- Что стоит проверить? Я сам видел это, Миронов. Я такими вещами не шучу. И еще…
- Что - ещё?
- Я знаю, кто его убил.
Григорий Иванович Кондратюк узнал о том, что Тоцкий арестован "смежниками" по неофициальным каналам, буквально через час после событий в "Приморском", и новости не обрадовался.
Он до последней минуты питал надежду, что хитроумный банкир выскользнет из расставленных силков и забежит куда-нибудь, за синий лес. И без него работы хватало. Слава Богу, разговорчивых по кабинетам было много - записывать не успевали. Цельной картины, конечно, не было, ее и не могло быть без Тоцкого или кого-нибудь еще, того же ранга, но Григорию Ивановичу и не нужна была цельная картина. Более того, она ему была не нужна категорически.
На этом живописном полотне вполне могла проявиться его фигура, и не в виде детали фона, а как часть основной композиции. Или фигура Толика Зуйко. Или генеральские погоны его шефа, Василия Лактионова, а за это можно распрощаться с собственными погонами, причем окончательно и бесповоротно. Или с головой. В общем, и целом, дело было - говно.
"Смежники" тоже не были святыми. Их контора постоянно сталкивалась лоб в лоб с его структурами в борьбе коммерческих интересов, но, в сложившейся ситуации, виноват, окажется не тот, кто виноват, а кого поймали. Так что при одной мысли, о чем может рассказать Тоцкий при желании СБУшникам, Григорий Иванович чувствовал, как начинает багроветь затылок и наливаться кровью глаза.
Он позвонил Зую и буркнул сквозь зубы:
- Зайди!
- А позже нельзя, Гриша? - сказал Зуй, просительно.
- Нельзя, - отрезал Кондратюк. - Зайди.
Через несколько минут Зуйко с обиженным лицом мальчишки, у которого отобрали надкусанную конфету, появился в дверях.
- Ты мне момент истины похерил. Клиент уже дозрел, только сорви…
- Потом сорвешь. Не сбежит.
- И что стряслось?
- СБУшники помели Тоцкого. Взяли в банке, у ячейки.
- Точно?
- Ты что, идиот?
Зуйко сел.
- Вот, блядь, - сказал он задумчиво, - еще этой х..ни нам не хватало!
- Это я и без тебя знаю. Мысли есть?
- Мысли всегда есть. А вот как его оттуда вытащить - х..й его знает.
- Так у него и спроси! - заорал Кондратюк, сорвавшись. - Если он у тебя все знает!
- Ты не ори, Гриша, - сказал Зуй, - орать я и сам умею. Легче стало?
- Нет, - буркнул Кондратюк.
- Смежники его не отдадут, тут все ясно. Поговори с Лактионовым. Может быть он сможет?
- Если просить, то Тимофеева. Формально операцией руководит он.
- Так сходи. Скажи, что Тоцкий нам необходим. Что без него - не сложится. Тебя, что, учить надо?
Кондратюк молчал, разглядывая свои руки, ухоженные, с аккуратно подстриженными, обработанными пилочкой, ногтями. Он и сам понимал, что просить кого-то придется. Лактионова, конечно, хуже. Генерал генералу, конечно, глаз не выклюет, но особой любви друг к другу начальство не испытывало. К Тимофееву Григорий Иванович мог пойти без проблем. Его примут, выслушают, может быть, пообещают помочь. А вот пошевелят ли хоть пальцем - бабка надвое гадала. Время уходило, время! Кондратюк ясно представлял себе, как будут радоваться СБУшники плывущему в руки компромату. А если этот хитрован еще что-то и задокументировал - тогда, вообще, полный пи..ец. Да за такой подарок ему устроят явку с повинной, освободят от ответственности за дачу взятки, оставят для крючка пару "детских" статей, а его самого и Зуя - проглотят с костями. Может быть, и не закроют, но то, что пахать на них придется - это точно. Такой расклад Григория Ивановича не устраивал. Надо подстраховаться. Идти к Тимофееву, а, дополнительно, отрабатывать запасной вариант. Через СБУшников, на которых он имел "компру", через блатных. Не домой же они его ночевать отпустят. У них был ордер на арест, значит не в ИВС повезут, а в СИЗО. А СИЗО, пусть гэбешное, все рано - СИЗО. И человека там достать можно. За бабки - человека везде можно достать.
- Значит так, - сказал Кондратюк, - обрывая цепочку рассуждений, - Зуйко, ты поговоришь со своими гэбэшными дружками. Что, как и о чем там поет этот жиденок. Естественно, что интерес у тебя чисто служебный, усёк, Анатолий Дмитриевич? Надо будет заплатить за "слив" - плати, сколько просят. Не обеднеешь. Шутки кончились.
Зуйко кивнул тяжелой, коротко остриженной головой.
- Я - к Тимофеичу. Если что услышишь - звони на мобилу. Сразу же.
И, словно в ответ на его слова, на столе зазвонил телефон. Григорий Иванович взял трубку, слегка изменился в лице и заговорил с собеседником односложно, уважительно, но без подобострастия. Практически, он говорил только "да" или "нет", и о содержании разговора можно было только догадываться. Но Зуйко знал Кондратюка уже немало лет и видел, что разговор приводит Григория Ивановича в состояние среднее между бешенством и полной растерянностью. На висках Кондратюка запульсировали жилки, отяжелел подбородок, а глаза - глаза вместо того, чтобы смотреть на мир, как на подследственного - мрачно и с угрозой, заметались и забегали, словно мыши по кухне.
Повесив трубку, Григорий Иванович посмотрел на Зуйко исподлобья и сказал:
- Тимофеев. Только что бригада СБУ с Тоцким вместе, выехала на место убийства Гельфера.
- Стоп. Гельфер же пропал? В Москве?
- Пропал. А теперь нашелся.
- Вот, блин… А у меня уже двое рассказали, что Гельфер собирался в Израиль, на ПМЖ. Гриша, что-то у них по-крупному не задалось. Так же невозможно работать! Вся легенда - псу под хвост! Если Гельфер не сбежал в свою Жидовию, если его убили, не в Москве, х..й с ним, если бы в Москве, тут еще можно чего придумать, а здесь…
- Не паникуй. Здесь его убили, судя по всему. Ты что, в серьез воспринимал сказочку про побег в Израиль вместе с деньгами? Для широкой публики - то, что надо. Еврей сбежал с деньгами? Верняк, никто и не задумается. На то он и еврей, чтобы всех нае…ть и слинять с бабками. А для людей с понятиями - бред. Только вот найти его не должны были. Это кто-то прокололся. Запорол бок.
- Ни хера теперь не вяжется, - жалобно сказал Зуйко. - Краснова - замочили в Берлине. Гельфера здесь. Тоцкого повязали. Вопрос - кто сп…дил бабки? Жмуры? Кто у нас в розыск будет объявляться - место на кладбище? Остальные кто? Остальные - люди подневольные. Ну, насуем им по статье, если до суда дойдет - уже удача. А основных фигурантов - у нас нет.
- Почему нет? Есть, - огрызнулся Кондратюк. - К одному сейчас в гости поехали.
Зуй был абсолютно прав. Четко выстроенная легенда, под которую должны были, плотно, как кубики, в коробку, ложиться свидетельства, признания, документы, схемы движения денег - рассыпалась на глазах. Еще вчера можно было разыграть партию с закрытыми глазами. Краснов и Гельфер, ограбив банк, скрылись. Краснов - вместе с семьей, Гельфер один, бросив жену, подонок! В розыск их! Ату их! Воры! А что там у них в банке делается? Батюшки светы! Кошмар делается! Вот они, расхитители народных денег! А под шумок…
Пока обманутые вкладчики будут топтать ступени у входа, кому надо, а к ним Кондратюк относил и себя, поживятся, как следует. Он уже присмотрел пару крупных, жирных околобанковских "бабочек", которых он вывернет на изнанку, до последнего цента, а потом заставит работать на себя. Это тебе не подвальные "обнальщики", настоящие конвертационные центры, замкнутые на "черный нал" заправок и пивного бизнеса.
Вот только одно… С Тоцким они перемудрили. Ему б исчезнуть тоже, так нет, пусть бежит! Объявим розыск, поймаем, и он все расскажет, под тяжестью доказательств. Не поймаем, выскочит за рубеж - объявим в международный розыск! Зря, что ли, с Интерполом работаем? Нам надо, чтоб он бегал, а мы его ловили, обозначая активность. Поименуем его персоной особо важной для следствия и всем миром - ловить.
И надо же, поручили это дело какому-то самолюбивому, усердному дурню-смежнику, и тот, мать его за ногу, проявил сметку, поймал. Его же должны были предупредить, еще ночью, чтоб валил подальше. Что он делал в городе? Неужели не предупредили, как было обещано?
- Работай, как работал, - сказал Кондратюк, - пусть рассказывают про Израиль, Гавайи и озеро Титикака. Пусть валят все на всех и вся. Что-то мне сомнительно, что в этом говне кто-то разбираться будет. Раз у нас уже нет легенды - наше дело телячье. Нам думать не приказывали, нам приказывали рвать на части. Вот и рви. А вот проблему с Тоцким - надо решать. И мы ее решим.
Кондратюк говорил уверенно, жестко, но сам, этой необходимой ему, как воздух, внутренней уверенности не испытывал. Сплошные вопросы. Сплошные проколы. Ну, куда? Куда делась эта сука, Лукьяненко? И почему не отвечает его мобила?
Сказать, что Томаш ехал быстро - это не сказать ничего.
На месте посадки им пришлось задержаться. Затягивать взлет было нельзя - мало ли кто мог сообщить на посты ГАИ о самолете, стоящем в парковочном кармане на шоссе, но пока Диану и детей пересадили в "альфу", пока между Костей и Виталием прошел короткий разговор - времени ушло не мало.
Виталий, сжато, по-военному рассказал Краснову о событиях последних часов: о лесной перестрелке, о смерти Лукьяненко, о теле Гельфера, которое они выкопали на берегу реки, об аресте Тоцкого. Во время рассказа он тактично не смотрел в лицо собеседника, догадываясь, какие эмоции и чувства на нем могут отражаться, а когда он поднял на Краснова глаза, то едва не охнул от удивления.
За эти несколько минут Костя постарел лет на десять. Заострился нос, вокруг губ появилась хорошо заметная синева, запали глубоко покрасневшие глаза. Но удар он, как отметил Виталий, держал. Ни истерик, ни криков ярости, ни слез. А было бы легче. Ну, что ж… Каждый страдает по-своему. Виталий, на своем веку проводил многих, многим сообщал плохие вести. Такая работа. Крепкий парень.
А крепкий парень в это время чувствовал себя так, будто бы из него по капле выцедили кровь. И безмолвно кричал от ярости. Наверное, впервые в жизни, Краснов почувствовал, как изнутри него, кипящим, черным валом поднимается желание мстить. Мучительное и болезненное, как тысяча нарывов, как сотня больных зубов - от невозможности реализоваться, выплеснуться в наружу действием. От этого ощущения холодели внутренности, каменели мышцы рук и живота, наполненные бурлящим в жилах адреналином. Чувство было не просто страшным. Ничего страшнее этого Краснов никогда не испытывал. Он понимал, что теперь этот бесформенный черный комок - то ли спрут, то ли какое-то диковинное членистоногое, поселится внутри него надолго, если не навсегда, а вот сможет ли он жить в симбиозе с этим существом - неизвестно.
И когда Виталий, инстинктивно, положил руку ему на плечо, не из жалости или сочувствия, а чтобы поддержать, хотя бы прикосновением, он едва не заплакал. Он сохранил родных, но потерял близких. И дело, которому отдал столько лет жизни.
Диана забылась у него на плече. Ей в колени уткнулась изможденная, замурзанная Дашка. Марк, окинув голову, спал на переднем сидении. "Альфа" не ехала, а низко летела, рассекая дождь, как короткая, алая стрела. Томаш гнал машину нещадно, глотая километры, отделявшие их от границы, сосредоточенный, напряженный, только изредка оглядываясь назад.
Повязка на боку Дианы медленно меняла цвет. Мелкие красные пятнышки росли на грязноватых бинтах, сливаясь в одно, большое и, сердце Краснова замирало, когда он это видел.
Потом и он уснул, совершенно незаметно для себя провалившись в небытие, а когда, мгновенно, словно от удара, проснулся - они уже, в объезд очереди, подъезжали к таможне и пограничному переходу. Дождь остался позади, день стремительно скользил к вечеру - прямо перед лобовым стеклом висел огромный красный шар заходящего солнца. Сильный восточный ветер нес прямо над ними рваные клочья иссиня-черных, обессилевших туч.
В машине сильно пахло антисептиками, влажной одеждой и запекшейся кровью.
- Пересядь на переднее, - скомандовал Томаш, встретившись с Костей глазами в зеркальце заднего вида, - а ты, Марек, - имя Марка он произнес по-польски, - давай назад. У меня паспорт моей жены. За все заплачено, но кто знает?
- Говорить буду я, - продолжил он, когда Краснов сел рядом, - ты постарайся не вмешиваться. Он оглянулся назад.
- Очень плохо?
- Не знаю, - сказал Краснов. - Крови на повязке много.
- Все в порядке, - внезапно сказала Диана с заднего сидения. - Слабость и голова кружится. Живот почти не болит. Пить очень хочется.
- Нельзя пить, милая, - сказал Костя.
- Я знаю.
- До больницы далеко? - спросил он у Томаша.
- Если благополучно перейдем границу, то нет. Эту смену я знаю. Сзади сидите тихо. Особенно - дети. Костя, твой паспорт приготовь.
Таможеннику, который, увидев машину и Томаша, расплылся в улыбке, поляк просто дал пятьдесят долларов, почти не таясь, в открытую, вместе с декларацией на автомобиль. Подношение было принято с удовольствием, и "альфа" без досмотра проследовала на пограничный контроль, прокатившись, буквально пять метров.
Пограничники, молодой румяный, как девица на выданье, сержант и капитан погранвойск лет тридцати, с рябым и испитым лицом, Томаша тоже знали, во всяком случае, капитан поприветствовал его по имени. А сержант, заулыбавшись, схватил паспорта, в стопку которых поляк предусмотрительно вложил зеленую двадцатку, и, топая ногами, исчез в своей остекленной будочке - ставить штампы.
Капитан остался возле "альфы", Томаш вышел к нему и, облокотившись о машину, закурил, закрывая спиной водительское открытое окно. Они стояли так близко, что внутри салона было слышно каждое слово.
- Домой, Томаш?
- А куда ж еще? Угощайся, - он протянул капитану сигареты.
- Спасибо.
- Жена сзади в машине?
- Да, Коля, жена. Простудилась в Киеве. Спит.
- А у нас тут шорох. Ориентировок куча, - лениво сказал капитан Коля, затягиваясь. - Ищут кого-то.
- Кого? - спросил Томаш в тон пограничнику.
- Ну, не тебя же, - хохотнул капитан, - разных там людишек, по нашему ведомству.
И добавил серьезнее.
- Так что ты попроси жену выйти. И товарища своего - тоже.
Из кабинки появился сержант с паспортами в руках.
- Паспорта мне, Саша, - приказал капитан спокойно, - и займись следующей машиной. Томаш, поставь тачку правее. И пусть выходят.
Томаш не тронулся с места и сказал в полголоса.
- Жена спит. Мой товарищ, бывший ваш, гражданин Панамы. Он выйдет, но будет недоволен. Ты же не хочешь скандала.
- Да хоть гражданин Мальты, - также, в полголоса сказал капитан. Он бывший наш? Так порядок он знает. Томашек, отгони машину и на выход. Проверю, поедете дальше. Я человек военный, у меня приказ. Сделаешь, или мне наряд позвать?
Его рябое лицо было совершенно бесстрастно, только губы чуть искривились в улыбке. Томаш бросил окурок под ноги, и устало сказал.
- С тобой что, не поделились?
- Ты это о чем?
- У нас с тобой одна песня - про пеньонзы называется. Коля, все оплачено. Ты зря комедию ломаешь.
- Да я не ломаю, Томашек. Оплачено, да не то. Везешь не тот груз, друг мой ситцевый.
- С чего ты решил?
- А когда ты последний раз без груза к нам или от нас ездил? Не помнишь? И я не помню. Ты человек деловой, чего тебе даром туда-сюда ездить? Утром туда, вечером сюда. Только не пшезди, хлопак, что за женой в Киев. А то точно выйти заставлю. Что, девок в Варшаву работать везешь? - сказал капитан, нескрываемо гордясь собственной проницательностью.
Томаш молчал. Костя напряженно вслушивался, кожей чувствуя, как волнуется Диана на заднем сидении.
- Мамочка… - прошептала Дашка чуть слышно. - Я боюсь.
Марк не сказал ни слова.
- Умный ты, Лыков, - сказал, наконец, поляк. - Тебя хрен проведешь.
Капитан засмеялся неожиданно приятным смехом, этак вальяжно, чуть гортанно.
- А ты думал? Так, кинул кость, и все?
- Я, между прочим, как за камеон вчера заплатил!
- Я думаю, что за фуру - было бы в самый раз. А за тёлок - маловато. Я слышал, девки поприличней у вас, в Варшаве, по сотке за палку идут? Так чего жлобишься, Романовский? Ты ж фуфла не возишь. Они тебе передком все за три дня вернут, и не заметят.
Поляк обреченно вздохнул.
- Сколько ты хочешь, Коля?
- По "пятихатке" за голову. Их там трое? - Романовский кивнул. - Значит, полторушку.
- Это я жадный, псякрев!?
- Тихо, тихо, Томашек, ты не на базаре!
- Ты хоть скидку сделай, по дружбе!
- Какая скидка?
- Я же вам за фуру денег дал! А это просто девки!
- На следующую фуру скидку и получишь. Давай полторушку, и езжай с богом!
- Граница на замке, - подумал Краснов, с неожиданной для самого себя горечью. - Господи, везде одно и то же. Как сказал Франц? Мы - чума?
Томаш с размаху плюхнулся на сидение, подмигнул Краснову весело, развернулся, надев на лицо выражение озабоченности и недовольства, и ругаясь по-польски, принялся отсчитывать деньги, пряча их под рулевой колонкой, между коленями. Этим он явно преследовал две цели: чтобы процедуру не увидели из "стекляшки" главного здания, и чтобы друг Коля, видя огорчение на его физиономии, не оценил общей толщины пачки, откуда отсчитывалась его доля.
- Чекай! - бросил Романовский Диане отрывисто, снова выходя из машины. - Все будэ добже.
Даже внимательно наблюдающий за ними Краснов не заметил момента передачи денег - капитан Коля был действительно профессионалом высокого уровня и смахнул их с ладони поляка, с жадностью и быстротой колымской чайки, хватающей подброшенный в воздух кусок хлебной корки. Широко улыбаясь, он вручил собеседнику паспорта и отштампованный кусочек бумаги, для часового у шлагбаума, за которым начиналась "ничья земля".
- Счастливого тебе пути, Томашек. Смотри, не гони.
- Спасибо тебе, Коля. Хоть курва ты редкая…
Капитан опять засмеялся и погрозил Томашу пальцем.
- Смотри у меня, и помни: даром, только за амбаром. А тут - нельзя, брат.
И с почти интимной интонацией, негромко спросил:
- Тёлки хоть классные? Проверял?
- Тебе скажи - и ты захочешь.
- Да нет, тут по-честному! Ты ж уплатил! А на обратном пути - я тебе скидку сделаю, тогда и попробую, - сказал он, наблюдая, как Томаш садится за руль. - Довидзення!
Томаш помахал ему рукой, трогая с места.
- Довидзення!
Затемненное стекло "альфы" чуть приподнялось, оставив открытой только узкую щель, между кромкой и уплотнителем - перекрыв салон от посторонних взглядов.
- КуРРРва! - сказал Томаш с чувством, раскатисто. - Пшепрашем, пани! Вот, гад!
Машина тронулась и покатилась по плохому асфальту, к часовому, одиноко стоящему у ручного шлагбаума.
- Зря ругаешься, - сказал Краснов, - нам повезло, что он взял у нас деньги без досмотра машины.