Ему, почему-то, вспомнилась картина "Свобода на баррикадах" - столько пафоса излучала миниатюрная женщина на экране. Не хватало только раненых коммунаров на заднем плане, пушечного дыма, застилающего план передний и французского триколера на обломанном древке в тщательно ухоженных пальцах, а также живописно вываленной наружу груди. В некоторую дисгармонию с образом входили бриллиантовые серьги в ушах, но - женщина остается женщиной, больно уж хороши были камни, украшающие госпожу Регину, чтобы быть оставленными дома, до более подходящего случая.
Два вьюноша, веком под сорок, ничем особым журналистов не порадовали. Речи их были яростны, но никто из присутствующих ими особо не интересовался. Главное было сказано. А вот вопросы…
Вопросов было много и, некоторые из них, были неудобными. По всему чувствовалось, что далеко не все журналисты к Ивану Павловичу и Регине Николаевне благоволят.
Когда камера показала хорошо знакомого Краснову журналиста "Делового еженедельника" Стаса Киричко, Дитер нажал на кнопку паузы.
- А вот начиная с этого места, - сказал он, - пресс-конференция была отредактирована. Эту запись без монтажа передали из Киева по моей просьбе, поэтому она полная. Ни на один из телеканалов это не пошло и в украинских газетах не появилось. Ваш премьер влиятельный человек. Зато зарубежные издания, которые освещают скандал с вашим банком, этот кусок публикуют и комментируют.
Стас Киричко на телеэкране поднялся и сказал:
- Киричко, "Деловой еженедельник". Иван Павлович, многие в деловых кругах сейчас вспоминают ваше столкновение с "СВ Банком" несколько лет назад.
Камера не показывала Кононенко, но Краснов представил себе, какое недоуменно-возмущенное лицо сделал премьер, услышав начало вопроса.
- Насколько мне известно, - продолжал Стас, переводя взгляд на Регину, - те события закончились для банка потерей нескольких предприятий и сменой поставщиков газа и электроэнергии. Но банк сохранил контроль над ключевыми предприятиями, в частности над Васильевским ГОКом. Сегодня нам стало известно, что акции Васильевки, принадлежащие "СВ банку" и некоторым аффилированным с ним компаниям - арестованы, а правительство рассматривает вопрос передачи ГОКа во временное управление другим структурам.
На слове "другим" Киричко сделал ударение, не то, чтобы совсем откровенное, но хорошо заметное, особенно в той тишине, которая воцарилась в аудитории.
- Не могли бы вы прокомментировать эти события?
Иван Павлович даже не замялся - что значит школа - и немедленно перешел в наступление.
- Прокомментировать события? - переспросил Кононенко. - Я не помню, - сказал он, сверля Стаса взглядом, - чтобы у меня с "СВ Банком" когда-нибудь был конфликт. Как я могу комментировать то, чего не было. Более того, у нас просто не могло быть столкновения коммерческих интересов. Я, как председатель облсовета их просто не мог иметь. Вопрос не по адресу.
Камера с удовольствием панорамировала по лицам журналистов. Многие откровенно улыбались, у других в глазах появился ужас.
- Зря он так, - подумал Краснов, - смелый парень, почти отчаянный, а Кононенко за меньшее колени поломать может, и в прямом, и в переносном смысле.
- Как я могу заставить кого-то поменять поставщиков газа или электроэнергии? - продолжал Кононенко. - Коммерческая структура сама выбирает наиболее выгодного поставщика и заключает с ним соглашение. Это ее дело и ее право. Я ни газом, ни электричеством не торгую. Опять не по адресу. И последнее, что касается Васильевки…
Премьер сделал паузу, привлекая внимание аудитории.
- Действительно, вопросы связанные с расследованием дела "СВ банка" уже привели к кризисным ситуациям. О них мы с вами, господа, уже говорили. Правительство обязано отреагировать быстро, четко и без сбоев. Не скрою, мы рассматриваем вопросы передачи крупным компаниям во временное, повторяю, временное управление, предприятий принадлежащих "СВ банку". Это связано, прежде всего, с тем, что банк является владельцем нескольких природных монополий, и кризис на них может нанести серьёзный ущерб интересам и экономике всей Украины. Государственные пакеты акций, отданные им в управление на сегодняшний день - также отозваны. Это не мое решение. Это решение правительства. Я ответил на ваш вопрос, господин журналист?
Киричко кивнул, не вставая с места.
- Еще вопросы? - спросила пресс-секретарь, бледная и испуганная. Ей хотелось провалиться сквозь землю. Иван Павлович не любил неожиданных вопросов. Он, скорее, мог простить откровенную неприязнь к себе, чем попытку поставить в дурацкое положение.
Дитер снова остановил ленту.
- С журналистом все в порядке? - осторожно спросил Краснов. Ему не хотелось услышать очередные неприятные известия.
- Да, - сказал Штайнц, - он уже второй день собственный корреспондент в Молдавии. - Пишет о виноделии и сортности яблок. И о росте продаж сыра. И я думаю, что ему повезло. Предусмотрительный человек - его главный редактор.
- Странно, - сказала Диана, - он, конечно, молодец, но, все-таки, очень странно.
- Что, странно, Ди? - отозвался Костя.
- Он не спрашивал, - Диана попыталась усесться в кресле поудобнее, и поморщилась от боли. - Он сообщал. И так понятно, что комментария не будет - он же не наивный - ждать, что Кононенко разрыдается после его вопроса и начнет признаваться в гешефтах. Он просто громогласно объявил, скорее - не так, обозначил возможные мотивы. Для заинтересованных ушей.
- Вы были мне всегда симпатичны, фрау Диана, - сказал Дитер, глядя на нее, - а сейчас я думаю, что вас недооценивал. Откуда такие выводы?
- Во многом - интуиция. Но главная причина - я никогда не поверю, что журналист, владеющий действительно важной информацией, так бездарно ее сдаст на проходной пресс-конференции, обрекая себя на неприятности, а информацию на забвение. Он обязательно попытался бы что-то раскопать. Создать четкую картину. Он же экономический обозреватель, а не начальник отдела светской хроники?
- А ведь она права, - подумал Краснов, - он, действительно, слил информацию. И слил - в никуда.
Дитер кивнул.
- У меня аналогичное впечатление. Кто-то сильный дал вашему премьеру понять, что видит ситуацию. Очень наглядная иллюстрация осведомленности.
- Возможно, - сказал Краснов задумчиво, - или отвлекающий маневр. Он делает Кононенко фигурой, отвлекая внимание от себя.
- Не усложняй, - попросила Диана, - это не матрешка. Кононенко и Регина - достаточно крупные фигуры. Я не интересуюсь делами бизнеса, но даже при этом знаю, что влиятельнее этой парочки в стране сейчас никого нет. И богаче, кстати… Я не сомневаюсь, что журналист сказал правду. Я сомневаюсь, что он это сделал просто так.
- В любом случае, - продолжил разговор Штайнц, - начало положено. Вот уже третий день, как эта версия обсуждается всеми серьёзными российскими и европейскими изданиями. С опаской, осторожно, но обсуждается. И, похоже, находит подтверждение. А Украина молчит.
- Ничего удивительного, - сказал Краснов, - раз молчит, значит, Кононенко заткнул всем рот.
Он подумал и добавил.
- А, значит, это правда. Послушай, Дитер, получается, за всем этим стоит он? Да?
- Похоже. Но не факт. Ваше падение слишком многим выгодно. Я предложил бы рассматривать его, как наиболее вероятного заказчика. Ну, что? Рисуем схему?
Они разложили на журнальном столике листы бумаги и принялись рисовать.
- Вверху - треугольник - это Кононенко. Слева, - пояснял Штайнц, - в квадратиках, та информация, которая была нужна для разработки операции. Слева, в кружках, пишем фамилии вашей первой пятерки - ранжир не по должностям, по осведомленности. Только не возмущайся, это эксперимент, мы же договорились. Шпионские штучки. Диктуй.
- Краснов, - начал Костя, - Гельфер, Тоцкий, Калинин, Лукьяненко.
- Ты исключаешься, - сказал Дитер.
- Можешь исключать всех, кроме Лукьяненко, - твердо сказал Краснов. - А о нем мы и так знаем, без схем.
- Не торопись. Тоцкий разбирался в структуре Службы безопасности?
- Только в своей части, в банковской - нет.
- В структуре управления предприятиями?
- Нет. Можешь не спрашивать дальше. Корсчета, кредитные ресурсы, лоро, валютные остатки. Выходы во властные структуры - были, но с руки он кормил только силовиков.
- Ты имеешь в виду взятки? - уточнил Штайнц.
- Да. И с Кононенко он никогда не общался.
- А Артур что-то смыслил в безопасности?
- Нет. Не его сфера. Он недолюбливал Лукьяненко. Скорее, мирился с его существованием. Он полностью курировал и контролировал всю финансовую деятельность, по всем департаментам. Но только финансы. Для него весь мир был в движении финансовых потоков. Он был вхож в верха, но только в банковскую сферу. Не во власть. С Кононенко он знаком - по совещаниям и конференциям. Они, конечно, виделись, но не более.
- Калинин?
- Он юрисконсульт. Он обеспечивал правовое сопровождение… - сказал Костя и замолчал, глядя на исчерканный лист, лежащий между ними. Потом он посмотрел на Дитера, так, как будто бы видел его в первый раз.
Дитер молчал, вращая в руках карандаш.
- Он обеспечивал правовое сопровождение контрактов, - начал Краснов заново, бодрым голосом - разбирался в системе счетов, работал с регистраторами по открытию фирм.
- Например, - прервал его Штайнц, - организовывал тот самый удаленный банковский юнит на Кайманах.
- Да, - сказал Краснов враждебно, - а что ты хочешь этим сказать? Калинин в банке с первых дней. Да, он знаком с Кононенко лично. Он помогал улаживать тот самый конфликт. Ну и что? Он мой старый товарищ. Причем тут Калинин?
- Ты сам знаешь - причем, - сказал Штайнц мягко. - Ты все понял пару минут назад.
- А ты? - спросил Краснов, чужим голосом.
- А я еще утром. Тоцкий, Гельфер - были нужны только для наглядности. Чтобы ты понял сам. А не узнал от меня. Извини за это, но я хотел, чтобы ты понял сам. Это тяжело, Костя, но предают всегда близкие друзья. Чужие этого сделать не могут. Предавать - это бизнес близких.
Диана тихо всхлипнула и закрыла лицо руками. Краснов поднял на Штайнца покрасневшие, полные боли глаза.
- Этого не может быть, - сказал он жаром, - Миша встречал из роддома моих детей, сидел с нами ночами, он подставлял плечо с первого дня, понимаешь? Он старый друг! Он не мог убить Гельфера, он не мог желать зла Диане! Дитер, ты ошибаешься! Эти схемы - они ничего не значат!
- Да, - сказал Штайнц печально, - эти схемы действительно ничего не значат. Я сам тебе это говорил. Я не предполагаю, Костя, я знаю наверняка. Мне очень жаль…
Твои деньги вернулись, Костя. Они зависли на корсчетах, ошибочный платеж. А вчера я получил запрос из твоего, закрытого властями, банка, подписанный неизвестной мне фамилией. Я отказался дать информацию - сообщил, что отвечаю только уполномоченным лицам. В ответ - телекс, что ко мне вылетает человек с доверенностью на право ведения дел от лица банка, который должен выяснить судьбу этих денег и дать распоряжения. Тебе сказать, как фамилия этого человека?
Краснов молчал.
- Мне очень жаль, Костя, - повторил Дитер, и в голосе его сквозило неподдельное сочувствие. - Мне действительно очень жаль.
- Когда? - спросил Краснов хрипло.
- Что когда? - переспросил Штайнц.
- Когда он прилетает?
- Завтра утром. Киевским рейсом.
- Я хочу его увидеть.
- Ты уверен, что это нужно делать? Для всех ты … - спросил Штайнц и осекся, столкнувшись с Красновым взглядом.
- Мне очень нужно видеть его, Дитер, и я надеюсь, что тебе не надо объяснять - зачем.
- Костя, только не надо устраивать здесь свою личную вендетту! Я не могу тебе позволить это сделать!
- А то, что происходило несколько дней назад, с твоим участием - это был благотворительный концерт?
- Тогда речь шла о твоей жизни. О жизни твоей семьи. Ты понимаешь разницу между нападением и защитой?
- После того, что произошло? Нет!
Дитер смотрел на Краснова и с трудом находил в нем знакомые черты. В какой-то момент ему даже почудилось, что из глазниц Краснова на него смотрят чужие глаза - нечеловеческим, холодным взглядом. Смотрят неотрывно, не мигая, вызывая холодок в позвоночнике, и Штайнц понял, что человека он бы ещё смог убедить, а вот то существо, чей взгляд он так вещественно ощутил - нет. И тогда ему, много повидавшему на своем веку и уже не молодому, в общем-то, мужчине, стало страшно.
Это было мимолетным чувством и длилось оно всего несколько секунд, но Штайнц, который за годы своей работы начал забывать о том, что перед другим человеком можно испытывать страх, был поражен.
Он понимал все - что может быть прозрачней, чем мотивы человека, потерявшего близких друзей, любимое дело, родину и едва не потерявшего семью? Месть, как ни крути, святое чувство, что для тевтонов, что для славян. Но влазить в это? Штайнц и так знал, что его действия на протяжении нескольких последних дней потребуют объяснений. Он был достаточно волен в своих поступках, но, как человек системы, прекрасно разбирался, в чем разница, между "достаточно волен" и "абсолютно свободен".
Для Дитера Штайнца - абсолютная свобода была утопией. Более того, для него она была бесполезна, и Штайнц к ней не стремился. Ему нравилось быть частью большого целого, автономной частью, частью имеющей достаточную власть, частью думающей, но, все-таки, частью. Само существование там, за спиной, в густом сумраке государственной тайны, невидимой посторонним, могучей Системы, наполняло его разум уверенностью, а жизнь - смыслом.
Это была особая школа взаимоотношений, этакое изощренное чувство гнезда, которое дано только тем, кто воспитан в особом мире, где десятки тысяч незнакомых друг с другом людей объединены общей тайной, общей целью и, что главное, общим действием. У этого мира свои законы, свои понятия о гуманности, преданности и чести. И если бы даже Дитер Штайнц нарушил все мыслимые и немыслимые человеческие законы, это вовсе не означало, что он вышел за рамки законов Системы. Это не было безнравственностью, просто это была другая нравственность. Тут цель всегда оправдывала средства, и никто не сомневался в том, что именно так и надо.
Пока о мере его несанкционированного вмешательства в судьбу партнера, который был признан и обозначен Системой, как стратегический, никто кроме него не знал. Это была его компетенция. Люди, задействованные в схеме, были его людьми - целиком и полностью. Только его, разве что, кроме Франца. Франц, все-таки, принадлежал системе, и только частично - был человеком Дитера. Но, правды ради, надо заметить, что Штайнцу принадлежала большая и, как он надеялся, лучшая его часть. И пусть причины, которые привели к такому балансу, имели некоторую темную изнанку, но значения это не имело. При наличии правильного результата побудительные мотивы не столь существенны - Франц будет молчать.
Скрыть то, что он оказал существенную помощь Краснову, уже зная, что для Системы он отыгранная карта, Штайнц мог, но не собирался. Были тысячи причин и обоснованных соображений, которые он мог привести в свою защиту, если бы кому-нибудь пришло в голову его в чем-нибудь упрекнуть. Никакой опасности для его карьеры или для него самого в этом не было.
Проблема могла возникнуть в дне сегодняшнем. Сегодня ситуация была другой. Принципиально другой. Система уже не стояла за его спиной. Зато перед глазами стоял Костя Краснов, вызывавший у Дитера симпатию, уже не как деловой партнер - как человек, обладающий характером, достаточно сильным для того, чтобы желать мести, в тот момент, когда абсолютное большинство других, спряталось бы, забилось в отдаленную нору, вполне довольное тем, что остались в живых.
- Он не остановится, - подумал Штайнц, обреченно, - наделает глупостей, попадется, но не остановится. Это факт. Знакомое выражение лица, знакомый взгляд. И что прикажете делать? Что?
- Ты не можешь просто так убить его, - сказал Дитер вслух, еще надеясь, в глубине души, что Костя откажется от своей мысли, - у тебя нет доказательств. Есть наши домыслы. И некоторые совпадения. Не более того.
- Мы поговорим, - отозвался Краснов, звенящим от напряжения голосом, - на счет этого не беспокойся, мы обязательно вначале поговорим.
- Костя… - сказала Диана с просительными интонациями.
- Мы поговорим, - упрямо наклонив голову, сказал Краснов. - Мне плевать на то, что меня считают мертвым. Пусть знают, что я живой. Но я хочу посмотреть ему в глаза. Я хочу понять - почему…
В этом "почему" было столько боли и безысходности, что Дитер принял окончательное решение, неожиданно для себя самого. Словно кто-то подтолкнул его в спину, и он шагнул в ледяной поток с сухого, высокого берега реки - одним широким шагом. И вода понесла его, закрутила, в привычном ритме, холодя кожу предчувствием скорого действия. И сразу стало легче. В голове вырисовался приблизительный план. В нем не было ничего нового, более того, история уже знала подобным образом проведенные акции. Но это было лучше, чем ничего. Вот, только проблема выбора.… Впрочем, и это было решаемо.
- Я понимаю тебя, Костя, - сказал Штайнц, стараясь быть убедительным, - и, может быть, гораздо больше, чем ты думаешь. Я попробую тебе помочь. Но нажимать на спуск ни я, ни мои люди не будут. Только, если тебе будет грозить прямая опасность. Извини. Это твой выбор, твое решение - я ничего не могу сделать за тебя.
Он помолчал немного.
- И, боюсь, ты сам не захочешь, что бы кто-то сделал это за тебя. Но месть горькое лекарство, герр Краснов. Ты сам не знаешь, о чем попросил. Ты только думаешь, что месть сладка. Я знаю - это не так.
Теперь они смотрели друг на друга, не обращая внимания на Диану, наблюдавшую за ними со стороны - растерянную, с заплаканными глазами.
- Убивать, - продолжил Штайнц, глядя в глаза Краснову, - это тяжелое занятие, Костя. Одно дело - защищать свою жизнь, жизнь своих близких. И совершенно другое - выстрелить расчетливо в затылок человеку. Или в лицо. Или в сердце. Даже если ты его ненавидишь. Он будет беззащитен в этот момент. Он будет просить тебя о милосердии. Возможно, он будет плакать. И это будет ужасно. Плачущий от страха смерти мужчина - это тяжелое зрелище. А ты потянешь за спусковой крючок, и его мозг выплеснется наружу. И звук будет неприятный - такой чавкающий, мерзкий звук. Будто бы лопнула подгнившая дыня. Ты только думаешь, что это будет прекрасно - свершить правосудие. А я знаю точно - палачом быть тяжело и лучше не спрашивай меня - откуда я это знаю.
И он посмотрел на Краснова, вспоминая ту давнюю ноябрьскую ночь, по эту сторону Стены - тогда у Стены было две стороны, и, казалось, что это навечно.
Хлещущий по лужам ливень, тусклый свет фар, вязнущий в водяной пыли. Лязг затвора "люггера", который был громче, чем хлопок глушителя, черную кровяную кляксу, расползавшуюся по воде.
Ему было под пятьдесят, и он казался нам стариком. Как он просил, как он хотел жить! Дитер много бы отдал, чтобы стереть из памяти дрожащие губы, бледную кожу щек, на которых к вечеру пробилась седоватая щетина, мокрые редкие волосы, прилипшие ко лбу и смятую шляпу, которую прижимали к груди короткопалые руки.
- Давай быстрее, - сказал тогда Гиббли-Криббли, сунув руки в карманы своего плаща, - только не в упор, малыш! Забрызгаешься.