьше - с васильками, а третья называлась "Деревенский дворик" - с кудахтающими яркими курицами на весеннем солнце и щенком, прыгающим от восторга.
- Ах, чудесно! Я забираю все три!
- Подождите, девушка, вы же о цене даже не спросили - они очень дорогие! - предостерегающе воскликнула надменная продавщица, взглянув на Машу с легкой иронией.
- А для этой девушки неважно! - раздался вдруг знакомый, слегка глуховатый баритон над самым ухом Мими.
- Анатолий Николаич?! - в изумлении промолвила она, растерянно взглянув на внезапно появившегося художника.
- К вашим услугам, госпожа президентша! Вот не ждал, не чаял - значит, судьба! - радостно взирая на Машу, произнес Удальцов.
По дороге к стоянке такси, он, несмотря на упорное ее сопротивление, уговаривал заехать к нему в мастерскую.
- Надо же отметить такое событие, фрау Штирлиц! Вы ведь меня от голода спасли! Если и дальше дэ-мо-кра-тия так цвести будет, все мои собратья-художники перемрут. А вас мне просто Бог послал!
- Не преувеличивайте, Анатолий Николаич! Это вас мне Господь послал! Разве могу я забыть, что вы мне жизнь спасли! Это я - в неоплатном долгу перед вами!
- Раз вы это сознаете, то обязаны немедленно ко мне заехать! Чаю попьем, погутарим маненько. Да уж не боится ли меня крутая фрау Штирлиц? Я ведь с виду только - волк морской, а внутри - сущий ягненок, да-да. Неужто не верите мне, фрау-мадам?!
- Ну насчет ягненочка - это явно не про вас! Гм… да ладно уж, поехали! - отчаянно вздохнула Мимоза, сдаваясь на милость победителя.
Мастерская художника показалась ей гигантской: на фоне высокого потолка и двух огромных окон выделялся длинный стол орехового дерева, на стульях валялись холсты, тюбики с красками; в самой середине - мольберт с незаконченным пейзажем, а вдоль стен были расставлены рамы: от самых простых - до роскошных старинных.
- Присаживайтесь в кресло поудобнее, Машенька! Сейчас заварю чай. - И Анатолий Николаич исчез на кухне.
В этот миг в душе ее словно пламя всколыхнулось, и она всеми силами пыталась погасить его… Но тщетно. Вся атмосфера мастерской будто наполнилась невидимыми крыльями, взбудоражившими Мимозу, пробудившими в ней что-то давно забытое - из трепетных ощущений детства. И слезы проступили на глазах. Но когда художник вошел с бутылкой коньяка и рюмкой в руках, она невольно насторожилась.
- Это - исключительно для вас, фрау Маша! Я ведь сам-то вообще не пью, - успокоил он гостью, перехватив ее испуганный взгляд.
- Неужели? Вот бы никогда не подумала! - с некоторым вызовом воскликнула храбрившаяся Мими, - а почему, если не секрет?
- От вас я не намерен что-либо скрывать: я - бывший горький алкаш, вот поэтому. Хотя понимаете, я ведь не синичка, а коршун! Но завязал уже давным-давно, не бойтесь! - сказал он с легкой усмешкой.
- А-а, теперь мне ясно, представляю!
- Да что вам ясно-то, барышня вы заморская! Ну-ну, да я задираться не намерен! Совсем наоборот - хочу заслужить ваше доверие. И не подумайте, будто мне интересно, чем вы на самом деле промышляете - да будь вы хоть Матой Хари! - мне по барабану! И политика вся - мне до фонаря! Просто рожи их всех, наглые, равнодушно видеть не могу - просто ненавижу! Но интереса к ним - ноль! А вот вы для меня - загадка очаровательная, да! Как змея и кролик в одной ипостаси!
- Здорово гутарите, Анатолий Николаич! Подобных комплиментов ни от кого еще не слышала! - взбодрилась Маша, но вмиг утратила свое упоительное волнение.
- Но вы же понимаете, фрау-мадам - слова даны нам, чтоб скрывать свои чувства, ведь так?
- Иногда бывает. Спасибо за коньяк, дорогой Анатолий Николаич! - спокойно произнесла она, решительно вставая.
- Так я с вами поеду, провожу вас, Машенька?! - спросил он с неожиданно кротким удивлением, - но подождите, я вас так просто не отпущу: обещайте, что летом приедете ко мне на Волгу, в Антоновку. Там - красотища, левитановские ведь места. А главное - полное безлюдье. Ни-ко-го! Для вашей-то шпионской конспирации - лучше и не придумаешь!..