Доблестные слуги народа горели на работе. Ночь - хорошее время для того, чтобы дожать допрашиваемого. Никто и ничего не увидит, никто и ничего не докажет. Ночью - адвокаты спят. Не спят "опера", выпившие водки, не спят задержанные, прикованные к батарее. Где-то в недрах этого серого уродливого дома не спал, волновался за исход конфиденциального дела, подполковник Григорий Кондратюк - бескорыстный борец с организованной экономической преступностью, один из ста самых богатых людей этого города.
- Ну, на кой хрен мне этот головняк? - продолжал возмущаться Зуйко. - Надо было в лес заехать, и все дела.
- Кладбище - лучше. Да не кипишись, доедем. Тачка ГБшная. Ксивы есть. Так что, пацаны, готовьтесь! Похороним мы вас сегодня, а оркестр над вами сыграет завтра, - сказал Фролов и засмеялся. - Нет, Зуй, прав Андрюха, если б мне кто раньше сказал, что я с ментом на мокрое дело пойду, я б ему глаз на жопу натянул, чтоб не пиз…л зазря.
Андрей услышал, как рядом с ним, сквозь зубы застонал от бессилия и безысходности Миронов. "Опель" пронесся по пустому проспекту, мимо уродливого бетонно-стеклянного куба "Дома Торговли", взмыл на виадук и, сопровождаемый подмигивающими огнями работающих в дежурном режиме светофоров, влетел на Новый мост. Мост был пуст, только ближе к далекому противоположному берегу Днепра, двигались фары встречной машины. Фролов крутил ручку магнитолы, в динамиках булькало, и шипела пустая несущая.
Шансов не было. Вернее был один, но настолько призрачный, что его-то и шансом назвать было нельзя. Но на кладбище его не будет точно. Их тела лягут в ямы, прикроются тонким слоем земли. А с утра или днем, ставший поверх тел гроб, с официальным покойником внутри, превратит их в без вести пропавших. В беглецов, исчезнувших без следа. Тоцкий не привык жить без борьбы, и умирать без нее тоже не хотел. И он решился.
- Сейчас, - подумал Тоцкий, и, посмотрев на спидометр, стрелка которого колебалась на цифре "сто тридцать", оценил расстояние до встречной машины. Фары приближались. "Опель" уже достиг середины моста. И в этот момент Тоцкий, изогнувшись немыслимым образом, приподнявшись на сидении в почти акробатическом пируэте, ударил майора Зуйко твердым каблуком итальянской модельной туфли прямо за ухом. Удар получился удачным. Голову Зуя отбросило, как от выстрела, и майор с глухим звуком приложился лбом и глазом о стойку дверей.
- Держись! - закричал Андрей Миронову, примеряясь садануть Зуйко еще раз, если тот вдруг очнется. Но Зуйко мешком завалился с сидения на Фролова, не давая ему перехватить руль.
"Опель" стремительно увело влево, на встречную полосу, болтнуло вправо, раскачивая, потом опять влево и со скоростью пушечного ядра бросило на ограждение. План Тоцкого почти удался. Почти.
За многие годы, на полотно моста легли десятки слоев асфальта. Его положено было снимать при ремонте, но никто не хотел перерезать магистраль, связывающую два берега большого промышленного города, надолго. Сходило и так. Покрытие становилось, толще и толще, высота отбойников у парапетов - все меньше и меньше. И это стало решающим обстоятельством для Тоцкого и Миронова, использовавших свой шанс на спасение до конца.
"Опель", приподняв правые колеса, ударил левой стороной передка в бордюрный камень, и взлетел в воздух, забрасывая багажник над парапетом. Потом он медленно повернулся вокруг своей оси, теряя оторванные ударом колеса, над бетонной решеткой внешнего ограждения, словно спортсмен, прыгающий в высоту методом "фосбери флоп". На мгновение автомобиль замер в высшей точке траектории и ухнул вниз с головокружительной высоты центрального пролета.
Машина падала в воду несколько долгих секунд. Пронзительно, по-бабьи, визжал Фролов. Тоцкий увидел сумасшедшие глаза Миронова и успел подумать, что, по крайней мере, сам выбрал себе смерть. Смерть посередине реки. Артур остался на том берегу. Красновы успели на этот. А он останется здесь, между, в неторопливо текущих, серовато-черных водах Днепра. А еще он успел…
"Опель" ударился о воду крышей, с такой силой, что ее вмяло во внутрь салона, словно сделанную из фольги, стекла вылетели во все стороны со звуком ружейного выстрела. И, прежде чем осели брызги, поднятые его падением, перевалился на нос, показав равнодушной луне искореженное брюхо, и начал тонуть, задрав в небо красные огни стоп-ламп.
Вода была мутной после дождей. И через минуту на поверхности ничего не было видно. Даже если смотреть с высоты моста, где замерли, вглядываясь вниз, испуганные пассажиры встречной машины.
Франц, действительно, прилетел под утро. Правда, не на санитарном самолете, тут Романовский ошибся - в аэропорту сел банковский джет. А вот врачей он привез сразу двух, вернее врача и сестру, и несколько чемоданов аппаратуры, на всякий случай.
Збышек категорически запретил перевозить Диану немедленно, и только на третий день смягчился, но эта задержка пошла Красновой на пользу. Костя сутками находился рядом с ней, практически не покидая палату.
Дашка с Мариком, которых привозил Томаш, порывались, было, остаться в больнице, с отцом и матерью, но Романовский и Франц, с помощью непреклонного Збигнева, увозили их на ночь в гостиницу. Днем Франц и Томаш, по очереди, их выгуливали по улочкам Хельма - Диана все еще быстро уставала от присутствия большого количества посетителей.
На второй день, когда Диана уже не выглядела, как оживший покойник, Романовский сделал фотографию и на следующее утро привез в госпиталь ее новый панамский паспорт и документы на детей. Подробности он не сообщал, но, судя по всему, без помощи Дитера и в этот раз не обошлось.
Сам Дитер звонил Косте по нескольку раз в сутки, расспрашивал о здоровье жены и детей и сообщал последние новости с Украины, в том, что касалось банковских дел. Вопрос о судьбах оставшихся там друзей Дитер упорно игнорировал, ссылаясь на неосведомленность, но Костя подозревал, и не безосновательно, что Штайнц, все-таки, какой-то информацией обладает.
И по рассказам Дитера, и по польским теленовостям, которые тоже освещали, хотя и не так подробно, основные события у соседей - дела у "СВ Банка" были просто из рук вон. Сказать честно - дел у него, вообще, уже не было.
Были бесконечные толпы вкладчиков у дверей головного офиса, были толпы чуть поменьше у дверей филиалов. Были намалеванные от руки плакаты "Верните наши деньги!". Были и другие, явно не кустарные, плакаты "СВ банк" - грабители народа!", "Банкиры - отдайте народные деньги!" и, неизвестно как затесавшийся, красно-кумачёвый "Слава КПУ!".
Были перегороженные стихийными демонстрациями проспекты и улицы, трогательные планы плачущих старушек, дедушек - ветеранов с орденами и медалями на груди, молодых женщин с детьми на руках. Были интервью с депутатами, комментарии тележурналистов, невнятное, но очень прочувствованное, наполненное искренним возмущением, выступление главы Национального Банка. Отметился министр внутренних дел, который, профессионально путая ударения, пообещал всех найти, поймать, разобраться и посадить.
Настырные журналисты опросили всех, до кого им позволили добраться, вплоть до господина Кононенко сотоварищи по партии "Вече", спикера Верховной Рады господина Шевченко, который в сортах кукурузы разбирался значительно больше, чем в банковских делах и нескольких разнополярных депутатов - один из которых был возмущен и называл происходившее грубым попранием демократических основ, а второй, наоборот, был рад случившемуся, и клеймил банкиров последними словами.
Мелькали фотографии Краснова, Гельфера - обе в траурных рамках. Комментарии, касавшиеся судеб руководства, были крайне скупыми. То, что касалось Кости, слово в слово повторяло репортаж криминальной хроники берлинского телевидения. В качестве авторской приправы использовались кадры архивов и достаточно не лицеприятный текст, полный домыслов и предположений, явно нашептанных на ухо.
О Гельфере говорили меньше и сопровождали все это исключительно архивной съемкой, в основном, кадрами с Ялтинских конференций. На экране телевизора Артур был деловит, но, все равно, неповторимо обаятелен и жизнерадостен. Это сквозило в жестах, улыбках, в особенном, чисто гельферовском, повороте головы, в том, как он крутил обручальное кольцо вокруг пальца, когда говорил. И Костя, вспомнив короткий рассказ Виталия о найденном ими теле, поблагодарил судьбу за то, что не видел Артура мертвым. При одной мысли, что он никогда не услышит в трубке хрипловатый, прокуренный голос, произносящий: "Костенька, дружище, есть классная мысль! Почти гениальная!" на глаза наворачивались слезы. Но плакать Костя не мог. В груди шевелился черный комок, щетинился щупальцами, и слезы высыхали, словно капли дождя на тлеющих угольях костра. А кровь, начинала шуметь в ушах, и удары сердца заглушали окружающие звуки.
А потом… Потом польский диктор произнес фамилию Марусича. Опять фото в траурной рамке. Архивная съемка с перебивкой, из снятых казенными операторами, кадров смятого "Мерседеса", вошедшего глубоко под прицеп грузовика. Потом - кадры прощания с покойным - закрытый гроб на возвышении, цветы, удивительно красивая женщина в черном. Мелькнуло лицо Виталия.
Короткий план спикера, чуть подлиннее - бывший Президент со скорбным лицом, вереница людей. Опять фото - в правом верхнем углу телеэкрана. И все.
Спрут торжествующе защелкал клювом и забился внутри. Еще одна смерть, которую никто не свяжет с делом "СВ банка". Просто трагическая случайность. Никто не свяжет, кроме Кости. И Виталия. И Тоцкого. И еще - того, кто эту случайность организовал. Костя и раньше не верил в случайности. Теперь - тем более. Если бы Андрей знал, что своим обращением за помощью подпишет МММу смертный приговор, он никогда бы этого не сделал. Но тогда бы - погибла Диана и дети. А они, слава Богу, живы.
- Спасибо, Михал Михалыч, - подумал Краснов, закрыв глаза, - пусть будет вам земля пухом. Отдать этот долг я никогда не смогу. Ни вам, ни Артуру. Клянусь, я не виновен в том, что вокруг меня гибнут люди. Я не прятался за их спины, поверьте. И не виноват в том, что остался жив, а вы ушли. Я постараюсь наказать виновных, если это будет в моих силах. И отдать долги живым. Тем, благодаря кому выжили мои близкие. И я сам.
Он сжал ладони в кулаки с такой силой, что хрустнули суставы.
- Никого! Неужели не осталось никого?
И он опять и опять щелкал пультом, переключая каналы в поисках так необходимых ему новостей.
О судьбе Андрея Тоцкого не сообщали ничего. О судьбе Калинина - тоже. Оба относились, скорее, к теневому руководству банка, и Краснов не удивлялся тому, что журналисты обходили их своим вниманием.
Об отцах-основателях тоже сообщали мало и в подробности не вдавались - они находились за рубежами родины и журналистов общением не баловали. Сенсационных материалов хватало и без их упоминания - органы следствия "сливали" доверенным лицам строго дозированные части конфиденциальной информации. Собственно говоря, это и информацией назвать было трудно - так, мелкий компромат. Но это подогревало воображение обывателей. И их недовольство. А что еще нужно любой власти, кроме направленного не в ее сторону недовольства?
Новость была горячей, даже по восточно-европейским меркам. Передач, особенно первых пару дней, было много - информации в них, наоборот, мало. Повторы, повторы, повторы. И новость начала сходить на нет.
На третий день, после прощания с поляками, нескольких часов перелета под бдительным оком бригады врачей из Берлина, супруги Звягинцевы - бывшие Красновы, с детьми, прибыли в Германию.
Дитер встречал их на той же бывшей советской военной базе, откуда вылетал Краснов несколько дней назад. У ангаров стоял лимузин, машина "скорой", два пограничника в полной форме, который немедленно поднялись на борт джета, и несколько машин сопровождения. Панамские паспорта не вызвали никаких вопросов и, через несколько минут, они с Дитером пожали друг другу руки. А потом, подумав несколько секунд, обнялись, совершенно по-славянски, похлопывая друг друга по спине.
В Берлин Костя ехал с женой в машине "скорой", которая доставила их в загородный дом Дитера. Селиться в каком-нибудь из отелей было крайне неблагоразумно. Русских в столице было очень много - Краснова могли узнать, а пока, для всех, он числился мертвым и воскресать чудесным образом не собирался.
Дитер тоже был озабочен этой проблемой, но, прежде всего, он озаботился тем, что несколько часов подряд, игнорируя вопросы Кости, расспрашивать обо всем, что произошло за несколько прошедших дней. Некоторые события настолько интересовали Штайнца, что он возвращался к ним, заставляя, сначала Костю, а потом и Диану, повторять рассказ по нескольку раз. Даже Марк был удостоен длительной беседы - для общей достоверности картины. Выводами Дитер делиться не пожелал.
- Я не совсем могу сложить паззл, - сказал он Краснову, по привычке теребя кончик носа, - но я обязательно его сложу. Просто, есть риск, что это будет совсем другая картинка. Детали - те же, а рисунок совсем другой. Одно могу сказать точно - никаких случайностей в этом нет. Это сложная, хорошо спланированная акция. Все элементы случайности внесены в схему нестандартными действиями людей. Человеческий фактор, который разработчики не учли в полной мере.
- То есть?
- Ты не попал к ним в руки и не был убит. Это раз.
- Это твоя заслуга, Дитер, и твоих ребят.
- Да, - согласился Штайнц, - меня в разработке не учли. И не могли учесть, если честно. А вот остальное - обязаны были предусмотреть, как варианты развития событий. Но упустили. Не учли побег Дианы - ее рассматривали, как инструмент давления на тебя - не более. И ее действия нарушили рисунок их игры. Не учли мужество Артура. Не учли отвагу и сообразительность твоего сына. Преданность и самоотверженность Тоцкого тоже не учли. Получился карточный домик. Со смертью Лукьяненко, как я полагаю, нарушилась вертикаль - именно он идеально подходил на роль посредника между силовыми структурами и посредником заказчика. Они просто обязаны были хорошо знать друг друга. И не то, чтобы доверять - какое уж тут доверие, но, по крайней мере, сотрудничать без особых опасений.
- Ты думаешь, что Лукьяненко не знал конечного заказчика?
- Думаю? - Дитер засмеялся. - Нет, Костя, я так не думаю. Я знаю. Только посредник и посредник - это основа основ. Если, конечно, заказчик не самоубийца. Я не могу сказать с точностью, какой длины цепочку выстроил покупатель столь специфических услуг, но предполагаю, что длинную. Но есть одно место, за которое можно зацепиться… Это гипотеза, но любая аксиома в детстве была гипотезой - это потом у нее выросли доказательства.
Дитер встал из своего любимого глубокого кресла и прошелся по гостиной.
- Человек, который разрабатывал схему, должен быть близок и к банку, и к заказчику. Он имел информацию о структуре банковских платежей, о схемах пользования корсчетами, об особенностях ваших "серых" подразделений, о расходных частях, перспективных планах по приватизации и управлению. И, одновременно, мог иметь доступ, я имею ввиду, несанкционированный руководством и учредителями, к чиновникам верхнего эшелона.
Он задумался на мгновение, лицо его приобрело несколько отвлеченное выражение, как у человека, идущего на ощупь в полной темноте.
- Дружеские связи тут не обязательны. Но это и не разовый контакт. Корни взаимодействий могут быть любые. Тут допускается все, что угодно. Родственные, дружеские, коррупционные связи, общие любовницы, страсть к картам, к бильярду. Даже мужеложство - если оно создает между ними скрытую общность. Нам остается только найти человека, отвечающего вышеперечисленным условиям. Он слабое звено и мы можем его вычислить. Беда в том, что достоверность наших предположений оставляет желать лучшего. Ищи общее и найдешь желаемое. Рисуем схему и определяем эту общность, но это будет всего лишь наиболее вероятное из всех решений. Зацепка, не более, но и это иногда дает многое. Зная, в какую сторону идти, уже легче искать доказательства. Если, конечно, это правильная сторона.
- Шпионские фокусы? - спросил Костя.
- Ты даже не представляешь себе, друг мой, - сказал Дитер с отсутствующим выражением лица, - насколько эффективными иногда бывают наши простые, шпионские фокусы. Рассказать, так не поверишь. Идем, я покажу вам одну кассету.
Кассета, которую показал Дитер, записали в тот день, когда Диану готовили к перелету в Берлин. На ней была пресс-конференция лидеров партии "Вече", под предводительством Ивана Павловича Кононенко. Рядом с премьером сидели верные соратники по партии, включая и красавицу Регину, и нескольких красноречивых оруженосцев, с фосфоресцирующими от преданности и холопской любви, глазами.
Иван Павлович был импозантен и велеречив до косноязычности. Он путался в деепричастных оборотах, и, судя по всему, в мыслях, отчаянно материл пресс-секретаря, готовившего спич. Но высказать основную идею ему удалось, а, закончив чтение "заготовки", он и вовсе заговорил неплохо - пусть и неправильно, но очень доходчиво.
Обрисовав ситуацию сложившуюся вокруг "СВ банка", Иван Павлович в две-три фразы, воистину Ван-Гоговскими мазками, очертил круг виновных в неуплате налогов родной державе, прозрачно намекнул, что все эти таинственные смерти - неспроста, а нити к руководству аферой тянутся так далеко вверх, что даже он смущается делать предположения.
Пожалев вкладчиков, добавив в голос дрожи, он сообщил, что в настоящий момент ведется поиск хозяев банка, и он лично проследит за тем, чтобы расхитители народных денег предстали перед судом. Он выступал в качестве премьера, говорил и вел себя, как премьер и Краснов не мог уразуметь, почему он разместил рядом с собой всю свою партийную верхушку. И лишь потом сообразил - Иван Павлович примерял новый костюм - на будущее, и не хотел сажать на него пятна.
Непопулярную часть речи произносила Регина, в которой Краснов, неплохо знавший ее по родному городу, увидел совершенно неожиданные для него, новые черты. (Так показалось не ему одному - Диана, полулежавшая в кресле, не выдержала, и от возмущения бездарной постановкой, разыгрываемой на экране, фыркнула "Вы только посмотрите - вылитая Жанна Д’Арк днепровского разлива!") Но, надо отдать должное, Регина в своем пессимизме была хороша - гораздо более хороша, чем ее партийный босс в своем стремлении понравиться.
Она, повторив отчасти, тезисы Ивана Павловича о вороватости банкиров и несовершенстве системы, доходчиво, а экономистом она была не худшим, чем оратором, объяснила слушателям, что вклады населения, положенные в "СВ банк", будут возвращать народу долго и нудно, а, может случиться, и никогда не вернут. Судя по кислым лицам присутствующих в пресс-центре журналистов, среди них было не мало людей, доверивших свои деньги разоблачаемым расхитителям.
Далее, Регина заверила почтенную публику, что партия "Вече" сделает все, что в ее силах, чтобы народ не пострадал. А если пострадал, то не очень. Партия "Вече" не допустит дальнейшего разворовывания Украины, ее задача реформирование системы, в том числе и банковской, с целью недопущения повторения таких страшных последствий человеческой нечистоплотности.
Дитер удивленно покачал головой, а Костя, знавший о не совсем праведных, и о совсем неправедных делах и интересах Регины, много и не понаслышке, был потрясен, с каким неподдельным гневом и непорочным лицом была произнесена речь - в газовой королеве пропадала великая актриса.