Билл попытался что-то сказать, но издал только жалкий, какой-то квакающий звук.
- Пить, - наконец выговорил он и поднес руку к голове. Пальцы нащупали толстую мягкую повязку. - Здесь болит. Очень. Голова раскалывается.
К кровати со стаканом воды подошел Ахмед и напоил Билла.
- В этом нет ничего удивительного, - улыбнулся врач. - Вы проспали тридцать шесть часов. Я ввел вам болеутоляющее и успокоительное. Вам проломили череп, и мы удалили из раны сгустки крови.
- И проделали все это здесь?
- Мы обстоятельно обсудили этот вопрос, - ответил врач, - и решили не отправлять вас в больницу, а лечить здесь. Ведь если человек, которого ранил Ахмед, служит в полиции, его приятели непременно постараются еще раз встретиться с вами. - Он иронично улыбнулся, увидев, как помрачнело лицо Билла. - Поверьте, здесь вам будет совсем неплохо. Я вылечивал людей в несравненно худших условиях. Во время войны я служил в полевом госпитале.
Билл нахмурился. Гассан обменялся с Ахмедом короткими улыбками, в которых сквозила горечь.
- Нашей войны, - уточнил врач. - За независимость. Извините, что я растравил вашу рану… - Он помолчал, подыскивая подходящее слово. - Незначительную по сравнению с теми, которые французы нанесли многим моим соотечественникам.
- Я американец и поэтому ни в чем перед вами не виноват, - улыбнувшись своим спасителям, сказал Билл и вернул Ахмеду пустой стакан, - но, - продолжал он, обводя комнату рукой, - я не могу больше оставаться у вас, - и попытался сесть.
Врач почти силой уложил его в постель, и в этот момент рядом с Ахмедом появился его отец. Билл и не подозревал, что он все это время находился в комнате.
- Разумеется, вы останетесь.
- Мы и этот вопрос обсудили, - проговорил Ахмед, кладя руку отцу на плечо. - Ты пробудешь у нас столько, сколько нужно, и уйдешь, когда пожелаешь.
- Но это невозможно. Я же вам совсем чужой. - Он показал рукой на игрушки. - Да и вам, несомненно, нужна эта комната.
- Кельтум не будет возражать, - улыбнулся отец. - Ей всего лишь две недели от роду.
Билл пролежал в постели целую неделю. Сиди Бей, отец семейства, работал по четырнадцать часов в день в своем магазине, а мадам Бенгана хлопотала в тесной кухне, прижимая к груди малютку Кельтум. Она то и дело приносила больному сладкий чай. Казалось, это был ее любимый способ общения с ним. Днем Билл смотрел программы новостей по портативному телевизору, который предоставили в его полное распоряжение, и читал запоем газеты, а вечером приходил домой Ахмед, иногда с целой ватагой друзей, и на одном дыхании выкладывал ему городские новости. Потом они обсуждали их до тех пор, пока изнеможенный Билл не засыпал.
Когда Билл немного окреп, его перенесли в гостиную и устроили на диване. Там, обложенный подушками, укрытый пледом, он болтал с Ахмедом и компанией его восторженных друзей, а Сиди Бей с женой молча сидели за покрытым клеенкой столом, пили чай, снисходительно улыбались, потом незаметно выскальзывали из комнаты и шли спать. А молодежь до рассвета страстно спорила о революции.
Только через месяц доктор Гассан милостиво разрешил Биллу покинуть гостеприимный дом. К этому времени он стал полноправным членом семьи. Все они вместе с многочисленными родственниками и компанией молодежи, завсегдатаев ночного "дискуссионного клуба", проводили его в аэропорт. Впереди на "ситроене" ехали Билл с Ахмедом, а за ними следовала веселая свита. Мадам Бенгана, из-за недостатка французских слов для выражения охвативших ее чувств, залилась слезами, промочившими насквозь перед ее платья и крошку Кельтум. Даже многое повидавшие на своем веку глаза Сиди Бея заблестели слезами. С преогромным трудом сдерживая слезы, Билл обнял по очереди всех членов семьи. Он понял, что приобрел друзей на всю жизнь…
- Позавтракаете, сэр?
Он вздрогнул и резко повернулся в ту сторону, откуда послышался этот полный жизни голос. Стюардесса держала наготове поднос с завтраком. На лице ее играла виноватая улыбка профессионалки, знавшей, что спящих пассажиров не следует будить. Билл с трудом выпрямился, взял поднос и попытался улыбнуться девушке. Украдкой взглянул на часы.
- Мы летим точно по расписанию, сэр. Через час приземлимся в Париже.
2
Билл поспешил к паспортной стойке, расталкивая полусонных, сбитых с толку туристов, загородивших проход. Наконец он добрался до пятой стойки, стал в очередь и от нечего делать принялся наблюдать, как чиновник иммиграционной службы с покрасневшими от бессонной ночи глазами небрежно проверяет паспорта.
Подошла очередь Билла, он приблизился к стойке и протянул в окошко свой паспорт. Чиновник перевел глаза с паспорта на лицо Билла, демонстративно зевнул и вернул документ. Минуту спустя Билл сошел с эскалатора, быстро миновал транспортеры багажного отделения и направился к выходу в город. В руке он держал портфель из прекрасной кожи, который, хотя и был уже далеко не новым, выглядел элегантно. Самые необходимые в путешествии туалетные принадлежности, диктофон, полдюжины тонких папок - вот и все вещи, которые он обычно брал с собой в Париж. Все остальное, что могло бы ему понадобиться здесь, хранилось в его квартире на улице Галилея, невдалеке от Елисейских полей.
И не подумав замедлить шаг, он прошел мимо скучавших от безделья таможенников. Вообще он держался с уверенностью завсегдатая аэропорта. На толпу людей, встречавших своих друзей и родственников, он даже не взглянул, направляясь прямиком к стоянке такси. Позади этой толпы, чуть в стороне, стояли двое мужчин. Один из них, в джинсах и тенниске, негромко говорил в трубку радиотелефона. Увидев Билла, он опустил трубку и что-то шепнул на ухо своему компаньону, коренастому толстяку с копной седых волос, который высоко над головой держал плакат с каким-то коряво нацарапанным именем. Тот опустил плакат и что-то быстро пробормотал в ответ. Парень сунул телефон в карман и пошел к лифту, доставлявшему пассажиров к стоянке частных машин.
Это было спокойное время дня. Менее чем через три минуты Билл подходил к зеленому "рено" в сопровождении полицейского, наблюдавшего за порядком на стоянке с бодрым усердием, совершенно излишним в этот ранний час. Он опустился на сиденье, смирившись с тем, что застарелый запах табака мгновенно пропитает его одежду. Потом дал шоферу адрес, опустил оконное стекло и откинулся на спинку, не следя за маршрутом такси.
А сзади, на почтительном расстоянии от стоянки, чтобы не попасться на глаза полицейскому, толстяк с тревогой провожал взглядом набиравший скорость "рено". Он энергично вертел толстой шеей, разглядывая машины, огибавшие круглое здание. Вот показался БМВ, подрезал только что подъехавшее такси и резко затормозил возле толстяка. Не успел полицейский поднести к губам свисток, как толстяк шлепнулся на сиденье рядом с водителем, и БМВ рванул следом за такси.
Тонкое дряблое лицо таксиста было покрыто неровной щетиной, наверное, брился вечером, чтобы не опоздать на работу в утреннюю смену. Он изучающе оглядел Билла в зеркало заднего обзора.
- Живете в Париже? - спросил он.
При этом столбик пепла на сигарете, зажатой в зубах, закачался и в конце концов шлепнулся. Билл не отрывал глаз от знакомого пейзажа с рекламными щитами вдоль дороги и заводскими складами.
- Нет, - буркнул он, давая понять, что не намерен продолжать разговор.
- А-а, - таксист помолчал, шепотом обругал водителя, промчавшегося ему наперерез, потом снова посмотрел в зеркало: интересно, как пассажир оценил его реакцию. - А комнату-то в гостинице забронировали?
Билл промычал что-то невнятное.
- Понимаете, в городе полно приезжих.
Билл неслышно вздохнул, повернулся и посмотрел вперед, через лобовое стекло.
- Но ведь сейчас же самый туристский сезон, - проговорил он, обращаясь к обсыпанным перхотью плечам водителя.
- Ха! - Водитель торжествующе ухмыльнулся в зеркало. - Туристы здесь ни при чем! Это все из-за шишек! Гостей нашего правительства. Паразиты они. Явились на парад. - Жалобные ноты, звучавшие в его голосе, сменились насмешкой. - Любимая выдумка нашего дорогого президента.
Лицо Билла озарилось внезапной догадкой. Телефонный звонок Кельтум внес сумятицу в его голову, он не мог думать ни о чем, кроме гибели Ахмеда, его крика о помощи, ответить на который он просто постыдно забыл… Сейчас август 1994 года. Ровно пятьдесят лет со времени освобождения Парижа от нацистов.
- Так что же планируют?
- Планируют? - хихикнул водитель. - Вы называете это планированием? Вот уже неделя, как весь городской центр загажен.
- Как это?
Водитель выудил сигарету из лежавшей на переднем сиденье пачки, прикурил ее от окурка, небрежно ведя машину одной рукой. Здесь, на въезде в город, машины неслись густым потоком на бешеной скорости.
- Закрыли движение во всем районе Елисейских полей. Это теперь на несколько дней. Тихий ужас. Хуже, чем в день Четырнадцатого июля. Для "безопасности", так они объяснили.
- Зачем же это им понадобилось закрывать движение на Елисейских полях на целую неделю? - невольно заинтересовался Билл. - Ведь это же так неудобно для людей. Я думал, что приготовлений к Четырнадцатому июля вполне достаточно.
- Не зачем, а для кого! - скосил глаза в зеркало водитель. - Разумеется, для Брукнера! - При этом энергичном восклицании от сигареты отвалился полудюймовый кусок пепла.
- Израильского премьер-министра?
- Точно!
Водитель стряхнул пепел с рубашки, его глаза еще больше сузились, и от этого лицо приняло неприятное, злобное выражение.
- А вы, случайно, не еврей, а? - сдержанно спросил он.
Биллу вдруг неудержимо захотелось ответить утвердительно.
Он подумал и бесстрастно произнес:
- Нет. С чего вы это взяли?
Ответ, между прочим, он прекрасно знал.
- Глаза бы мои на них не смотрели. И на арабов тоже, - пробормотал водитель, со злостью показав рукой на тротуары, где, несмотря на ранний час, оживленно сновали люди. Машина свернула с шоссе и ехала по району трущоб, каких много за кольцевой дорогой. Убогие магазинчики, где торгуют дешевой одеждой, неряшливые кафе, выщербленные тротуары, по которым стаями носятся собаки, ветхие здания, где в тесных квартирах без горячей воды ютятся семьи иммигрантов. Лучшее жилье им не по карману. На тротуарах толпятся те же иммигранты, в основном арабы.
Такси приближалось к группе арабских ребятишек. Они стояли парами, держась за руки, на краю тротуара в ожидании зеленого света. Дети были опрятно, но одинаково одеты: мальчики в серых брюках и бумажных спортивных свитерах, девочки в серых платьицах до лодыжек. Их сопровождали четыре молодые женщины в простых халатах из серой камвольной ткани, таких длинных, что подолы буквально подметали землю. Волосы спрятаны под платками из этого же материала, а лицо одной женщины скрывала чадра.
Таксист ткнул в них пальцем и, задыхаясь от злобы, проговорил:
- Особенно вот этих дармоедов.
Билл выругался про себя. Он часто ездил на такси. Возможно, их водители - не бо́льшие фанатики, чем остальные люди, но они, как и парикмахеры, нещадно заговаривают своих пленников-клиентов, которым некуда от них деться. Выслушивание их болтовни словно входит в плату за поездку на такси или стрижку волос. Билл обычно не раскрывал рта до тех пор, пока они не выговаривались до конца, но эта дикая злоба, вылитая на ни в чем не повинных малышей, задела его за живое.
- Да что они вам сделали?
Водитель обернулся и, насупившись, уставился на него, словно уже не доверял зеркалу. Он не мог понять, насмехается над ним пассажир или же он просто набитый дурак.
- Посмотрите на них. - Он дернул подбородком в сторону детей и начал терпеливо излагать свои претензии. - Мало того, что обчищают казну социального обеспечения, торгуют наркотиками за воротами школ, они хотят превратить Францию в мусульманскую страну. Ходят вот в свои детские сады. - Он вынул изо рта сигарету и ткнул ею в сторону закрытой лавки, окно которой было заложено каменными блоками, кое-как скрепленными цементным раствором. На эти блоки на высоте человеческого роста были вкривь и вкось наклеены одинаковые, небрежно исполненные плакаты. С них смотрело лицо мужчины в чалме. Даже плохое качество печати не смогло приглушить поразительную энергию, которую излучали глаза этого человека. Под портретом было что-то написано арабской вязью.
- Знаете, кто это?
Билл отлично знал.
- Бухила! - не дождавшись ответа, сообщил водитель. - Ах нет. Простите. Имам Бухила. Ихний вождь. Один из тех, кто будоражит их. На прошлой неделе из-за этого деятеля я потерял рабочий день. Он провел их по улицам, и они требовали открыть специальные школы для ихних детей. За счет французских налогоплательщиков, разумеется. Взбаламутил весь город.
Билл едва смог удержаться от улыбки: перспектива платить деньги на содержание арабских школ, казалось, раздражала этого человека не меньше, чем перекрытие дорожного движения.
Водитель снова повернулся и осуждающе посмотрел на него.
- Неужели вам нравится все это?
Билл покачал головой, улыбка не сходила с его лица.
- Нет, - искренне ответил он после короткого раздумья. - Думаю, что нет.
- Ха! - торжествующе кивнул таксист. - А мне и подавно! Будь моя воля, этот Бухила первым бы отправился самолетом восвояси. - Он с гримасой отвращения покачал головой. - Если хотите знать, я считаю, что де Медем прав. Только он один имеет мужество говорить правду.
Это разожгло интерес Билла. Последние два года неофашисты Блеза де Медема небо не коптили, они с успехом разрабатывали богатейшую жилу антииммигрантских настроений французов. Некоторые из знакомых Биллу торговцев произведениями искусства поддерживали, по его твердому убеждению, это движение. Не исключено, что только на словах, но и это вполне устраивало господ неофашистов. Сегодня Билл впервые в жизни повстречал человека настолько невежественного, что до него не доходило, как он гадок.
- Так в чем же правда?
- Мы должны отправить их туда, откуда они явились к нам, - не унимался таксист. - Пусть французам дадут то, что они дают иммигрантам. Нам и не снились блага, которые они за здорово живешь получают. Жилье им - в первую очередь! Летний отдых для их детей - за счет нашего правительства! Это им все за то, чтобы они были так любезны и не поджигали больше наши машины. Они умеют только размножаться и качать права. Хотят иметь свои собственные школы, исповедовать свою религию? На здоровье! Имейте, исповедуйте, но у себя на родине, а не у нас.
Билл молча слушал этот изрыгаемый таксистом нескончаемый поток обвинений. Такси тем временем миновало центр города, обогнув Елисейские поля, и свернуло наконец на улицу Галилея. Билл с облегчением вздохнул.
- Остановитесь вон там.
Он расплатился и вышел из машины, хлопнув дверью и не обращая никакого внимания на возмущенные вопли таксиста, не получившего на чай. Прошел несколько метров и оказался перед двумя деревянными полированными дверями со сверкавшими на солнце медными украшениями. Он нажал на кнопку звонка и подождал, оглядываясь вокруг.
По обе стороны улицы высились ухоженные дома. Не было видно ни одного пешехода. Жильцы, а с ними адвокаты и налоговые консультанты, арендовавшие в этих зданиях многокомнатные квартиры под свои офисы, исчезли из города. Парижанин, желающий уклониться от уплаты налогов, знает, что август - самое подходящее для этого время года. Скользнув взглядом по машинам, Билл отметил, что преобладали "мерседесы" и "ягуары", как и "рэнджроверы" - престижные марки, в которых многие местные жители нуждались, чтобы удержаться на зыбкой почве пятнадцатого округа. В их потоке проехал бронзовый БМВ и остановился метрах в пятидесяти от Билла, который не заметил за собой слежки. В этот момент щелкнул американский замок, открылась дверь, и он вошел в дом.
Парень выключил двигатель БМВ и с ухмылкой повернулся к седовласому напарнику.
- Не заглянуть ли мне туда?
Тот поморщился и покачал головой.
- Вечно ты суешь нос куда не надо. Лучше пойди позвони по автомату, а не по игрушке, которую ты таскаешь в своем кармане и оповещаешь о наших делах пол-Парижа. Сообщи ему адрес и спроси, что нам делать. Да отдай мне ключи - вдруг наш американский приятель вздумает прогуляться в твое отсутствие.
За Биллом захлопнулась тяжелая стеклянная дверь, выходящая во внутренний двор, и в тот же момент его до дрожи пробрал прохладный кондиционированный воздух. Он быстрыми шагами прошел по вестибюлю, обставленному старинной мебелью, задрапированному красной тканью и украшенному позолотой. Из-за стойки навстречу поднялся, улыбаясь и широко разведя руки, мордастый консьерж.
- Господин Дюваль! Какими судьбами вы оказались в Париже в такое время года?
- Личные дела, Мишель, - коротко улыбнулся Билл.
- О! - В улыбке консьержа мелькнула тревога, в упавшем почти до шепота голосе прозвучало лицемерное участие. - Надеюсь, ничего серьезного?
Чуть заметная улыбка снова тронула губы Билла, он покачал головой.
- Похороны, Мишель. Почта есть?
Консьерж достал из ячейки пачку корреспонденции, положил сверху ключ и протянул все это Биллу.
- Сказать Жюльетте, чтобы она принесла вам завтрак? - Он помолчал, потом прибавил, очень неискренне: - Ваш близкий родственник или друг, господин Дюваль?
- Будьте добры, Мишель, только кофе, - рассеянно ответил Билл, быстро просматривая почту.
Он швырнул, не распечатав, не заинтересовавшую его корреспонденцию в мусорную корзину и направился к лифту. Неслышно раздвинулись позолоченные решетчатые двери лифта, Билл отпер дверь квартиры, бросил в сторону портфель и, снимая на ходу одежду, направился в ванную.
Двадцать минут спустя он закрутил краны душа, надел белый махровый халат и вернулся в гостиную, где на низком столике его уже ждал поднос с двумя чашками из тончайшего фарфора, кофейником и молочником. Он налил полную чашку кофе, вытянулся на диване и взял пульт дистанционного управления телевизором. Переключил две дюжины каналов, которые принимала домовая антенна, и, пробившись сквозь вавилонское столпотворение языков, нашел то, что ему было нужно, - французскую программу новостей. Потом он перевел часы на парижское время и откинулся на подушки.
С экрана вещал какой-то репортер. Вот камера отъехала назад, появилось место действия. Сердце Билла екнуло, он узнал это место: обсаженная деревьями главная улица Экс-ан-Прованса, маленького городка, куда он часто приезжал. Его уже давно облюбовали французские художники, зарабатывавшие деньги своим искусством. Репортер все говорил и говорил. Билл подался к экрану. За спиной репортера виднелись полицейские фургоны и пожарные машины, перекрывшие улицу. Еще дымились каркасы сгоревших машин. Пожарники поливали из брандспойтов охваченный пламенем дом. Репортер исчез, и на экране появилась информация о вчерашних событиях. По широкой улице шагали демонстранты с красно-бело-синими нарукавными повязками членов Лиги национального спасения, руководимой де Медемом. Они несли знамена и транспаранты с антимусульманскими лозунгами. Билл тихо присвистнул от удивления. Он ожидал увидеть толпу татуированных, коротко остриженных юнцов, а на экране маршировали в основном пожилые, почтенные, прилично одетые, тщательно выбритые господа, только несколько распорядителей по краям колонны были в джинсах и теннисках. Мускулистые головорезы от политики.