Поезд покачнулся, а затем с ревом ворвался в туннель и вырвался из него, он заглушил ответ Мейбл Уоррен, схватив его, как сердитая рука хватает письмо, рвет и разбрасывает клочки; только один клочок падает лицевой стороной вверх, и видно, что на нем написано: "Навсегда", - поэтому никто, кроме Мейбл Уоррен, не мог бы сказать, в чем заключался ее протест, поклялась ли она помнить всегда или заявила, что никто не может навсегда сохранить верность одному человеку. А когда поезд снова вышел на солнечный свет, засверкали кофейники, забелели скатерти, за окнами взорам открылись пастбища, на которых паслось несколько коров, а потом пошел густой ельник, мисс Уоррен забыла, что хотела сказать: в человеке, вошедшем в вагон-ресторан, она узнала соседа Циннера. В этот момент девушка поднялась. Она и ее спутник разговаривали так мало, что мисс Уоррен не могла решить, знакомы ли они вообще; она надеялась, что они не знают друг друга, так как в уме ее складывался план, который даст ей возможность не только заговорить с девушкой, но поможет окончательно пригвоздить Циннера к первой полосе газеты - завидное распятие.
- До свидания, - сказала девушка.
Мейбл Уоррен, следя за ней взглядом опытного, наблюдателя, обратила внимание на то, как ее спутник втянул голову в плечи, словно пристыженный, привыкший к суду воришка, который, приподнявшись со скамьи подсудимых, робко протестует против несправедливости приговора, и делает это больше по привычке, чем из подлинного сознания несправедливости. Неискушенный наблюдатель мог бы, глядя на их лица, подумать, что эта пара поссорилась, но Мейбл Уоррен разбиралась в этом лучше.
- Я увижу вас снова? - спросил Майетт, и девушка ответила:
- Если захотите меня видеть, то знаете, где меня найти.
- Ну, пока. Мне нужно кое-что сделать, Джанет, - сказала мисс Уоррен и вышла вслед за девушкой из вагона.
Спотыкаясь и держась рукой за стенки, она прошла через качающийся переход между вагонами. Голова уже не болела, в ней зрел и высвечивался план. Когда она говорила, что ей нужно кое-что сделать, это "кое-что" не было чем-то неясным, это было венцом победоносной идеи, а мозг ее был точно залитый светом зал, полный одобрительно перешептывающейся толпы. Все сходилось - это она отлично понимала. И тут же принялась прикидывать, какое место ей могут отвести в Лондоне: раньше она никогда не печаталась на первой полосе. У них есть конференция по разоружению, арест пэра за растрату и женитьба баронета на девице из американского варьете. Ни один из этих материалов не был из ряда вон выходящим; до того как отправиться на вокзал, она все прочла на телеграфной ленте агентства "Новости". "Конференцию по разоружению и девицу из варьете поместят на заднюю полосу; раз нет сообщения о войне или о смерти короля, мой материал будет главным на первой полосе", - думала она. Не спуская глаз с девушки, идущей впереди, она представила себе доктора Циннера, усталого, в потрепанной, старомодной одежде, с высоким воротничком и узким, туго завязанным галстуком, - он сидит в углу своего купе, охватив руками колено, а она врет и врет ему насчет Белграда. "Доктор Циннер жив", - прикидывала она, придумывая заголовки. - Нет, это не подойдет для шапки, ведь прошло пять лет и не очень-то многие помнят его имя. "Возвращение человека-загадки". "Как доктор Циннер избежал смерти". "Только в нашей газете".
- Милая девушка! - задыхаясь, заговорила она, ухватившись за поручни, - видно было, что ее пугал второй переход: сотрясающийся металл и скрип стукающихся друг о друга буферов. Голос ее срывался, она должна была снова громко выкрикнуть свое обращение - этот окрик не вязался со взятой на себя ролью: пожилая женщина, у которой перехватило дыхание. Девушка обернулась и подошла к ней, ее простодушное личико было бледно и печально, и любой посторонний мог прочесть на нем все ее чувства.
- Что случилось? Вам нехорошо?
Мисс Уоррен не шевелилась; стоя на другом конце лежащих друг на друге стальных листов, она напряженно обдумывала, как поступить.
- Ох, дорогая, как я рада, что вы англичанка. Я чувствую такую слабость. Не могу перейти. Знаю, я глупая старуха, - ей было противно, но она по необходимости играла на своем возрасте, - не подадите ли вы мне руку?
"Для такой игры мне не хватает длинных волос - выглядела бы более женственно, - думала она, - жалко, что пальцы желтые. Слава богу, от меня уже не несет джином".
Девушка шагнула к ней.
- Конечно. Не бойтесь. Держитесь за мою руку.
Мисс Уоррен схватилась за руку своими сильными пальцами, словно сжимая шею набросившегося на нее пса.
Когда они достигли следующего коридора, она снова заговорила. Шум поезда немного утих, и она могла понизить голос до хриплого шепота.
- Если бы только в поезде оказался врач, моя дорогая. Я чувствую себя совсем больной.
- Но здесь есть врач. Его зовут доктор Джон. Прошлую ночь я упала в обморок, и он помог мне. Давайте я найду его.
- Я так боюсь врачей, дорогая, - сказала мисс Уоррен, торжествуя в душе: невероятно повезло, что девушка знает Циннера. - Сначала поговорите со мной немножко, дайте мне успокоиться. Как вас зовут, милочка?
- Корал Маскер.
- Можете называть меня Мейбл. Мейбл Уоррен. У меня есть племянница, она так на вас похожа. Я работаю в Кёльне, корреспондентом одной газеты. Непременно приезжайте как-нибудь навестить меня. Прелестнейшая квартирка. У вас отпуск?
- Я танцую. Еду в Константинополь. Там заболела одна девушка в английском шоу.
Держа руку девушки в своей, охваченная волнением, Мейбл Уоррен вдруг почувствовала непреодолимое желание проявить свою щедрость самым глупым, прямым способом. Почему не расстаться с надеждой на возвращение Джанет Пардоу и не предложить этой девушке расторгнуть ее контракт и занять место Джанет в качестве платной компаньонки?
- Вы такая хорошенькая, - вслух произнесла она.
- Хорошенькая, - повторила Корал Маскер. Она даже не улыбнулась - ничто не могло поколебать ее недоверчивость. - Вы что, дурачите меня?
- Моя дорогая, вы такая добрая и милая.
- Вот уж точно, - заговорила Корал Маскер слегка вульгарным тоном, и это на миг омрачило мечты Мейбл Уоррен. - Оставьте в покое мою доброту, скажите опять, что я хорошенькая, - умоляюще попросила девушка.
Мейбл Уоррен согласилась с величайшей готовностью:
- Милочка моя, вы просто прелесть. - Жадное удивление, с каким девушка слушала ее, было трогательно; слово "девственность" промелькнуло в развращенном городской жизнью сознании Мейбл Уоррен. - Вам этого никто не говорил? - нетерпеливо и недоверчиво спросила Мейбл Уоррен с мольбою в голосе. - Даже ваш молодой приятель в вагоне-ресторане?
- Я его почти не знаю.
- Полагаю, у вас есть здравый смысл, моя дорогая. Евреям доверять нельзя.
- Вы считаете, он тоже так подумал? - медленно произнесла Корал Маскер. - Что он мне не понравился потому, что он еврей?
- Они привыкли к этому, дорогая.
- Тогда я пойду и скажу ему, что он мне нравится, что мне всегда нравились евреи.
Мейбл Уоррен злобно процедила шепотом непристойное ругательство.
- Что вы сказали?
- Вы ведь не бросите меня в таком состоянии, пока не найдете врача? Послушайте, мое купе в конце поезда, я еду с племянницей. Пойду туда, а вы найдите врача.
Она проследила, как Корал Маскер исчезла из вида, и проскользнула в уборную. Паровоз внезапно остановился, а затем дал задний ход. Посмотрев в окно, мисс Уоррен узнала шпили Вюрцбурга, мост через Майн. Паровоз загонял под навес вагоны третьего класса, маневрируя взад и вперед между сигнальными будками и запасными путями. Мисс Уоррен оставила дверь приоткрытой, чтобы видеть коридор. Когда появились Корал Маскер и доктор Циннер, она закрыла дверь и подождала, пока мимо не прозвучали их шаги. У них впереди был очень длинный путь по коридорам, и, если она поторопится, времени у нее будет достаточно. И выскользнула из уборной. Прежде чем она успела закрыть дверь, поезд, трогаясь, дернулся, и дверь с шумом захлопнулась, но ни Корал Маскер, ни доктор Циннер не обернулись.
Мейбл Уоррен неуклюже побежала по коридору, несущийся поезд швырял ее от одной стенки к другой, она ушибла руку и колено. Пассажиры, возвращавшиеся с завтрака, прижимались к окнам, чтобы пропустить ее, некоторые из них ругали ее по-немецки, зная, что она англичанка, и воображая, что она их не понимает. Она злобно усмехалась им вслед, обнажая крупные передние зубы, и бежала дальше. Нужное купе найти было легко - она узнала плащ, висящий в углу, и мягкую поношенную шляпу. На сиденье лежала утренняя газета, доктор Циннер, наверно, купил ее несколько минут назад на вокзале в Вюрцбурге. За время краткого пути по коридору следом за Корал Маскер она продумала каждый свой ход: пассажир, едущий в этом же купе, завтракает, доктор Циннер разыскивает ее на другом конце поезда и будет отсутствовать, по крайней мере, несколько минут.
За это время она должна узнать достаточно, чтобы заставить его заговорить.
Сначала плащ. В карманах не было ничего, кроме коробки спичек и пачки "Голд Флейк". Она взяла шляпу и прощупала вдоль ленты и за подкладкой: ей приходилось иногда обнаруживать весьма нужную информацию, спрятанную в шляпе, но в докторской ничего не было. Теперь она достигла самого опасного момента своего обыска - ведь шляпу и даже карманы плаща можно осмотреть незаметно, но стащить чемодан с сетки, отомкнуть замок с помощью перочинного ножа и поднять крышку - это слишком очевидно подводило ее под угрозу обвинения в краже. Да еще и одно лезвие ножа сломалось в то время, когда она трудилась над замком. Каждому, кто пройдет мимо купе, станет ясно, что она там делает. С покрывшимся испариной лбом она все больше бесилась от спешки. "Если меня застанут здесь, увольнения не миновать. Самая дешевая газета в Англии не потерпела бы такого, а если выгонят, я теряю Джанет и теряю шансы заполучить Корал. А достигни я цели, - думала она, дергая, толкая, царапая, - для меня сделают что угодно, в обмен на такой материал можно будет потребовать прибавку по меньшей мере четыре фунта в неделю. Я смогу снять квартиру побольше. Когда Джанет проведает об этом, она вернется, тут уж она не покинет меня. В оплату за все это я приобрету счастье, спокойствие", - проносилось у нее в голове, и замок подался, крышка поднялась, и ее пальцы добрались до тайников доктора Циннера. Шерстяной бандаж был первым тайником.
Она осторожно подняла его и обнаружила паспорт. Он был на имя Ричарда Джона, профессия - учитель, возраст - пятьдесят шесть. "Это ничего не доказывает, - думала она. - Все они, сомнительные иностранные политики, знают, где купить паспорт". Она положила паспорт туда же, где нашла, и принялась шарить руками по одежде, пробираясь к середине чемодана, к тому месту, до которого никогда не доходят таможенники, - они проверяют содержание багажа снизу и сбоку. Она надеялась найти какую-нибудь брошюру или письмо, но там оказался только старый "Бедекер" издания 1914 года. "Константинополь, Малая Азия, Балканы, Архипелаг, Кипр", завернутый в брюки. Однако Мейбл Уоррен делала все тщательно: рассчитав, что еще около минуты ей ничто не угрожает, осматривать же больше нечего, она раскрыла "Бедекер" - странно было, почему он так старательно запрятан. Она взглянула на форзац и разочарованно прочла имя Ричарда Джона, написанное мелким, неровным почерком - кончик пера царапал. Но под именем был адрес: Скул Хаус, Грейт Берчингтон-он-Си - его стоило запомнить, "Кларион" сможет послать туда сотрудника взять интервью у директора школы. За этим, может быть, кроется хороший материал.
Путеводитель, похоже, был куплен у букиниста, обложка очень потрепана, на форзаце наклейка с именем книгопродавца на Чаринг-Кросс-роуд. Она открыла книгу на главе о Белграде. Там был план размером в страницу, он оторвался от корешка, но никаких пометок на нем не было. Мисс Уоррен просмотрела каждую страницу, относящуюся к Белграду, затем каждую, относящуюся к Сербии, каждую о государствах, входящих теперь в состав Югославии, - там не было ничего примечательного, кроме черной кляксы. Она бы бросила поиски, если бы не обнаружила книгу в таком месте. Упрямо, не доверяя своим глазам, она уверяла себя, что книга спрятана неспроста, значит, в ней должно быть то, что нужно скрыть. Бегло просматривая страницы и придерживая их большим пальцем - они ложились неровно из-за множества сложенных карт, - она обнаружила на одной из первых страниц какие-то линии, кружки и треугольники, начерченные чернилами поверх текста. Но в тексте говорилось лишь о каком-то неизвестном городке в Малой Азии, линии же могли быть нацарапаны неумелой рукой ребенка при помощи линейки и циркуля. Конечно, если эти линии - код, только эксперт мог бы их расшифровать. "Он меня победил, - с ненавистью думала она, разглаживая содержимое чемодана, - тут ничего нет". Но ей не хотелось класть "Бедекер" обратно. Он его спрятал, значит, в нем можно что-то отыскать. Она уже так сильно рисковала, что не раздумывая решила рискнуть еще немножко. Закрыв чемодан, она положила его обратно на сетку, но "Бедекер" засунула под кофту и зажала под мышкой - там можно было придерживать его сбоку рукой.
Однако идти на свое место было неразумно - она встретит возвращающегося доктора Циннера. Тут она вспомнила про Куина Сейвори, у которого собиралась взять интервью на вокзале. Лицо его было ей хорошо знакомо по фотографиям в "Татлере", карикатурам в "Нью-Йоркере", карандашным наброскам в "Меркьюри". Близоруко прищурив глаза, она украдкой взглянула вдоль коридора, затем быстро зашагала прочь. В первом классе Куина Сейвори искать было нечего, но она обнаружила его в спальном вагоне второго класса. Уткнувшись подбородком в воротник пальто, охватив одной рукой чашечку трубки, он следил маленькими блестящими глазками за теми, кто проходил по коридору. В углу напротив дремал священник.
Мисс Мейбл Уоррен открыла дверь, шагнула в купе и уселась с уверенным видом, не ожидая приглашения. Она знала, что предлагает этому человеку то, чего он жаждет, - известность, а сама-то не получает ничего равноценного взамен. Не было нужды обращаться к нему вкрадчиво, завлекать его намеками, как она старалась завлечь доктора Циннера, ведь она могла оскорбить его безнаказанно, ибо от прессы зависела продажа его книги.
- Вы мистер Куин Сейвори? - спросила она и краем глаза увидела, что священник застыл в позе, преисполненной уважения и интереса. "Осел несчастный, - подумала она, - тебя поражает тираж в сто тысяч, а мы продаем два миллиона, в двадцать раз больше людей услышат завтра о докторе Циннере". - Я представляю "Кларион". Хочу получить интервью.
- Меня это как-то застало врасплох, - сказал Сейвори, высовывая подбородок из воротника пальто.
- Не надо нервничать, - привычно произнесла мисс Уоррен. Она достала из сумочки блокнот и щелчком открыла его. - Просто несколько слов для английских читателей. Путешествуете инкогнито?
- О нет, нет, - запротестовал Сейвори. - Я ведь не член королевской семьи.
Мисс Уоррен начала писать.
- Куда вы едете?
- Ну, прежде всего, в Константинополь, - сказал Сейвори, лучезарно улыбаясь, польщенный интересом к нему мисс Уоррен. Но интерес ее уже снова сосредоточился на "Бедекере", на небрежно начертанных геометрических фигурах. - Потом, может быть, в Анкару, на Дальний Восток, в Багдад, в Китай.
- Пишете книгу путешествий?
- О нет, нет! Мои читатели ждут роман. Он будет называться "Поехали за границу". Приключения веселого кокни. Эти страны, их цивилизация, - он сделал рукой круг в воздухе, - Германия, Турция, Аравия, они будут иметь второстепенное значение для главного героя, владельца табачной лавочки в Лондоне. Понимаете?
- Конечно, - ответила мисс Уоррен, быстро записывая: "Доктор Ричард Циннер, один из крупнейших революционных деятелей послевоенного времени, находится на пути на родину, в Белград. В течение пяти лет мир считал его умершим, но все это время он жил и работал учителем в Англии, ожидая благоприятной ситуации". "А какой?" - размышляла мисс Уоррен. - Ваше мнение о современной литературе? - спросила она. - О Джойсе, Лоренсе и всех прочих?
- Все это преходящее, - быстро ответил Сейвори, словно сочинил эпиграмму.
- Вы верите в Шекспира, Чосера, Чарльза Рида и им подобных?
- Эти будут жить, - торжественно произнес Сейвори.
- А богема? В это вы верите? Таверна Фийроя? - "Был выдан ордер на его арест, - писала она, - но им нельзя было воспользоваться до окончания судебного процесса. Когда суд закончился, доктор Циннер исчез. Полиция вела наблюдение за всеми вокзалами и останавливала каждый автомобиль. Неудивительно, что быстро распространился слух, будто Циннер убит правительственными агентами". - Вы не сторонник необходимости эксцентрично одеваться, носить черную шляпу, бархатную куртку и прочее?
- Думаю, это пагубно, - сказал Сейвори. Теперь он чувствовал себя весьма свободно и, продолжая говорить, украдкой поглядывал на священника. - Я не поэт. Поэт - индивидуалист. Может одеваться как хочет, он зависит только от самого себя. Прозаик зависит от других людей, он обычный человек, обладающий способностью выражать свои мысли. Он же ж наблюдатель, - добавил Сейвори с неожиданной театральностью, разбрасывая направо и налево звуки "ж". - Он же ж должен все видеть и оставаться ж незаметным. Если ж люди узнают его, то ни за что же ж не станут говорить открыто, а начнут перед ним же ж выламываться, он же ж ничего не узнает.
Карандаш мисс Уоррен мчался по бумаге. Теперь, когда она подтолкнула его к разговору, ей можно было быстро все обдумать - ответов на вопросы не требовалось. Ее карандаш выводил бессмысленные закорючки, отдаленно похожие на стенографию, - нужно было убедить Сейвори в том, что его высказывания записываются полностью; но под прикрытием этих каракуль - черточек, кружков и квадратиков - мисс Уоррен погрузилась в размышления. Она обдумывала все, касающееся "Бедекера". Издание 1914 года, но состояние отличное, им почти не пользовались, если не считать той части, которая имела отношение к Белграду: план города так часто разворачивали, что он оторвался от корешка.
- Вы ведь поддерживаете эти взгляды? - с тревогой спросил Сейвори. - Они имеют большое значение. Я их считаю критерием литературной целостности. Понимаете ли, можно же ж их придерживаться и в то же ж время распродавать сотню тысяч экземпляров.
Мисс Уоррен, раздосадованная тем, что ее отвлекают, еле удержалась от возражений: "Вы что же, полагаете, мы могли бы продавать по два миллиона экземпляров газеты, если бы говорили правду?"
- Очень интересно, - сказала она. - Публика заинтересуется. А теперь, каков, по вашему мнению, ваш собственный вклад в английскую литературу? - Она ободряюще улыбнулась и ткнула в него карандашом.