Нет на Украине банка, фирмы или просто предпринимателя, запустив руки в дела которого, нельзя извлечь на свет божий, что-нибудь неприглядное. И, чем крупнее объект пристального внимания, тем больше скелетов можно отыскать в его чуланах. Пусть большинство обвинений потом отпадет - что за плату, а что само по себе. Пусть через год-другой, кто-то из журналистов, собрав все факты воедино, докажет, как дважды два, что было допущено беззаконие, и все дело не стоило выеденного яйца. Пусть дадут интервью возмущенные вкладчики, выступят с трибуны, с деланной искренностью, откормленные депутаты-правозащитники. Но дело будет сделано. Собственность перераспределена, акции и дивиденды поделены, денежные потоки перенаправлены. И все затихнет, как уже затихало много раз. Останутся искалеченные судьбы тех, по кому прошлось колесо правосудия - притихшие и поумневшие. Что старое ворошить - слава Богу, живы - и то ладно. "Стрелочники" будут досиживать срока. Победители наращивать капиталы. Исполнители прикрутят новые звездочки на погоны и продолжат делать свой бизнес, попутно подбирая куски, брошенные щедрой рукой с хозяйского стола. Все было и то, что будет - было тоже.
Марусич попытался встретиться с министром МВД, которого неплохо знал, потом со вторым лицом в СБУ, с которым его объединяли деловые интересы, правда, хорошо сокрытые от посторонних глаз. Но бесполезно. Как правильно догадывался МММ, не он один в эти минуты искал встречи с силовиками, и был он не самой крупной рыбой, из тех, кто звонил на отключенные трубки их мобильных телефонов.
Он легко дозвонился только до Давида Каплана, адвоката с именем, которого он знал многие годы - именно ему он хотел поручить дело Тоцкого. Давид Аронович, старый, опытный, многомудрый, похожий на усыпанного перхотью, седого филина, звонку обрадовался, а вот предложенному клиенту - не очень.
- Мишенька, - сказал он, хорошо поставленным, моложаво звучащим голосом. - У меня уже больше десятка звонков по этому делу. Андрюшу я знаю, и, конечно, возьму его на контроль в первую очередь. Но, если судить по тому, что мне удалось узнать, пахнет все очень плохо. Меня не допустили ни к одному из клиентов. Они даже отрицают наличие их в помещении ОБЭПа, хотя точно знают, что мне известно, что они там.
- Андрея взяли парни из СБУ.
- Если ты думаешь, что это подарок…
- Давид Аронович, все они не подарок, а чекисты - особенно, но если вы его не вытащите, то его не вытащит никто.
Каплан тихонько засмеялся.
- Льстишь старику? Ладно, хвали, хвали, мне приятно. У них, кстати, очень толковый юрист. Я Мишу Калинина имею в виду. Он что - вне игры?
- Андрей говорил, что не может его найти. Может быть - арестовали?
- Если бы в этом городе арестовали члена коллегии адвокатов, то я наверняка бы знал об этом прискорбном факте.
- А если бы его убили?
- Ну, мертвые адвокаты коллегам не звонят. Но, позволь предположить, адвокатов просто так, с бухты-барахты, никто не убивает.
- Управляющих крупными банками тоже.
- Ошибаешься, Миша, у банкиров это профессиональное заболевание. Они сейчас естественной смертью умирают редко. Не успевают дожить до инфаркта. Ты на Краснова намекал? Жаль, очень приличный молодой человек, глупо погиб. И, что странно, как раз перед началом неприятностей…
- Хитрый старый лис, - подумал МММ, - на случай если его пишут, не говорит, а излагает. Гладко, с издевкой над теми, кто будет слушать пленку. И мне намекает - не болтай, не надо лишнего.
- Нам, наверное, встретиться надо, Мишенька, - продолжал Каплан, - оформить все, как положено. Проверять будут дотошно - почему его представляю, на каком основании, кто соглашение заключал? Особенно - чекисты. Ты в Днепре?
- Нет, в Киеве. Но если надо - ночью буду в Днепропетровске.
- Ночью, Миша, надо спать. Особенно, в моем возрасте. Утром, часов в восемь, у меня дома. Помнишь еще, где живу?
- Давид Аронович, я, как и вы, еще не в том возрасте, чтобы забывать. Утром буду.
- Опять льстишь? Вот и прекрасно. Тогда и поговорим. Спасибо, что вспомнил старика.
- До встречи, Давид Аронович.
- До встречи, Мишенька.
Марусич нажал на кнопку отбоя. Каплан был не просто именитым адвокатом и ходячей энциклопедией. Его можно было назвать живой легендой. В свои семьдесят пять он оставался не просто в здравом уме и твердой памяти, а вполне мог потягаться с людьми вдвое младше себя. Хотя повидал на своем веку многое - и войну, и голод, и сталинские лагеря. Именно ему принадлежала крылатая фраза: "В нашей стране надо знать не законы, а судью". Сам Давид Аронович знал и законы, и судей, и прокуроров. И следователей тоже знал. Очень большое количество людей поминали его добрым словом, очень много людей были обязаны ему свободой. А некоторые - и жизнью. Сам МММ тоже был ему обязан - он, правда, не любил вспоминать - чем. О долге своем помнил, несмотря на то, что за профессиональные услуги Каплана расплатился сполна. Он много лет поддерживал со стариком дружеские отношения, не из меркантильных интересов, а из удовольствия изредка пообщаться за рюмкой хорошего коньяка, который Каплан премного уважал, в особенности с сыром и лимоном. Правда, в последнее время такое общение случалось все реже и реже, о чем Марусич искренне сожалел.
Ехать в аэропорт не хотелось. Поезда МММ не любил. В конце концов, пятьсот с небольшим - не расстояние. Его водитель, Володя, работавший у него с незапамятных времен начала перестройки, доезжал до Днепра за четыре с половиной часа - была бы дорога посвободнее, да машина получше.
Марусич посмотрел на часы. Было половина седьмого вечера. Можно заехать на Подол, поужинать, и выехать к восьми, половине девятого. В конце мая темнеет поздно, дорога к ночи разгружена, и к часу он уже будет в своей днепропетровской квартире.
Он набрал домашний номер, попросил жену собрать сумку и предупредил, что ночевать будет в Днепре. Вопросов не последовало. Они с женой, прожив вместе почти тридцать пять лет, оставались друзьями, но, по сути, у каждого была своя жизнь. Екатерина Павловна, как и положено жене политика, выполняла представительские функции при муже, благо, несмотря на годы, внешне она была моложава и по-прежнему хороша, а порода в ней чувствовалась за версту. Порода в женщине - эта такая таинственная субстанция, на которую возраст не действует - либо она есть, либо ее нет. Она занималась благотворительностью, посещала фитнес, души не чаяла в сыне и внучке и, как ни странно, несмотря на властность, достаточно хорошо уживалась с невесткой. Сын МММа, Денис, уже пять лет жил в Штатах, прекрасно зарабатывал, и жена летала к нему, в Лос-Анджелес, минимум два раза в год.
Михаил Михайлович не знал, была ли у жены тайная жизнь - как результат достатка и частого одиночества, и, как человек умный, знать не хотел. Много лет она была для него любимой женщиной, а теперь еще и прекрасным другом. Он надеялся, что у его Катеньки хватит такта ничего не выставлять на показ, если уж, что мало вероятно, не хватит ума не заводить романа. Может быть, после такого вступления это звучит и странно, но он действительно любил и очень уважал свою вторую половину.
Пока Марусич ужинал, Володя тоже съездил домой, поесть и переодеться, заехал на квартиру к МММ за вещами. В девять пятнадцать они пересекли Днепр и стремительно понеслись к выезду на Бориспольскую трассу. Накрапывал дождь. За Пирятиным Марусича сморил сон - он откинулся на подушки сидения и задремал, изредка приоткрывая глаза, когда в салон проникал свет фар встречных автомобилей. Проснулся он возле поворота на Решетиловку - за окном мелькнул пост ГАИ, со стоящими возле него белыми "Жигулями" с мигалками на крыше.
Когда "Мерседес" Марусича миновал пост, стоявший у "лунохода" лейтенант ГАИ, в наброшенном на плечи дождевике, достал из машины микрофон переговорного устройства, на длинном витом шнуре, и сказал одно только слово: "Едут". В ответ ему, из шуршащего помехами эфира, раздался щелчок - кто-то слышавший его клацнул клавишей дуплексной связи - принято.
По ночной Решетиловке они пролетели, снизив скорость до сотни, по обочинам шла молодежь, очевидно, из клуба или дискотеки. Было много подвыпивших и просто чрезмерно веселых, прыгавших через лужи, растекшиеся по дороге - ехать быстрее было небезопасно.
За околицей водитель поддал - стрелка спидометра взметнулась к ста восьмидесяти в час. Черный, массивный "сто сороковой" стрелой рассекал ночь, врезаясь в темноту редкими на украинских дорогах ксеноновыми лампами фар. Двигателя было не слышно. Изредка, когда асфальт становился крупнозернистым, в салон врывался слабый шум шин. Тихо играл диск в проигрывателе - водитель, как и шеф не любил громкой музыки. Марусич почувствовал, что опять засыпает - сказывалась почти бессонная прошлая ночь и мерные взмахи огромного дворника по лобовому стеклу, и в который раз подумал о том, что годы дают о себе знать. И как бы он не бодрился, а надо и честь знать. Режим, физкультура, бросить курить. Можно даже начать бегать по утрам, подумал он, и тут же одернул себя. Бегать он собирался начать минимум лет двадцать - в возрасте под шестьдесят некрасиво себя обманывать. Но - бросить курить и спать хотя бы шесть - семь часов в сутки - это вполне по силам. И зарядка. Обязательно зарядка.
МММ в полудреме уже ни о чем не думал, когда, вылетев из-за закрытого, пологого и затяжного поворота, его водитель, увидел в голубом, резком свете фар, стоящий поперек дороги "КамАЗ" с длинномерным прицепом. Было до него от силы метров тридцать, а скорость почти двухтонного лимузина была далеко за полторы сотни в час. Володя только начал торможение, пытаясь увести "Мерседес" влево, вслед за центростремительной силой, помогавшей ему распрямить траекторию. Марусича качнуло на дверцу, он пробудился от толчка и еще успел увидеть надвигающуюся раму прицепа, покрытую комками грязи и ржавыми пятнами, висящую под ней глыбу запаски, а над всем этим мутный полумесяц луны, затушеванный быстролетящими клочковатыми облаками.
- Кажется, дождь кончился, - подумал Михаил Михайлович, в тот момент, когда его машина пушечным снарядом ударила в препятствие, заставив прицеп, загруженный трубами, содрогнуться со звоном и сдвинутся с места на несколько метров.
Сработали в холостую преднатяжители не пристегнутых ремней безопасности, выстрелили "подушки", мгновенно заполнив салон белыми шарами, и, будь скорость "Мерседеса" чуть ниже, хотя бы до ста километров в час, у них еще был шанс остаться в живых.
Пронзительно заскрипел сминаемый металл, фонтаном полетели стекла. Лимузин поднырнул под препятствие на три четверти корпуса, просел и замер, раздавленным жуком. Не было ни взрывов, ни пламени. Только тяжелый, плотный грохот - скрежет и тишина. Потом зашипел пар из разорванного столкновением радиатора, вырываясь из лакированного "жучиного" тела белой, прозрачной в лунном свете, струей. Из кабины "КамАЗа" выпрыгнули двое, еще двое вышли из зарослей на обочине.
Один из них, невысокий, в короткой ветровке и кроссовках, подошел к разбитому "сто сороковому" и посветил фонариком под искореженные, причудливо изогнутые назад стойки крыши. Заглянул на заднее сидение, потом на место, где было переднее, и вернулся к ожидающим его товарищам.
- Все, - сказал он, подходя. - Пи..ец. Отъездились. "КамАЗ" - оружие пролетариата. Можем ехать. Водилу повесили?
Один из двоих, вышедших из кустов, лысоватый, в джинсовом костюме, кивнул головой.
- Только дергаться перестал, перед тем, как они появились.
- Ящик? Узел правильный? Веревка? Чтобы вопросов не было, а то яйца пооткручиваю!
- Да порядок, Толя! Не гони волну! - сказал второй, болезненно худой, в черных джинсах и водолазке, - висит в лучшем виде. Точно, как самогубец! Не отличишь.
- Не били? - спросил Толя, закуривая.
- Не-а, - лениво сказал джинсовый, - а на х..я? Он такой пьяненький был, что сам в петлю лез, не соображал.
- Бутылку давай, - сказал четвертый, до сей поры не проронивший ни слова. Он, несмотря на относительно теплую погоду, был в короткой кожаной куртке, над которой белым пятном висело невыразительное, совершенно незапоминающееся лицо.
Джинсовый, аккуратно, рукой в резиновой перчатке, за донышко, передал ему недопитую "поллитровку".
- Есть пальцы, есть, - протянул он, - клади и поехали.
Бутылка полетела на сидение "КамАЗа", расплескивая по драному кожзаменителю, струю с тяжелым сивушным запахом.
Из темноты вынырнули давешние "Жигули" с мигалкой и громадный "Ниссан Патрол", с горящими габаритами.
- Минут через десять - сообщай, - сказал Толя, вышедшему из "лунохода" гаишнику в дождевике. Он был здесь явно на правах старшего, лейтенант только, что честь ему не отдал, хотя откровенное желание это сделать было написано на его лице. - Поехали, ребята!
Все четверо загрузились в урчащий двигателем "Патрол", и джип растворился в ночи, аккуратно объехав полуразвернутый прицеп грузовика. Где-то километра через полтора, они остановились и джинсовый, выйдя из машины, убрал с дороги круглый знак с надписью "объезд" и деревянный заборчик ограждения. Знак он кинул в багажник джипа, а заборчик, широко размахнувшись, зашвырнул в кусты. Огляделся вокруг, сплюнул на мокрый асфальт, и опять сел в салон автомобиля. Выплюнув белесое облачко выхлопа, угловатый "Патрол" исчез в ночи. На этот раз - окончательно.
Последние полчаса пути слились для Кости в один размытый, совершенно невнятный кусок. Он почти не помнил бешеную гонку по вечернему Хелму. Смутно - приемный покой маленькой опрятной больницы, маленького, пухлого доктора в расстегнутом халате с испуганным лицом и криво надетыми очками, каталку, рядом с которой он бежал, держа Диану за руку. Запах антисептиков. Прижавшихся к нему, плачущих детей.
Потом доктор, которого Томаш называл Тадеком - высокий, белобрысый, со шкиперской рыжеватой бородкой, выскочивший в приемный покой, он сам, лежащий на втором столе, в белой, залитой люминесцентным светом операционной. Пластиковая трубка системы, соединяющая его руку с рукой жены, полная красной густой кровью, гулкие удары сердца.
Профиль Дианы, заострившийся до неузнаваемости, зеленая ширма, отгораживающая операционное поле, лязг инструментов о кювету. Голоса - гулкие, немного нереальные, шипящий польский мат, сестра в марлевой повязке, промакивающая вспотевший лоб хирургу.
Потом время возобновило бег. Будто бы что-то щелкнуло, и смазанные контуры окружающего вдруг стали четко прорисованными, из гула родились звуки. Запахи, наоборот, утратили иррациональную четкость, стали мягче и менее выразительными.
Он лежал на столе, связанный с Дианой током крови в искусственной жиле с иглами на концах, и просил Вездесущего о том, чтобы она не ушла совсем. Так горячо, как он еще никогда никого не молил. В глубине души он понимал, что его просьбы бесполезны и, что Бог, даже если он действительно есть, не обратит внимания на его слабый голос в общем хоре голосов, просящих о спасении близких или самих себя. Но молиться не переставал - надежда и атеизм плохо уживаются вместе. Может быть потому, что надежда ничего общего с рассудком не имеет - это просто последнее пристанище для любви. А для него, в этой умирающей женщине был заключен весь мир и, вопреки разуму, он был готов отдать свою жизнь за то, чтобы она осталась жива.
А потом - все кончилось.
Он опять находился в приемном покое. Рядом сидели дети и Томаш. За стеклом загородки был виден давешний маленький доктор, и дежурная сестра в высокой шапочке бросала на них озабоченные, осторожные взгляды. Несколько раз приезжали машины "скорой", но все происходило спокойно, без суеты, без особой беготни и шума. Каталка уходила вглубь коридоров и опять наступала тишина. И дверь в больничные блоки была закрыта.
Только после полуночи к ним вышел бородатый хирург, и Краснов с невероятным облегчением не увидел того страшного выражения безысходности, печати дурной вести на его лице. Едва взглянув, он уже знал, что Диана жива. Может быть, опасность не миновала окончательно и, скорее всего, это так, но сейчас, в эту минуту, она была жива. И это было главным.
Врач присел рядом, потер ладонями, издававшими крепкий запах мыла, лицо. Веки у него были припухшими и красноватыми от напряжения и недосыпа. На зеленый хирургический костюм с россыпью коричневатых пятен, Краснов пытался не смотреть, чтобы не думать о том, что это за пятна.
- Все не так погано, - сказал он по-русски, смешно коверкая согласные, - если бы на годину позже. Я так понимаю - пани жить будет.
- Спасибо, - сказал Краснов. Дашка смотрела на него огромными от испуга глазами. - Все в порядке, доченька, дядя сказал, что с мамой все будет хорошо.
- Много потеряла крови, и я вырезал часть кишки, но это ничего. Хорошо, что у тебя та же группа. Кто-то оказывал пани помощь раньше?
- Да. Но не в больнице.
- Добже зробив, - одобрительно сказал хирург.
- Збышек, - позвал его Романовский, и что-то быстро затараторил по-польски. Они отошли на несколько шагов, и Костя не стал прислушиваться.
Он обнял Марка и Дашку за плечи и прижал их к себе. Напряжение начало отпускать, но мучительно, как больной зуб, ныло сердце. И усталость.
- До этого я никогда не знал, что это такое, - подумал Краснов. - До сегодняшнего дня, то, что я считал усталостью - были просто детские игры на свежем воздухе. И это я чувствую - здоровый мужик, а что чувствуют они - дети? Диана?
Сердце опять кольнуло.
- Надо будет попросить что-нибудь из лекарств, - решил Костя. - Только инфаркта сейчас для полного счастья и не хватало.
Томаш жестом пригласил его подойти.
- Полицию не будут предупреждать, - сказал он. - Это, конечно, противозаконно, но лишнее внимание и к тебе, и к твоей жене нам ни к чему. Слишком дорого будет стоить.
Краснов кивнул.
- Збышек говорит, что минимум дня три ее нельзя перевозить. Это плохо. И это хорошо. Потому, что за это время я сделаю ей новые документы. И ей и детям. Тебя просит срочно приехать Дитер. И я думаю, что тебе нужно это сделать.
- Она вне опасности? - спросил Костя у Збигнева.
Тот покачал головой.
- Я не вьем. Почекай до утра. Будем смотреть.
- Она в сознании?
Збышек вопросительно посмотрел на Томаша, по-видимому, не понимая вопроса. Романовский перевел.
- Нет, - сказал хирург, - она проснется утром. Очень слабая. Много крови. Анальгетики.
- Я не уеду, пока ей не станет лучше, - сказал Краснов. - А Дитеру я позвоню.
- Понимаю, - Романовский не стал возражать. - Позвони утром. Франц уже вылетел сюда. Он раздобыл санитарный самолет.
Томаш улыбнулся.
- Ты знаешь, что умеешь выбирать друзей?
- И врагов, - сказал Краснов.
- И врагов, - согласился Романовский. - Я думаю, что мужчина, который не нажил врагов до тридцати - не состоялся. Так не бывает.
- Я могу побыть с ней? - спросил Костя.
Збышек кивнул.