- Новый многослойный материал. - Лицо Вадона снова расцвело самодовольной улыбкой. - Разработан в военных лабораториях. Состоит из слоев стекла и специальной резины. Не буду утомлять вас техническими подробностями, скажу только, что нет на свете снаряда, который пробьет его, даже если стрелять из полевой артиллерии. Поистине, чего только не придумает человек…
В этот момент он чувствовал себя хозяином положения. Непринужденно подошел к украшенному резьбой мраморному камину и, помахивая досье, повернулся, положил согнутые в локтях руки на каминную доску, а каблуком оперся на решетку.
Президент бесстрастно наблюдал, как Вадон, словно заправский актер, тихим вибрирующим голосом распространяется о разработанных им мерах безопасности. Тщеславный, слабый, он быстро терял самообладание под напором оппонентов, но был непревзойденным краснобаем. Умница Потра проигрывал ему в обаянии и рядом с ним в самом деле казался неотесанным провинциалом, какового любил из себя разыгрывать.
- Ну а что вы скажете о нашем главном госте?
В то же мгновение Вадон запнулся и помрачнел.
- Мы сейчас ведем переговоры с израильтянами, но они не очень-то идут на уступки в этом вопросе. - Его большой рот скривился в горькой усмешке. - Вы же знаете, какие они несговорчивые, когда речь заходит о безопасности. Они даже настаивают, чтобы его охраняли их собственные агенты до самой последней минуты пребывания у нас. - Он отошел от камина и важно прошествовал по кабинету. - Мне абсолютно непонятно, каким образом мы, на их взгляд, должны организовать безопасность подобного мероприятия, если мы не знаем, когда и как прибудет гость. Сегодня днем я приму у себя посла и постараюсь внушить ему здравый взгляд на вещи.
- Желаю вам удачи, - прошептал президент, улыбаясь подвижной стороной лица. - Какова реакция населения? - спросил он, повернувшись к Потра. - Вряд ли кому понравится такой бедлам в течение целой недели.
- Хорошо, что немцы убрались из Парижа в августе! - пожал плечами премьер-министр. - В остальное время года даже перекрытие улиц на большей территории вряд ли помогло бы. Как бы то ни было, я уверен, что Вадону крепко достанется! - Он хрипло хохотнул и сразу же посерьезнел. - Таксисты, конечно, честят его на все корки, угрожают объявить "черепашью" забастовку. Но он, по-моему, принял правильное решение. В создавшихся условиях у него действительно не было выбора. И решение не допускать публику на Елисейские поля глазеть на военный парад тоже правильное. Не хватало еще, чтобы из толпы гусиным шагом вышли две сотни психов - членов Лиги национального спасения - и намалевали свастику на могиле Неизвестного солдата. - Он покачал головой и снова хохотнул. - Следующее. Ребята Бухилы, возможно, выйдут из трущоб и постараются, на нашу голову, взять реванш за Экс. Только на этот раз на глазах у сотни миллионов семей своих приспешников, рассеянных по всему свету! - Он тряхнул головой, а потом скорчил зверскую рожу Вадону и объявил: - Пусть они сидят по домам и смотрят телевизоры! В конце концов, разве мы живем не в таком веке, когда отражение ценится гораздо дороже реальности?
4
Билл ощупью нашел телефонный аппарат, поднял трубку, бессвязно поблагодарил разбудившую его дежурную и рывком встал с постели. Три часа дня. Он направился в ванную, с трудом переставляя ноги, чувствуя себя словно мертвец, чье тело после глубокой заморозки вновь возвращено к жизни стараниями врачей.
Полчаса спустя продолжительный душ, омлет и солидная порция кофе освежили его утомленный мозг. Он надел свежую рубашку и светло-коричневый летний костюм. После недолгого размышления порылся в ящике комода и извлек строгий темно-синий вязаный шелковый галстук. Было бы как-то легкомысленно явиться в гости к семейству Бенгана, опечаленному потерей Ахмеда и болезнью Сиди Бея, вырядившись, как на бал. Билл слегка ослабил узел галстука и вышел из квартиры.
В вестибюле сидело множество людей, в основном парочки в дорогих спортивных костюмах - богатые бездельники, не знавшие, как убить время. Группа бизнесменов трудилась над низкими столами, они жали на клавиши калькуляторов, обменивались короткими репликами. Несколько человек сидели в одиночестве. Три молодые привлекательные женщины, приняв скромные изящные позы, курили и разглядывали публику сквозь сигаретный дым. Билл улыбнулся в ответ на их вопрошающие улыбки, покачал головой, бросил ключ портье, который, по слухам, утраивал свое жалованье, обложив данью местных проституток, открыл стеклянную дверь и шагнул в гнетущую духоту парижской улицы. И в тот же момент из-за тропических растений вышел приземистый седовласый мужчина. Он бросил газету, которой прикрывался, и устремился вслед за Биллом.
Билл повернул на юг, в сторону от Елисейских полей и полицейских, бездельничавших возле ограждения, которым был перекрыт конец улицы. Через пару кварталов он остановил свободное такси и сел в него.
Не сводя глаз с такси, седовласый поднял руку и сделал кому-то знак. И тотчас же стоявший в отдалении бронзовый БМВ тронулся с места, подъехал к нему и остановился. Человек неторопливо открыл переднюю дверцу и сел рядом с водителем. Под ноги покатились, разбрызгивая по коврику остатки кока-колы, пустые жестяные банки, что весьма позабавило шофера. Седовласый с омерзением отшвырнул их ногой и повернулся к ухмылявшемуся водителю.
- Следуй за ним. Да не слишком близко. Сейчас не такое уж мощное движение, так что из виду ты его не потеряешь.
И они закружили по городу вслед за Биллом, объехали перекрытые улицы на западе Елисейских полей, потом снова повернули на восток.
Водитель Пьеро радостно захихикал:
- Эй, он ведет нас в сторону бульвара Барбеса. Забежим ко мне домой, выпьем по чашечке кофе.
- Я захватил с собой кофе, - охладил его радость напарник. - Заткнись и держи дистанцию.
Выливавшийся из богатых кварталов тонкий ручеек машин постепенно густел, дорогу суживали туристские автобусы, припаркованные вплотную возле тротуаров. Им пришлось опасно приблизиться к такси, но, когда между ними осталось всего три машины, такси свернуло налево и поехало на север. Не успели они завернуть за угол, как такси внезапно остановилось, и им ничего другого не оставалось, как проехать вперед. В пятидесяти метрах от машины они остановились, обернулись и стали наблюдать за Биллом. А он, расплатившись с таксистом, перешел дорогу и направился в сторону улицы Золотой Капли.
- Жди меня здесь, - выйдя из машины, приказал седовласый. Его глаза не отрывались от Билла.
Билл постоял несколько секунд на углу, огляделся. Улица изменилась почти до неузнаваемости с того далекого времени, когда его привезли сюда, окровавленного, в бессознательном состоянии. Четверть века назад! Даже тогда этот район, застроенный ветхими, перенаселенными домами, имел жалкий вид. Коренные парижане жили бок о бок с наводнившими эти кварталы беспокойными иммигрантами. Только владельцы разваливавшихся на глазах домов были довольны квартирантами, равнодушными ко всем законам. Иммигрантское население росло, нагнетая напряженность в районе и вытесняя исстари живших здесь французов в новые жилые массивы с низкой квартплатой, которые росли как грибы за окружной дорогой. Парижане презрительно окрестили эти районы "зоной". Переселение в бездушную железобетонную пустыню считалось приемлемой платой за избавление от нежелательных соседей, за исключением случаев, когда иммигранты тоже переселялись туда. Теперь парижане ютились в дешевых домах-башнях, боясь выйти вечером на улицу. Дорог не было, магазинов тоже. Их жгла обида, единственным их компаньоном стал телевизор. Ничего удивительного, что де Медем завоевал их сердца.
Билл прошел несколько кварталов и оказался у дома, где и теперь еще жили Бенгана - прямо над магазинчиком, который Сиди Бею с таким трудом удалось открыть, когда он нищим приехал во Францию. К иссушающей духоте здесь присоединялся грохот строительной техники. В неподвижном воздухе стояла пыль, от нее пощипывало глаза и пересыхал рот. На многих участках улицы дома были полностью снесены, в проломах стен виднелись обрывки дешевых обоев. Экскаваторы вгрызались в землю, роя котлованы глубиной в четыре этажа для гаражей новых домов - защищенные от угонщиков хранилища для машин, снабженные телефонами. И автовладельцы смогут названивать своим секретаршам, сообщать им потрясающую новость, что никто и не пытался добраться до их сокровищ. В оставшихся зданиях еще торговали магазинчики, в которых царили шум и хаос, мануфактурщики, завалившие рулонами тканей огромные прилавки, мясники-мусульмане, оптовые торговцы всяческой снедью. Самый большой магазин, с четырьмя витринами, находился на углу, тротуар перед ним загромождали штабеля мешков и жестяных коробок. Билл протиснулся между ними и вошел в темное помещение.
И улыбнулся, хотя на душе было тяжело. Экзотические товары и специи смотрелись великолепно. В воздухе стоял запах алжирских и марокканских базаров, сладкий пикантный аромат. Билл вдохнул, и его охватило волнение, чистый восторг воспоминаний о тех нескольких неделях весны шестьдесят восьмого…
Он петлял среди знакомых желтых мешков с манной крупой, металлических бочек с оливковым маслом. Надписи на них были так заляпаны, что их невозможно было разобрать. Наконец он подошел к каким-то мужчинам. Один парень вытаскивал мешки из кучи и сбрасывал вниз, а другой грузил их на видавшую виды тележку. Очень короткая стрижка подчеркивала шарообразную форму его головы, на руках, поднимавших и бросавших двадцатикилограммовые мешки, бугрились мускулы.
- Доброе утро. Сиди Бей наверху?
Вопрос был задан из вежливости: вот уже много недель тяжелая болезнь не выпускала Сиди Бея из квартиры. Парень оглядел Билла с нескрываемой враждебностью, потом пожал плечами, дерзко отвернулся и крикнул что-то по-арабски приятелю. Тот, ухмыляясь, продолжал сбрасывать мешки. Билл кинул на него быстрый взгляд, глаза его сверкнули, он громко вздохнул и отвернулся.
Третий мужчина, пожилой, считал мешки и что-то записывал. Словно бросая вызов жаре, на голове у него красовалась каракулевая шапка, а шея обмотана шерстяным шарфом, концы которого были аккуратно засунуты под лацканы коричневой хлопчатобумажной рабочей куртки. Поймав его взгляд, Билл криво улыбнулся. Мужчина посмотрел на молодых грубиянов, а потом раздраженно уставился на Билла, словно не понимая, чего тот хочет.
- Рад видеть вас, Моханд. - Билл сердечно пожал ему руку. - Сиди Бей наверху?
- Да, господин Дюваль, - кивнул Моханд. - Он уже не выходит оттуда. - Его глаза затуманились, казалось, он вот-вот заплачет. - Вы знаете дорогу.
Билл поставил ногу на ступеньку узкой железной лестницы, и в этот момент наверху скрипнула дверь. Он отступил назад. Мгновение спустя по лестнице спустились и молча прошли мимо него трое мрачных мужчин в дешевых костюмах, с маленькими кожаными чемоданчиками. Билл с любопытством посмотрел им вслед и поднялся по лестнице на площадку без окон, освещенную только тусклой лампочкой под керамическим колпаком. Билл деликатно постучал костяшками пальцев в дверь напротив.
- Привет, Кельтум, - мягко проговорил он, протягивая руку.
Голова Кельтум была покрыта серым камвольным платком, он полностью скрывал ее волосы и спадал на плечи. Из той же ткани был и свободного покроя халат, длинный, до самого пола. Она пристально смотрела на Билла, словно была немного удивлена его появлением, взгляд не выражал ни дружелюбия, ни враждебности. Он тоже разглядывал ее, пытаясь скрыть улыбкой впечатление, возникшее при виде болезненной бледности ее лица, отеков и кругов под глазами. Видно, она очень мало спала и очень много плакала.
Кельтум резко кивнула, словно только сейчас узнала его.
- Привет. - И, не подав руки, отошла в сторону.
Билл опустил руку и улыбаясь прошел мимо нее. В квартире его улыбка уже выражала неподдельное удовольствие. В тесной прихожей царил такой же беспорядок, как и прежде. На украшенном богатой резьбой столе, который стоял у стены, совершенно не было свободного места: куклы, фарфор, бронзовые статуэтки, фотографии в рамках, разные безделушки. Чучела птиц с ярким оперением сидели на искусственных ветках под двумя одинаковыми стеклянными колпаками. У него закружилась голова от множества собственных отражений, мелькавших в зеркалах, словно он попал в ярмарочную комнату смеха. И снова чудесный мир запахов: кориандр и кардамон, мускатный орех и корица - то, что мадам Бенгана всегда кладет в свои вкуснейшие блюда. А еще душистый черный кофе, ценимый Сиди Беем выше мятного чая, традиционного напитка североафриканцев. Так Билл и вошел, опередив Кельтум, в гостиную с сияющей улыбкой на губах.
В комнате совершенно ничего не изменилось. Пол покрыт облезлым линолеумом, наполовину скрытым шерстяными половиками, два ужасно неудобных, чересчур мягких кресла, парчовый диван с множеством подушек. А в самой середине комнаты - покрытый клеенкой обеденный стол с неизменной вазой, полной пластмассовых цветов, вокруг которого на четырех деревянных стульях вечерами восседала вся семья, обедала и смотрела телевизор с огромным экраном. С фотографии в рамке, висевшей на стене среди безвкусных эстампов со слащавыми пейзажами, улыбался Ахмед.
- Добрый день, Уильям. Добро пожаловать.
Биллу казалось, что он подготовился к встрече, и все же при виде Сиди Бея улыбка исчезла с его лица. Старик лежал на диване обложенный подушками, стоявший рядом телевизор показывал арабский видеофильм. Ноги были укутаны клетчатым пледом с бахромой, пижамная куртка съехала куда-то набок, неделю не стриженная седая борода выглядела неопрятно и закрывала расстегнутый воротник пижамы. Несколько месяцев назад, уже очень больной, он еще сохранял свою былую физическую силу, оставался мускулистым, не подвластным годам, как человек, праведно проживший жизнь. Теперь же сила и хорошее настроение покинули его, и, изможденный, осунувшийся, сморщенный, он превратился в злую карикатуру на самого себя. Билл шел по комнате, волнение душило его.
Сиди Бей попытался улыбнуться, но исхудавшее лицо только скривилось. Он приподнялся, собрался было встать, но в то же мгновение его жена, сидевшая в изголовье, отставила чашку с кофе и снова уложила его. Она поднялась навстречу Биллу, они обнялись и долго стояли, не разжимая рук, молча, сдерживая слезы. Наконец Билл осторожно высвободился, опустился на колени и обнял Сиди Бея.
Прикосновение рук Сиди Бея, обвившихся вокруг его шеи, потрясло Билла. Год назад, когда старику было уже под семьдесят, он не уступал в силе мускулистым парням, работавшим на первом этаже, ворочал мешки с зерном, поднимал на вытянутой руке бочонки с маслом. Теперь же его руки, лежавшие на шее Билла, были слабыми, как прутики. Билл наклонился и прижался лицом к лицу Сиди Бея, потерся щекой о его жесткую бороду, в глазах пощипывало. Только через несколько секунд он смог наконец поднять голову и заглянуть старику в глаза. На изможденном лице они казались огромными, веки истончились и стали почти прозрачными. Необыкновенная, утонченная красота этих глаз до глубины души потрясла Билла.
- Сиди Бей, как хорошо снова вернуться к вам! Как вы себя чувствуете?
- Я же сказал вам, Уильям, что умираю. - Губы старика раздвинулись в улыбке, он положил руку на руку Билла. - А вы? Как мир обходится с вами? Стали ли вы таким же богатым, каким был мой сын?
- Мои дела идут как будто прекрасно, - криво улыбнулся Билл. - Вы же знаете, по-прежнему охочусь за богатыми вдовами… - Он крепче сжал костлявую руку старика. - И разве, Сиди Бей, деньги что-нибудь значили для Ахмеда? Единственное, чего он по-настоящему хотел, - это быть личностью, и он ею был. Стал отличным модельером, не хуже Диора или Сен-Лорана. Постарайтесь утешиться хотя бы этим. Он добился своего и был счастливейшим из людей.
- Таким счастливым, что покончил с собой. - Прежняя суровая ирония сверкнула в глазах Сиди Бея.
- Я сам задавал себе эти вопросы. - Плечи Билла поднялись и опустились. - Вы же знаете, Сиди Бей: я давно не виделся с Ахмедом. - Он помолчал, будто снова услышал зов Ахмеда, его все бо́льшую и бо́льшую настойчивость, звучавшую в нем мольбу, видел и себя. Вот его рука тянется к телефонной трубке, а потом отдергивается от нее. В те выходные собственное счастье вытеснило из его сердца беду друга. - Что в последнее время происходило с Ахмедом? Что заставило его сделать то… что… он сделал?
- Что с ним происходило? - вздохнул Сиди Бей. - Не знаю, друг мой. Но он был сам не свой. Когда он навещал меня, казался возбужденным, раздражительным, и мы решили, что он стал наркоманом.
- Наркоманом? Ахмед? Да этого не может быть!
- Возможно, вы правы, но я уверен, что он что-то принимал. Какие-то пилюли или что-то в этом роде. Он сидел здесь, разговаривал со мной, а я видел, как он мучился, не мог места себе найти. Потом исчезал на несколько мгновений в своей комнате, а когда выходил оттуда, держался совершенно спокойно, все как рукой снимало.
- Ушам своим не верю, - покачал головой Билл. - Он презирал кокаинистов. Я наблюдал за ним на вечеринках в Нью-Йорке, там публика накачивалась всякой дрянью, а самым крепким, что потреблял на моих глазах Ахмед, было шампанское. Причем ему вполне хватало одного бокала. Если же он в самом деле стал наркоманом, то это произошло с ним неспроста.
- Так оно и было, Уильям. - Сиди Бей кивнул в сторону кухни, где сновала Кельтум, пытаясь обратить на себя внимание. - Кельтум тоже это чувствовала. Она старалась помочь ему, хотела вырвать из этой трясины, отвадить его дружков. - Голос старика звучал все тише и тише, и Билл наклонился, чтобы лучше слышать. - Вы знаете, она вернулась… вернулась из Нью-Йорка и сразу же попала в сети этого Бухилы.
- Ммм. Прошу прощения, Сиди Бей, - закусил губу Билл. - Ей было тогда очень тяжело, вся душа ее была изранена. Надеюсь…
Сиди Бей почувствовал его смущение, улыбнулся и, покачав головой, прервал его.
- Думаете, я не вижу, что вы вините в этом себя? Она была молодая, очень впечатлительная. А вы поступили как человек чести. Многие мужчины воспользовались бы ее состоянием. Вам не в чем упрекать себя.
- За исключением того, что я отправил ее домой с кровоточащей раной в душе.
- Пожалуйста, не вините себя ни в чем, Уильям. Все это произошло совершенно случайно. Рана была в ее душе до приезда в Нью-Йорк. Такова натура Кельтум.
- Как бы то ни было, я отослал ее домой вполне готовой для совершения подвигов во имя Бухилы.
- А вы не понимаете, что́ она находит в нем и в его движении? - тихо вздохнул Сиди Бей. - Возможно, я тоже не понимаю. Когда я приехал сюда, у меня и в мыслях не было ничего подобного. Но молодежь больше не верит моему жизненному опыту. Они злые. Нетерпеливые. Готовы взяться за что угодно, пойти за кем угодно, лишь бы им предложили приемлемый, по их мнению, выход из их положения или хотя бы сносное существование.
Билл бросил взгляд на дверь в кухню.
- И вы думаете, Бухила способен дать им это? - шепотом спросил он.