Сверху, на бинтах, выступило несколько небольших капель крови.
- А что внутри? - подумал Виталий. - Вот, блин, все-таки растрясли. Бедная баба, угораздило.
В люк застучали.
- Ничего, милая, - сказал Виталий с нежностью, совершенно ему не свойственной по природе. - Скоро все кончится.
Глаза у нее были красивые, их не могли испортить ни посиневшие веки, ни красные прожилки, расчертившие белки. Только очень уставшие. Смертельно уставшие.
- Будем надеяться, что эскулап не ошибся, - подумал Виталий, открывая дверь самолета, - и у нее есть часов двадцать. Дай Бог, что бы он не ошибся. Что нам еще остается - только надеяться.
Он успокоился только тогда, когда в салон ворвался худощавый человек, в мокром костюме, перепачканном травой, и бросился к Диане и детям. И когда услышал крик Дашки: "Папочка!". И когда он увидел, как заплакала Диана, обнимая этого мужчину. И как всхлипывает маленький Робин Гуд, держась за плечо отца.
- Только надеяться, - он щелкнул зажигалкой, прикуривая. Дым сигареты показался ему безвкусным. Руки дрожали. - Даже тогда, когда надеяться уже не на что…
- Эй, - позвал его Сергей Иванович, выглядывая из кабины, - Виталий Батькович, там шофер того самого камеона бежит. С монтировкой. Могут быть проблемы…
- Разве это проблемы? - сказал Виталий устало, и шагнул на бетон, под дождь.
У каждого помещения есть свой запах. Запах дома у Тоцкого был твердо связан детскими воспоминаниями. С тем, как пахли котлеты на плите, малиновое варенье, которое варила мама, картошка, жаренная ломтиками на сливочном масле. Иногда, когда отец возвращался из московской командировки, в квартире появлялся экзотический, сладкий аромат апельсиновой цедры.
Позже, когда отец уже болел, к домашним запахам добавились лекарственные, тревожные - от пузырьков и склянок примостившихся на табурете, возле дивана. Тогда же, в детстве, Тоцкий невзлюбил мощный и пряный аромат пионов - они пахли похоронами, полупьяным, нещадно фальшивящим оркестром, рыжей кладбищенской землей и мамиными слезами.
Длинные университетские коридоры пахли мастикой для паркета, которой много лет никто не пользовался, мелом и, очень слабо, хлоркой.
Любимый Андреем запах театральных кулис состоял из пыли, тяжелого бархата занавеса, сладкого запашка грима и табачного дыма, принесенного сквозняком с задней лестницы. Подъезды домов пахли дикой смесью мочи и сырости, кухнями и котами.
Банк в разные периоды своей жизни пах по-разному. В начале - общежитием. Неустроенностью, масляной краской стен и плесенью подвалов. Позже - химией, новым линолеумом, побелкой и паркетной стружкой. Потом - холодом гранита и мрамора со вкусом отделанных вестибюлей, керамикой полов, мебельной кожей и холодным светом дневных ламп с ароматом кофе в аппаратах "Эспрессо". И всегда, чуть-чуть - деньгами. Сухим запахом бумажных купюр, сладким и влажным монетным.
Квартира самого Тоцкого не пахла ничем. Она не успела узнать запах хозяина - слишком мало времени Андрей проводил дома. И даже небольшой беспорядок, который он успевал учинить во время пребывания, с безжалостной аккуратностью уничтожался домработницей приходившей два раза в неделю.
Коридоры казенного дома, по которым сейчас вели Андрея Викторовича Тоцкого, пахли человеческим страхом. Этот запах впитался в ковровые дорожки, по которым за многие годы прошли тысячи ног, проник в стены, под штукатурку и обои, забился в плафоны потолочных светильников, в щели плинтусов, растекся по дверям кабинетов. В бывшем здании Областного управления КГБ УССР по Днепропетровской области, переименованной ныне в СБУ, Тоцкий бывал не один раз еще в студенческие годы. Здесь его пытались перевоспитывать и вербовать, здесь с ним проникновенно беседовали, здесь ему угрожали, объясняли, что его образ мыслей не соответствует облику советского студента, комсомольца и даже гражданина. Здесь, в этих кабинетах здания на холме, откуда, как невесело шутили, было видно даже Сибирь, с ним беседовали младшие и старшие лейтенанты, несколько капитанов и даже один майор.
Не то, чтобы Тоцкий не испугался, испугался, конечно. В памяти были свежи рассказы старших о временах, когда слово КГБ-МГБ-НКВД и слово смерть были почти синонимами. И беды, которыми грозили ему борцы за идеологическую чистоту, были вполне пугающими. Но мысли, что делать с мыслями? Ему просто повезло, что Советский Союз переживал свою осень. Если бы не это - пилить бы Андрею Викторовичу сибирский лес лобзиком или добывать руду на радость металлургам. Или же беседовать с врачом-психиатром, благо, знаменитая на весь диссидентский мир психиатрическая больница с карательным уклоном была рядом, каких-то сорок минут езды от центра.
Так что "органы" Тоцкий не любил издавна. И небезосновательно полагал, что и к его изгнанию из рядов советских студентов приложил руку тот самый настырный капитан, со слащавым голосом и безграмотной речью, которого Тоцкий слегка "подколол" в процессе беседы. Не сдержался капитан, организовал обструкцию.
Когда КГБ разогнали под всеобщее народное ликование, особенно радовались не только пострадавшие, но и стукачи-энтузиасты вместе с сексотами-профессионалами. Кого было больше среди праздновавших - разобрать было трудно. Тоцкий не радовался, он знал, что цирк уехал, а клоуны остались.
Ни одно государство не обходится без такого рода службы. Оно, если говорить честно, и правильно. Враг не спит и все такое прочее. Имеет место быть, пусть и не в тех количествах, как силятся представить публике работники доблестных органов, но все же… Что делать многотысячной армии тех, кто никогда ничего, кроме ловли врагов внешних и внутренних не занимался? И ничего другого не умеет по жизни? Что делать? Не на улицы же идти, грабить? Нет, нет и еще раз нет! А что?
Вскоре Тоцкий узнал - что.
Коммерсанты в погонах, многие из которых действительно были крепкими профессионалами, организовали свой собственный бизнес. Кто в одиночку, кто вместе с бандитами, кто рука об руку с бизнесменами, а самые осторожные и предусмотрительные - под государственной крышей, с удостоверениями действующих сотрудников СБУ в карманах.
Такой же процесс, необратимый и пагубный для всей правоохранительной системы, шел и в МВД, но там удивляться было не чему - это было просто следование, укоренившимся за многие годы, традициям. Тоцкий, по роду своей работы, знал особенности и различия служб, не любивших и не доверявших друг другу, не понаслышке, на собственном опыте. Но, если бы ему было поручено, так смеха ради, какой-нибудь социологической службой сравнить уровень коррупции в этих двух почтенных организациях, то пальма первенства досталась бы доблестным сотрудникам милиции. Хотя денежные взносы он носил и тем, и другим - разница была очень существенна.
Именно эти соображения и определили выбор линии поведения, которой он собирался следовать. Из всех вариантов он выбрал наиболее рискованный, но и эффективный - вариант лучшей защиты - нападения. Не он начал эту войну. Но она шла, в ней были жертвы, в ней пролилась кровь - с обеих сторон. И Тоцкий не собирался отсиживаться в окопе, изображая хронического идиота, втянутого в чужие махинации. Он даже улыбнулся этой мысли - все равно никто не поверит. На их стороне - сила, но арестовали его не ОБЭПовцы, а комитетчики и есть шанс устроить большой шум, вывалив на стол, в виде аргументов, правду, о которой все знают, но делают вид, что и не слышали никогда. Разве что, за исключением тех случаев, когда внутренняя безопасность устраивает образцово-показательную расправу над выбранным начальством козлом отпущения.
Он думал над этим в машине, пока его везли по городу, он думал над этим, проходя через КПП во внутрь здания, он думал над этим, пока его вели по лестницам и длинным казенным коридорам, смердящим многолетним страхом. Внешне, он оставался спокойным и безучастным, но внутри он был напряжен и насторожен - замечая все подробности происходящего. Начинался очередной раунд, а Тоцкий, несмотря ни на что, любил бой, как любит его опытный боец. Не видя в нем смысла жизни, но и не представляя жизнь без него.
Когда Миронов распахнул двери кабинета и Андрей шагнул туда вслед за ним, общий план действий был уже готов. Детали Тоцкого не интересовали. Скорость мышления и находчивость были его коньком.
- Наручники снимите, - приказал Миронов, садясь в неплохое кожаное кресло, наверняка результат спонсорской деятельности какого-нибудь проштрафившегося бизнесмена.
Молчаливый сотрудник поковырялся в замке, "браслеты" щелкнули, раскрываясь, и Андрей с наслаждением тряхнул затекшими кистями.
- Спектакли любите? - спросил он с иронией. - Что я ваших архаровцев разбросал бы и сбежал? Без наручников?
- Люблю, - сказал Миронов. - Спектакли люблю. И правила люблю соблюдать. Так положено, Андрей Викторович, по закону. Курите?
- Да.
- Курите, если хотите. Разговор у нас долгий будет.
- Надеюсь. Но курить не могу.
- Почему? - удивленно поднял брови Миронов.
Тоцкий промолчал, глядя на него.
- Ах, да … - Миронов запустил руку в пакет, где лежали вещи, изъятые у Андрея во время ареста, и выудил оттуда начатую пачку "Кемэла" и тяжелую зажигалку "Ронсон". - Пользуйтесь, потом положим обратно.
- Ах, хитрец, - подумал Тоцкий. - Тонкий вы, однако, человек, господин капитан! Как мастерски себя позиционируете, просто завидки берут. В три фразы, в два жеста - все о себе. Мягкий, справедливый, уважающий букву закона, но больше ценящий его суть, гуманный.
- Спасибо, - сказал он в слух, - верну по первому требованию.
И закурил.
Он дымил крепкой сигаретой, сидя на твердом, неудобном стуле ( у них, наверное, где-то фабрика, которая делает специальные неудобные стулья для подследственных), пока Миронов, облокотившись на высокую спинку, листал папку, толстую, из плохого картона, грязно-коричневую, пахнущую архивом - лежалыми бумагами. Рядом с его правым локтем, на столе из ламинированного ДСП, лежали еще три таких же - пухлых и растрепанных, из-за выпирающих из них бумаг. Слева от него, на том же столе, стоял компьютер, неплохой, если судить по монитору, как заметил Тоцкий, но составляющий такой явный диссонанс с архивными папками, что Андрей невольно улыбнулся.
Два разных времени встретились на столе этого высокого, круглолицего человека с веселой россыпью веснушек на щеках - новое, одетое в серый пластик, и старое - в картонном плаще. Старое побеждало. Вместо того чтобы смотреть на монитор, Миронов, как и его предшественники, глотал бумажную пыль.
Миронов улыбку заметил.
- Вам смешно? - осведомился он с оттенком озабоченности.
- Нет. Не очень. Это что, все мое дело?
- А что - это вас удивляет?
- Господин капитан, а как вас по имени-отчеству? Предупреждаю, гражданином начальником называть все равно - не буду. А просто Миронов - как-то неудобно выходит.
Теперь уже улыбнулся Миронов.
- Диссидентского творчества начитались, Андрей Викторович? Или бульварной литературы? Зовут меня Александр Сергеевич, как Пушкина. Запомните легко. А это все, действительно, ваше дело. С года 1979, когда вы ещё в школе учились, и по сей день. Только по нашему, с позволения сказать, ведомству. Впечатляет?
- Есть немного. Читается интересно?
- Как роман. Вы любите романы, Андрей Викторович?
- А как же, Александр Сергеевич! Жаль, времени на все не хватает, но самое интересное и сейчас проглатываю. У меня к чтению болезненное пристрастие. С детства. У вас разве там не написано?
- Написано, - сказал Миронов без тени усмешки, - и это написано, и многое другое. Жаль, вам читать не положено, а то б знаете, как удивились? Тут и, гм-гм, - он откашлялся, - свидетельства некоторых ваших знакомых, и незнакомых, но осведомленных граждан, и рапорты, и прочие любопытные документы. И все о вас.
- Могу догадываться. Интересно, наверное?
Миронов опустил глаза и перевернул несколько страниц.
- Интересно. Очень. Вы знаете, Александр Викторович, а мы с вами однокашники?
- Да что вы? Не припоминаю, честно говоря.
- Я шел позже вас. На два года. Истфак университета. Я даже вас помню. По КВНу. Застал в восемьдесят третьем, восемьдесят четвертом.
- Конечно, - сказал Тоцкий. - Последний сезон. В восемьдесят четвертом, как я полагаю, по согласованию с вашим нынешним ведомством, нас и прикрыли.
- Ну, это только в рамках города. На факультетах оставили, чтоб не перегибать. А в восемьдесят седьмом, с разрешения нашего ведомства, опять открыли.
- Я этого не помню. Я, к этому времени в магазине работал. Грузчиком. Со мной лично - перегибов не опасались.
- У господина Марусича?
- У господина Марусича.
- Неплохое место, надо сказать.
- Особенно, когда вылетаешь пробкой с пятого курса. Самое то.
- Тут, - он постучал пальцем по папке, - пишут, что господин Марусич вам покровительствовал. Относился с особой симпатией. Что связь эта сохранилась до наших дней. Что структуры Михаила Михайловича и сейчас обслуживаются у вас в банке.
- Сейчас уже не обслуживаются, - сказал Тоцкий. - Скажу вам, Александр Сергеевич, по большому секрету, что в настоящий момент у нас в банке никто не обслуживается. Там об этом не написано?
- В конце, - сказал Миронов, - в самом конце - в качестве выводов. И рекомендаций. Что вы несправедливо обиженного разыгрываете, Андрей Викторович? При всех моих личных симпатиях к вам - вы преступник. Самый настоящий.
- Послушайте, коллега, - сказал Тоцкий насмешливо, - я понимаю, что на истфаке этому не учат, но в Высшей школе КГБ вам, наверное, сообщили, тоже по большому секрету, что есть такое понятие в юриспруденции - презумпция невиновности. Аксиома из Римского права. Его, конечно, у нас не празднуют, царица доказательств нам ближе, по классовому принципу, но, ради Бога, воздержитесь, по крайней мере, пока, называть меня преступником. Или суд уже состоялся? Заочно?
- Пока - нет.
- Вот видите.
- Но суть от этого не меняется. На мой взгляд, Андрей Викторович, на мой частный, совершенно субъективный взгляд, вы, все-таки, преступник.
- Как ни жаль, Александр Сергеевич, но это всего лишь ваше частное мнение. Не более.
- Пока.
- Разумеется, пока. Но решать это будет суд. Самый гуманный суд в мире.
- Рискованно шутить - это у вас плохая привычка, или линия поведения?
- Вам виднее. Вы же меня детально изучили, - Тоцкий показал взглядом на папки, - по доносам и прочей белиберде.
- В прошлом это вам сильно вредило. Это, гм-гм, - он опять откашлялся, - оказало, как бы это сказать, негативное влияние на вашу судьбу.
- Негативное? Вы так полагаете? Забавно. А что касаемо настоящего времени… Есть у меня впечатление, уважаемый Александр Сергеевич, что на настоящий момент, что бы я ни делал - целовал вас в десны, хамил или пытался вас загрызть - на мою судьбу это влияния уже не окажет.
- Почему не окажет?
- Вы в любом случае заказ отработаете.
- Заказ? - недоуменно спросил Миронов.
- Послушайте, господин Добрый Следователь, - сказал Тоцкий, - давайте договоримся, чтобы не тратить зря время. Вы - не разыгрываете святую невинность, а я не изображаю полной неосведомленности.
- Ну, это у вас вряд ли получится…
- Скажу честно, и у вас тоже. С вашим званием и на вашем месте… Это, как девственница в солдатском борделе - невероятно и, все равно, смешно.
- С выдержкой у вас все в порядке, Андрей Викторович. Вы в такой ситуации в первый раз?
- Арест? Вся эта, - Тоцкий обвел рукой вокруг, - обстановочка? Наручники и прочая? Да, обычно в кабинетах вашего и не только вашего начальства, в последние несколько лет, я бывал, как гость. И желанный. Но все, когда-то случается в первый раз…
Миронов помолчал, разглядывая Тоцкого. Он мало походил на следователя, со своей круглой, добродушной физиономией, но Андрей имел достаточно опыта, чтобы не обманываться. Да и в глазах Миронова, во всем его поведении, проглядывал "мент" - интеллигентный, образованный, неглупый, но от этого только более опасный. Беспринципность, возникшая, как результат раздумий, значительно страшнее, чем врожденная.
- Если я скажу вам, что это не заказ, вы мне все равно не поверите?
Тоцкий покачал головой.
- Это не заказ, Андрей Викторович. Это просто команда "фас". Разницу понимаете?
- По-вашему, есть разница?
- Конечно, есть.
- И в чем?
- В том, что если я, представим гипотетически, нарушал и нарушаю закон, то его служители не должны ждать команды "фас", чтобы мою преступную деятельность прекратить. А когда они, зная, что у меня рыльце в пушку, ждут при этом команду сверху, это уже заказ. Понятно объяснил?
- У каждой системы есть особенности.
- Так и я о том же. Об особенностях. Вот, например, вы когда были готовы меня арестовать?
- Видите ли, доказательная база…
- Стоп, стоп… Доказательной базы у вас и сейчас нет, однако я здесь.
- Вы уверены, на счет доказательной базы, господин Тоцкий?
- Александр Сергеевич, я не уверен, я абсолютно уверен. У вас на меня, кроме догадок, предположений и косвенных улик ничегошеньки нет. Ну, разве что - пару доносов в загашнике. Просто, обстоятельства переменились. Я, вообще, удивлен, что меня взяли вы, а не ваши коллеги, из ОБЭП. Локти, наверное, кусают.
- Скучаете?
- Не так, чтоб очень. Вот беседую с однокашником, достаточно интеллигентным человеком. Вы меня за прошедшее время ни разу ни по матушке не обозвали, по морде, опять таки, ни разу не ударили. Просто удивительно.
- Чего вы удивляетесь? У нас для этого есть другие люди.
- Ах, да… Вы у нас сегодня добрый следователь, по образу. Вместо того, чтобы сразу приступить к допросу - беседуете.
- Всему свое время.
- Не сомневаюсь. Хотите - предложение?
- Деньги будете предлагать?
- Господь с вами! За что? И зачем? Это не ваш уровень решения вопросов. Что вы можете решить, кроме приличной камеры в вашем СИЗО?
- Иногда, и это бывает важно.
- Можем обсудить стоимость услуги.
- Опять иронизируете?
- Совсем чуть-чуть. Так что, будете слушать?
- Почему нет?
- Отлично. Пока не для протокола?
- Договорились.
- То, что вам нужно, я вам говорить не собираюсь. Тем более что конституция позволяет на себя показания не давать. И адвоката приглашу. А сейчас, под протокол, я могу сообщить об убийстве.
Миронов откинулся на спинку кресла и уставился на Тоцкого с удивлением.
- Вы о Краснове? Так нам известно о его гибели. Хотя и не все понятно.
- Нет, я не о Косте. Убит Артур Гельфер, его зам.
- Я знаю, кто такой Гельфер, - сказал Миронов, озабоченно. - По нашим сведениям он пропал, будучи в командировке, в Москве. С чего вы взяли, что он убит? Может быть, он скрылся?
- Не более четырех часов назад я лично видел его тело.
Тоцкий пытался сдержать эмоции, но при воспоминании об обезображенных останках Артура, оставшихся в кухне Костиной дачи, на глаза у него навернулись слезы.
- Где? - быстро спросил Миронов.
- В летнем доме Краснова. На его даче.
- Послушайте, Тоцкий, если вы тянете время…