* * *
Все лето в раскаленной от жары Москве Маша с Алевтиной отправляли лекарства и медицинские приборы в самые отдаленные уголки России. По настоянию Корфа стартовал и новый проект - по строительству загородных коттеджей. А Трофиму в то же время тайно удалось наладить бесперебойную финансовую помощь нескольким засекреченным предприятиям - в Нижнем Новгороде и Самаре, в Омске и Подмосковье.
Бесконечная суета не оставляла Алевтине времени на размышления. И даже память о Троянове отошла в тень. Постоянную тревогу она испытывала лишь за Агничку и маму, ведь навещать их в Мамонтовке удавалось ей только по выходным. И к концу лета Аля изнемогала от усталости, поэтому сразу радостно согласилась на машино предложение - съездить на неделю в Костромскую область.
Самой же Ивлевой решение навестить художника стоило немалых душевных терзаний. Хотя запрет Корфа на опасные встречи она считала вполне оправданным, но…искушение вновь увидеть Удальцова оказалось сильнее разума. Ее женская натура жаждала встречи, интуиция подсказывала: это он! А чей-то голос коварно нашептывал ей изнутри: поезжай! Иначе навсегда упустишь свое счастье!..
Возможность утаить от Корфа поездку к художнику возникла неожиданно. В конце августа Вадим Ильич сообщил, что летит на неделю в Намибию, и на этот момент их телефонная связь прервется. В тот же день подруги поспешили отправить Удальцову телеграмму о своем приезде.
Ранним туманным утром на костромском автовокзале их встречал Анатолий Николаевич. Замерзшие, измученные ночной дорогой, они в полусне пересели в его неизменный уазик. И очнулись лишь на подъезде к хутору, стоявшему посреди леса в 5-ти километрах от Антоновки.
Большой двухэтажный дом притаился в глубине яблоневого сада, с южной стороны спускавшегося к заросшему кустарником крутому оврагу, а с восточной - узкая тропа через березовую рощу выводила на песчаный берег Волги. Необычайную тишину нарушал лишь птичий гомон да отдаленный лай антоновских собак.
- Ах, Анатолий Николаич! В какой благодати вы живете! И как можно отсюда куда-то выезжать, да еще в оголтелую Москву?
- Что поделаешь, Машенька, я даже в Лопатинск выбираюсь лишь по крайней необходимости. Кстати, там вы можете теперь без всякого страха появиться. Ваш похититель с дружками - уже на том свете!
- Как?!
- Да владимирские братки не поделили с ним что-то, вот всех лопатинских и поубивали. Чему удивляться-то? - теперь это наша повседневность, - и поговаривают, что верховодил всем у них монах какой-то неприкаянный.
- Гм… из Никольского монастыря? А его что - тоже убили?
- Да нет, вроде бы он исчез куда-то.
Из сеней навстречу гостям вышел бородатый мужик с добрым лицом провинциального простака:
- Мефодий, тоже художник. Рад познакомиться, барышни, проходите скорей, самовар уж на столе! - густым басом пропел он, ласково взглянув на Алевтину.
- Так вы, Мефодий, тоже погостить заехали или как? - спросила Маша.
- Я-то весной и летом в деревне обитаю. А зимой - тоже в Москве. А здесь-то мы с Толиком по большим праздникам и встречаемся.
- А вы один живете или с семьей? - полюбопытствовала Аля.
- Жена от меня ушла, уж который год бобылем хожу, - смущенно признался простодушный Мефодий.
За чаепитием говорили о делах московских:
- До того докатиться, чтоб живую свинью резать да за символ России выдавать, а?! До такого и Гитлер с Геббельсом не докумекались бы! Это как надо наш народ русский, нас ненавидеть, чтоб такое по телеку показывать, да еще за художество выдавать, а?! - возмущался Удальцов.
- Их самих "гельманов"-то этих, расчленять за это надо, да кто у нас на то теперь способен? - вторил ему Мефодий
- Вы правы, их-то расчленить совершенно невозможно: они за каждого своего такую круговую оборону держат - никому не подступиться, - взволнованно сказала Мими, - нам бы так! И вообще, как вы думаете - чем мы, русские, от инородцев отличаемся? Ведь они у нас наверху преобладают: банкиры, госчиновники, магнаты всякие. Почему так?
- Ну они кланы собственные, вроде бы и незаметные снаружи, ох как благоговейно взращивают - спайка у них мощная между собой, - медленно проговорил Толик.
- Они используют для себя наши недра на износ - у них ведь в райских кущах запасные аэродромы. А "э-эта страна" их вовсе не колышет: и это поддерживают предатели в верхах! - "в сердцах" произнес бородач.
- Сегодня мы, дорогие друзья, - перед выбором: победить эти "малые народцы" или самим совсем уж сгинуть, исчезнуть с лица земли! Вопрос-то ребром стоит: или мы, или они! - воскликнула Маша и тяжело вздохнув, продолжила:
- Вот с "премудрым народцем"-то у нас никак не может быть общей исторической судьбы: они, иудеи, совершенно чужды нам - и психологически, и по культуре. О вере, морали - и говорить нечего! Но за тысячи лет они так изощрились проникать в душу и сознание других народов, что их и вывести "на чистую воду" порой невозможно. У нас при советской-то власти они стали "большими русскими, чем сами русские", - как сказал один раввин, - нам, мол, принадлежат теперь "уста" и "мозг" русского народа. Каково, а? Это ли не омерзительно?! Они имитируют нашу интеллигенцию: взгляните, сколько среди них литературо-, искусство-, кино- и всяческих других "ведов". И почти все - с русскими фамилиями. Гм, а историков? Начиная со школьных учителей - поголовно! Вот так и размыли исконно русское представление о добре и зле, красоте и безобразии!
- Верно, Мария. Да уж если наш телек посмотреть - так будто от нас почти ничего не осталось: загнали нас, русских, в резервацию, как индейцев! Поэтому для победы над их кланом нам твердая, русская власть ой-как нужна, - согласился с нею Мефодий.
- А дух сопротивления сему беспределу все же растет - это по съезду депутатов очень даже заметно стало, - живо проговорила она и вопросительно взглянула на мужчин, - вы последнее время телевизор-то здесь смотрели?!
- А то нет, слухи-то какие кругом, будто Хасбулатов войска в Москву стягивает, а неподражаемые Бурбулис с Рыжим-то открыто на брифинге высказались, мол, страна - в преддверии государственного переворота! Что-то зреет такое непредсказуемое, - мрачно заметил бородач.
- На Лопатинск взглянешь - будто Мамай по городу прошел: на улицах - ни души, половина домов пустует, окна повыбиты. Теперь и столовая-то закрылась, по рынку одни цыгане бродят, грабят среди бела дня, кругом пьяные валяются - страшно! Да вы, Машенька, сами все это знаете. А про Москву и говорить нечего: Содом и Гоморра!
- Так везде народ бедствует - вот в нашем институте зарплату уже полгода не выдают! А на что людям жить, Анатолий Николаич?!
- Сам, Аленька, не знаю! В июле я шесть лучших своих картин в салоне выставил - некому покупать! Хоть на панель выходи! Вы, Машенька, таких-то бедолаг на тротуаре у Дома художника помните? Раньше все мои работы народ в три дня расхватывал, ну те, кто в живописи знает толк. А сейчас я только благодаря вам, фрау президентша, пока еще с голоду не помер. Ведь искусство никому теперь не нужно, - уныло произнес Толик.
- А что ж вы, Анатолий Николаич, дальше-то собираетесь делать? - напрямик спросила Мими.
- Дальше? Да как всегда - рисовать, на большее я не способен. Да если б я московскую квартиру не сдавал, то повесился бы, не верите? Вот и Мефодий за счет своей квартиры выживает, а иначе нам - хана!
- Ну, Толик, ты уж слишком загибаешь! Ведь огороды-то у нас есть - все свое: и картошка, и морковка, зелень всякая. В лесу - грибов полно. Этим летом столько белых было, как никогда. Я насушил - на два года хватит! Что, девочки, не верите? Жить-то можно вполне, - пробасил неприхотливый бородач.
- Значит, к натуральному хозяйству призываете? А тем, у кого огорода, дачки нет - им-то что прикажете делать, а? - запальчиво спросила Аля. - Значит, каждый за себя?! С такой психологией наш народ не выживет!
- Это уж точно. Давайте, девочки, о чем-нибудь приятном погутарим, а? Включи-ка, Мефодий, "фламенко"!
На этом закончился идиллический завтрак у самовара. Потом они среди берез спустились к Волге. И Маша с Алей отправили сопровождавших их мужчин обратно, поскольку сами решили искупаться. Тем более, что день выдался жаркий и вода успела сильно прогреться. А кругом - ни на берегу, ни в воде никого не было, ни единой души. Ведь судоходство на Волге уже второй год почти совсем заглохло. Красота-то какая! - возрадовались подруги и с азартом, наперегонки смело поплыли до середины великой реки… Потом долго сидели на пустынном берегу. Тишина и безлюдье вокруг казались теперь чем-то жутковатым. Лишь вдалеке проплывала лодка с одиноким рыбаком.
- Смотри, Аля, а ведь это - Волга. Она словно символ опустошения русской жизни сейчас, - задумчиво произнесла Мимоза, - а я ведь лет тридцать тому назад проплывала с дедом Иваном мимо этих берегов. Так щемит сердце. Да-да, и пароход назывался "Анри Барбюс". Он каждый почти день на мель садился, и его буксиром толкали. А на пристанях в трюмы набивались цыгане и вообще нищий люд. Помню Сталинград - тогда кое-где еще в руинах. Но жизнь кипела. Однажды на пароходе появились дети - детдомовские. И я подружилась с замечательной девочкой. Тамара была чуть старше меня, с огромными карими глазами. Мы подолгу сидели с ней на палубе - она потрясающе рисовала. Я так просила дедушку взять к нам Тамару насовсем - вот была бы у меня сестренка! Он пытался разузнать о ней, но… она считалась дочерью врагов народа - родители давно были расстреляны. Мы обе долго рыдали с ней при расставании в Астрахани. Она наивно обещала писать, а я ждала от нее писем…
К вечеру Аля с Машей приготовили роскошный ужин, в основном, из привезенных с собой деликатесов. Стол накрыли в саду, и Мефодий воскликнул:
- Что ж, девушки, устроим-ка мы пир во время чумы, а?!
И взяв гитару, запел Окуджаву и Визбора. Подруги тихо подпевали ему, а Удальцов, медленно попивая минералку из граненого стакана, угрюмо молчал.
Когда на небе высыпали звезды, мгновенно стало холодно. Они перешли в дом, посмотрели "Новости". Мефодий позвал Алевтину на прогулку, а Удальцов взялся топить в гостиной печку.
- Иначе вы тут ночью околеете! - пояснил он Маше необходимость своего действа.
Она сидела на диване и зачарованно смотрела на возгорающееся пламя. А он периодически выходил за дровами во двор.
- А правда, фрау Штирлиц, что у вас есть муж?
- Правда. К сожалению, он в дальней командировке.
- А может, и не к сожалению, а? Может, не будем ждать, пока он вернется? Ведь развод оформить - дело несложное, а? И мы с вами поженимся сразу и заграницу махнем, а? Лучше вас, Машенька, я никого еще на свете не видал… и не увижу, уж точно! А вы, лучше меня кого-нибудь встречали?
От неожиданного предложения сердце Мимозы замерло, но только на миг.
- Увы, Анатолий Николаич, встречала, - тяжело вздохнув, ответила она с легкой усмешкой.
- Но все ведь в прошлом. Или я ошибаюсь, а?
- Немножко ошибаетесь, Анатолий Николаич! Я понимаю, что вы бо-о-ольшой шутник и по-настоящему - большой художник. Перед талантом вашим преклоняюсь. Что скрывать-то, и даже больше того - вы мне нравитесь! Но меня интересуют ваши работы прежде всего, гм…
- А я вовсе не шучу, но, гм… раз так - все мне ясно! Пойдемте наверх, все покажу! - не моргнув глазом, бодро воскликнул он.
- Давайте завтра - утро вечера мудренее, а? Мне надо отдохнуть с дороги…
- Ну что ж, фрау Штирлиц. Вот дверь в спальню - там для вас и Али все постелено. Только света там нет, возьмите вот свечу! А я полез на верхотурье, спокойной ночи!
В печи за стеной еще долго потрескивали дрова. В ожидании подруги Маша не могла заснуть. Алевтина же появилась только на рассвете и не раздеваясь, бухнулась в кровать лицом к стене. Она тихо всхлипывала.
- Что с тобой. Аленька? Он тебя обидел? - приподнявшись над подушкой с тревогой прошептала Мими.
- Нет-нет, что ты! Совсем нет, это я сама… Спи, расскажу завтра…
Утром они сидели за самоваром втроем - Мефодий ночью уехал. Маша спросила художника, где в Антоновке храм.
- А церкви-то здесь отродясь никто не помнит. Есть одна километрах в тридцати - в Глухарях, но службы там только по воскресеньям.
- А сами-то вы, Анатолий Николаич, куда ездите? Не в Ипатьевский ли монастырь?
- Да что вы, Маша! Мне - в церковь? У меня - Бог в душе, это главное. А попов этих… да ну, не буду оскорблять ваш утонченный слух, простите! - с легкой иронией произнес Удальцов.
- А как же вы церкви, старинные монастыри рисуете, если вы - неверующий? - удивленно спросила Аля.
- Да я ж сказал, что верую в душе. Гм… к тому же, люблю все старинное - от заброшенных часовен до заросших травой погостов. Они какую-то грусть навевают романтическую. И храмы разрушенные чем-то неизъяснимо таинственным притягивают к себе, не правда ли, девушки?
- Правда, Анатолий Николаич! Грусть совсем нездешняя на ваших картинах высвечивается. Особенно мне понравился ваш "Рассвет над полями" с почти невидимым монастырем. Да еще, где две монахини с котомками за плечами бредут во мгле…
- А, "Инокини", на эти темы у меня много чего найдется. Покажу вам сегодня.
- Поразительно все-таки, Анатолий Николаич! Как вы без сильной веры можете передавать эту атмосферу сакрального. Только благодаря таланту, не иначе, - заметила Аля.
- Ах, сударыни, не смущайте, а то совсем возгоржусь, - засмеялся он.
- Ну икон-то у вас немало, да все старинные, вот я и подумала, что вы в Бога веруете. Откуда же иконы, Анатолий Николаич?
- Да это мы с Разуновым в конце 1970-х по деревенькам у бабушек собирали, ну, мы с ним тогда еще дружбу водили. Представляете, многие из них просто даром отдавали нам, говоря, мол, разве можно за икону деньги-то брать! Ну, а теперь - наверх?
И они дружно вскарабкались по длинной приставной лестнице в мастерскую…
К обеду подоспел бородатый Мефодий с корзиной шафрановых яблок и полевыми цветами. А Удальцов рьяно хлопотал над закусками весело напевая: "Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный". Его радость легко объяснялась тем, что подруги, отобрав с десяток его лучших пейзажей, тут же щедро заплатили ему наличными. Он, хотя и порывался подарить им некоторые картины, но узнав, что покупают они для фирмы, повеселел и деньги принял охотно.
- А теперь, джентльмены, у нас к вам нижайшая просьба - довезите нас до автовокзала! - непринужденно сказала Машенька.
- Что-о?! Вы уезжаете сей-чаас?! Обидеть нас решили, а? В чем дело-то?! - возопил Удальцов отчаянно.
- Ни в коей мере, дорогой Анатолий Николаич! Просто непредвиденные обстоятельства, - с этими словами Маша достала свой внушительный радиотелефон - о мобильниках тогда и слуху не было! - и нажав на нем что-то, резко произнесла:
- Завтра с утра жди нас в офисе!
Изумленно взглянув на аппарат, недоступный простым смертным, Удальцов, заикаясь, пробормотал:
- А как же с картинами? Ну не сами же вы их потащите. Да если б я такой оборот-поворот предвидел - сам бы вас в Москву-то отвез, но мне на сборы дня два надо. Может, подождете, сударыни, а?
- Нет, Анатолий Николаич, спасибо! Мы от Костромы какой-нибудь пикапчик наймем, не волнуйтесь, - убедила художника Мимоза.
- Ну как знаете, - холодно произнес он…
В Костроме долго прощались. И Удальцов успел смягчиться, сменив гнев на милость, просительно поглядывал на Машу, уговаривая приехать еще раз. Но "по-человечески, не на один день". А в добрых глазах простака Мефодия застыла такая глухая тоска, что пронзила болью души обеих подруг… И по возвращении в Москву они долго обсуждали свое короткое путешествие.
Оказывается, Мефодий предложил Алевтине руку и сердце, просил остаться с ним навсегда.
- Он такой славный, милый. И поверь, не хуже Удальцова-то рисует! Правда, совсем в другом жанре: у него сплошь исторические сюжеты - и допетровская Русь, и военные баталии. И вообще - человек незаурядный. Но в Москве он постоянно жить не может, а мне - как Агнию-то оставить? Ей ведь в школу на будущий год… Да и перед тобой и Корфом - обязательства у меня!
- Ну Алька! О чем ты говоришь! Если б ты по великой любви решилась в Антоновку переехать, мы бы с шефом только помогать тебе стали: ведь любовь - превыше всего! - взволнованно сказала Мими и от наплыва чувств даже прослезилась.
- Да я знаю, милая, знаю! Но о любви-то говорить рано, это раз! Даже допустим, полюбила бы я Мефодия - он ведь замечательный такой, не могу же я Агничкой жертвовать? Все на маму взвалить?
- Ты права, Алюша, все же разум твой победил. Молодец, что не поддалась сантиментам! Но не вздумай отчаиваться - у тебя все еще впереди! Может, даже и с Мефодием…
- Ах, Мими, хорошо тебе - ты такая "железная леди"! А я, сама знаешь, только симпатичного мужика увижу - воспламеняюсь вмиг, влюбляюсь мгновенно - это ли не наказанье Божие?!
- Не наказание, а - искушение.
- А у тебя-то что с Удальцовым стряслось? Мы же собирались-то к нему на неделю, не меньше? Ты с таким придыханием о нем говорила, а?
- Да, это правда. Давно уж мне никто так сильно не нравился. Так и закружило! Завихрение какое-то, Аль! Обаяние у него какое-то прямо чертовское! Ну а он мне про Париж да Нью-Йорк напевать стал, будто выставки его там устроить обещали. Француз один, меценат, в Москву приезжал - портреты семьи своей ему заказывал. А друзья обещали эмиграцию в Америку устроить. Вот он и предложил мне с ним туда навсегда уехать, представляешь? А я ведь влюблена в него была. И вдруг - все пропало, вмиг исчезло. Как-то сразу он опостылел мне… гм…
- Ну Мими, теперь мне ясно, почему он под конец все в землю смотрел.
- Он даже в последний момент прошептал: что, совсем я вам неинтересен стал? Я тогда вздрогнула от боли. Увы, Алька, вовсе - не "железная" я!