У матросов кубрик из двух отсеков, напротив каюты Турецкого. Прибыли на "Антигону" в шесть вечера, взялись за подготовительные работы. В их присутствии служба безопасности проверила яхту. После прибытия гостей Щорохов почти постоянно находился на капитанском мостике, Глотов – в машинном отделении. Периодически курили, делали передышки. Шорохов вел яхту по очерченному Голицыным курсу. Предполагалось отойти от Сочи миль на тридцать, идти вдоль берега, к утру встать на рейде у Геленджика. Желающие могли бы съездить на берег – для этого есть комфортабельная шлюпка, закрепленная в киль-блоках на правом борту. Потом опять уйти в море, а дальше по особому распоряжению начальства. Но что случилось, известно всем… В час ночи Глотов бросил возню со своей машинерией, принял душ в каюте, поднялся на капитанский мостик. Поболтали минут пять. Глотов отправился спать, Шорохов остался в рубке. В пять утра разбудил Глотова, поменялись местами. Спал до девяти с минутами. Проснулся без посторонней помощи, спустился в машинное отделение, повозился там с окаянной системой охлаждения, поднялся наверх (в этом момент он, видимо, и прошел мимо Турецкого, не заметив его ввиду отсутствия глаза). На верхней палубе было сборище, он не стал маячить перед людьми, где-то спрятался – уже и не помнит, где. Ночью ничего не слышал, спал как убитый, у него со сном проблем нет, и с пробуждением, кстати, тоже…
– Рад, что хоть у кого-то все в порядке, – пробормотал Турецкий.
День промчался незаметно. Разнылась голова, Турецкий лежал в каюте, наблюдая, как качается потолок перед глазами. Предчувствие чего-то страшного подкрадывалось исподволь, со всеми остановками. Он вертелся, пытаясь избавиться от прилипчивых мыслей, но они назойливо лезли. Перед закатом он прогулялся на камбуз, попросил кофе.
– Можем и чего-нибудь посущественнее, – щедро предложила Герда, поднимая на лоб очки и делая крупный вдох. Предлагала она, по всей видимости, себя. Он уверил, что кофе будет достаточно.
– Вам какого? Если быстро, есть эспрессо…
– Лучше депрессо, – улыбнулся Турецкий, – готический вариант эспрессо. Без молока.
Выпив кофе, он блуждал по яхте. У каюты Голицына дорогу заступил охранник – вылупился из-за выступа, как черт из табакерки, уставился с подозрением.
– Да чтоб тебя, – всплеснул руками Турецкий. – Забыли, кто я такой? Не хочу я брать в заложники ваше начальство и вести судно в Турцию. Видеть даже его не хочу. Просто мимо иду. Я пройду, не возражаете?
Щелкнул замок, высунулась растрепанная голова Голицына. От головы нещадно разило спиртным.
– Сочувствую, Игорь Максимович, – сказал, Турецкий. – Вы что там, с крокодилами обнимались?
Салим непроизвольно дернулся, вопросительно глянул на хозяина – не наказать ли за наглость?
– А вы осмелели в мое отсутствие, – хмыкнул Голицын. – Надеюсь, власть на корабле еще не переменилась? Видеть меня, говорите, не хотите? Причина напрашивается: вы ни черта не выяснили?
– Работаем, Игорь Максимович, – уверил Турецкий. – Не возражаете, если я не буду отчитываться перед вами о каждом проделанном шаге? Работа движется, возможно, к утру вам будет доложено о первых результатах.
"Интересно, – подумал он, – спасательная шлюпка – моторная? Спустить на воду, да драпануть отсюда к чертовой матери. Можно Ирину Сергеевну с собой захватить, а то уж больно ей тут неуютно".
– Не заставляйте меня переоценивать ваши способности, Александр Борисович, – как-то витиевато выразился Голицын и хлопнул дверью.
Он многое подмечал – впрочем, резонно сомневался, что его наблюдения имеют отношение к делу. Шарик солнца практически улегся на горизонт. Раздался залихватский свист. С тыльной стороны рубки, обращенной к корме, сорвалось мускулистое тело! Оно едва не сокрушило нижнее ограждение, в полете сгруппировалось, сманеврировало и красиво, практически не поднимая брызг, вошло в воду. Вскоре вынырнула смеющаяся голова матроса Глотова. Он поплыл от яхты, широко загребая. Из рубки высунулся хмурый Шорохов, покрутил пальцем у виска. Зааплодировала француженка, не расстающаяся с бокалом. Вздохнула, поежилась, обняла себя за плечи и пропала в интерьере яхты бледная, как привидение, Ольга Андреевна. Глотов лег на спину, демонстрируя узкие плавки стриптизера. Шорохов что-то крикнул – в том духе, чтобы не маялся дурью, а возвращался на корабль. Глотов вытянул большой палец – дескать, все на мази, водичка исключительная. Шевельнулось что-то на противоположном борту. Возникла Ирина Сергеевна в наброшенной на плечи джинсовой куртке. Она встала в нишу за пожарным щитом, смотрела, как резвится в воде матрос. Что же было у нее в глазах?.. Любопытно. Мелькнуло что-то на верхней палубе, Турецкий вскинул голову. Человек уже скрылся. Он стал искать глазами Ирину Сергеевну – но и ее под гидрантом уже не было. Какие тут все стремительные. Глотов уверенным брассом подплыл к яхте, схватился за канат, свисающий с борта, вскарабкался по нему практически без помощи ног. Подтянулся, перелез через ограждение, спрыгнул на палубу. Цирковой номер, можно считать, удался и нашел своих благодарных зрителей…
Писатель Феликс, выпятив живот, расхаживал по кают-компании и выражал неудовольствие воцарившимися на яхте "порядочками". Подвергал ядовитой критике Голицына, учудившего карантин вдали от берега. На диване сидел Робер Буи и согласно кивал, отпивая из граненого бокала. Особо пьяными эти двое не казались, но аромат спиртного в помещении царил отменный.
– А вы как считаете, господин детектив, не пора ли прекращать это бл…ство? Сколько можно нас мучить? Вечеринка не удалась, ясно как божий день, давно пора взять курс на Сочи. Вам ведь все равно не удалось ничего выяснить, признайтесь? Николай мертв, лежит в холодильнике, а это вряд ли пойдет ему на пользу даже при низких температурах, публика издергана, думаете, очень приятно находиться на одном борту с покойником?
– Да бросьте, Феликс, – пробормотал Турецкий. – Наслаждайтесь яркими впечатлениями, неужели не перенесете их в компьютер для благодарных читателей?
– А я уже набрался впечатлений, – резко отозвался Феликс. – Больше чем достаточно. Да и нет у меня проблем с воображением, знаете ли. Могу и сам выдумать. Или вы уже не спешите к жене?
– Я просто реалист, – пробормотал Турецкий. – Удачи вам, господа, обдумать план учинения бунта на корабле.
Он поспешил убраться из кают-компании. "А тоже идея, между прочим, – размышлял он мимоходом. – Свергнуть Манцевича, скрутить Салима, запереть Голицына в каюте, предложить матросам не по восемь тысяч, а по двадцать, развернуть яхту к берегу, а для полного удовольствия поднять на стеньгу черные плавки Глотова…"
– Ужин сегодня получается какой-то грустный, – сокрушенно вздохнула Герда, предлагая взглядом принять участие в ее печали. – Люди не хотят, чтобы я накрыла стол в кают-компании. Будут жевать по своим углам. Все злые, как барракуды, особенно, на Игоря Максимовича. Вам принести в каюту, или сами заберете?
– А что у нас на ужин? – полюбопытствовал Турецкий. – Макароны по-флотски?
– Ах, если бы! – вздохнула Герда. – Кальмары, омары, гигантский спрут на любителя. А для тех, кого достали морепродукты, могу предложить индейку с картошкой, запеченную в грибном соусе, отбивные из телятины в шпинате, гусиную печенку – по-простому говоря, фуа-гра… Или фуа-гру?
– Давайте все, на месте разберемся, слава богу, проснулся аппетит.
Герда одобрительно кивнула, принялась сгружать деликатесы в картонный судок, похожий на те, в которых предлагают еду на вынос в фаст-фудах.
После плотного ужина Турецкий вновь шатался по яхте, заглядывая во все уголки. Он видел, как вылетел из каюты Голицына Робер Буи, пылающий от злости, – похоже, разговор с деловым партнером и "старинным другом" завершился не так мирно, как хотелось. Миллионер был упрям, как ишак, на уговоры не поддавался. А спиртное только укрепляло упрямство. Бормоча под нос французские ругательства, Робер промчался мимо, толкнул в плечо и не заметил.
Ксения, закутанная в простыню, стояла на носу яхты, безжизненно смотрела вдаль. Она не слышала, как он подходит. Губы девушки беззвучно шевелились, из глаз вытекали слезинки, расползались по щекам.
– С вами все в порядке? – спросил Турецкий.
Она повернулась к нему – медленно, словно зомби. Шмыгнула носом.
– Вы не представляете, как я хотела за него замуж… Видимо, верна примета: когда мечты сбываются, следует ожидать, что рано или поздно судьба предъявит тебе счет… Но почему так рано?
Он не знал, что ответить. Коснулся ее плеча, как бы уверяя, что поддерживает в трудные времена, помялся, растворился в сумерках.
Перед наступлением темноты он стал свидетелем еще одной занятной сценки. Иван Максимович Лаврушин разговаривал на повышенных тонах с самим Манцевичем! Видно, похрабрел от спиртного. Кроме этой парочки, на борту никого не было. Манцевич стоял, держась на ограждение, прямой, как шпала, губы брезгливо поджаты, а бывший инженер высказывал ему неприятные вещи. Он говорил и говорил, жестикулировал, гнул в волнении пальцы, доставая ими почти до носа оппонента. Тот не выдержал, не сильно, но достаточно грубо оттолкнул Лаврушина от себя. С первого раза не дошло – Лаврушин снова замахал конечностями. Определенной выдержкой Манцевич обладал – мог бы врезать. Но все же родственник шефа. Отвернулся, выражая презрение. А тот продолжал наседать. Суть конфликта не улавливалась за порывами ветра, Турецкий рискнул приблизиться. Лаврушин резко замолчал, уставился на сыщика – на зрение этот тип пока не жаловался. Манцевич тоже повернул голову, смерил сыщика раздраженным взглядом. Перейти роковую черту Турецкий не решился. Да и какой смысл – в его присутствии ни слова не скажут.
Он вернулся в каюту, ждал рождения дельных мыслей. Но мысль была одна: до полной задницы еще время есть. Так казалось. Куда спешить? Работать надо обстоятельно, вдумчиво. Леонардо да Винчи, например, двенадцать лет рисовал губы Джоконды. Возможно, он что-то упустил на начальном этапе. Значит, надо пройти все заново. С чего он начал? Вошел в каюту Николая, где его вниманию был предложен хладный труп. В первый раз он толком не рассмотрел место преступления. Вторично – над душой висели Манцевич с Феликсом, отвлекали, как могли, и он опять мог что-то упустить. Нужно осмотреть каюту в третий раз…
Покидая свое убежище, он глянул на часы. Скоро девять вечера. Ужин уже состоялся: он видел, как мобилизованные Гердой матросы растаскивают по каютам еду. Все питались в своих апартаментах, смерть на судне и "волевые" решения Голицына принесли свои плоды – люди не хотели видеть себе подобных.
Он провалялся в каюте не меньше часа. Самое время размять кости. Он вышел в коридор и крайне удивился, обнаружив, что освещение в нем почти отсутствовало. Лампы светили в треть своих возможностей. Верный признак, что в мире глубокий кризис, и экономят буквально на всем. Он ждал, пока глаза привыкнут к полумраку. Справа послышался скрип, с улицы вошел Шорохов – с левым глазом у него все было в порядке, покосился на замершую фигуру "гениального" сыщика, тяжелой поступью направился к трапу в машинное отделение. Затряслись перила, стоптанные бутсы загремели по ступеням…
Турецкий сделал пару шагов, встал у разделительного барьера между отсеками – вновь донесся шум, на этот раз из носовой части. В глубине коридора объявилось смутное пятно – кто-то вошел с улицы. Турецкий прижался к стене – благодаря выступу, его могли и не заметить. Пятно приближалось, делалось резче, обретало контуры женской фигуры, и вскоре превратилось в понурую Ольгу Андреевну. Она остановилась у своей каюты, хотела войти, но дверь оказалась запертой. Она вздохнула, постучалась. Дверь открылась не сразу – ей пришлось стучать несколько раз.
– Ах, Оленька, прости, я машинально заперся… – заплетающимся голосом пробормотал Лаврушин.
– Господи, ты напился, Ваня!.. Зачем ты это делаешь? Не пей больше, я очень тебя прошу.
– Ладно, Оленька, я постараюсь… Слушай, я тут собрался пройтись, ты не возражаешь, если я ненадолго отлучусь?
"Козел этот Лаврушин", – подумал Турецкий. Женщина, видимо, возражала, захлопнулась дверь, настала тишина. Он выждал несколько секунд, Лаврушин не выходил – видимо, Ольге Андреевне удалось его отговорить от "продолжения банкета". Он на цыпочках двигался по коридору. Охранника Салима в проходе не было, из чего напрашивались три варианта: первый – Салим забил на службу, второй – Голицын где-то шатается, третий – телохранитель вовсе не обязан торчать у закрытых дверей, раздражая и без того раздраженных пассажиров. Он ускорил шаг, добежал до первой каюты на правой стороне, посмотрел по сторонам, нажал на ручку. Что-то не так. Вроде полоска света пробивалась из-под двери, и вдруг пропала. Померещилось? Дверь открылась. В каюте было темно, вырисовывался контур иллюминатора – серая муть в круге. Он вошел, прикрыл за собой дверь, стал нащупывать выключатель.
Он ощутил движение воздуха, раздался треск, кто-то метнулся – тень на миг закрыла круг иллюминатора. Он машинально зажмурился, прикрыл лицо руками. Но удар пришелся сверху, по макушке! Словно крышкой от кастрюли отоварили! В голове зазвенело, искры посыпались, будто из-под сварочного электрода, мыслям и чувствам стало тесно в черепной коробке, голова взорвалась, и он просто упал…
Самое странное, что после взрыва он не потерял сознания, просто тело перешло в "спящий" режим – вроде бы готово к работе, но работать не хотелось. Мысли циркулировали в голове, он полностью понимал, кто он, где, и даже отдавал себе отчет, что случившееся – еще не полная задница, о неизбежности которой твердило подсознание. Секунды тикали в голове, каждое тиканье отзывалось болью. Единственное, чего он не понимал – это сколько времени он тут валяется. "Вставать пора, – подумал он. – Жизнь даром проходит". Он собрал всю свою волю, желание, стремление к работе, взгромоздился на колени, отыскал рукой стену, нашел выключатель, активировал освещение.
В каюте покойного Николая теперь он точно был один. Глянул на часы – бесполезно, циферблат расплывался перед глазами, он не видел стрелок. Он потащился в санузел, уставился на себя в зеркало. Совсем плохо. Зеркало отражало все что угодно, только не попавшего впросак сыщика. Пора в унитазе смываться. Пришлось открыть кран, подставить пылающую голову под освежающую струю. Несколько минут – и отражение в зеркале стало относительно знакомым. Прорисовались стрелки на часах – двадцать минут десятого. Он провалялся немногим менее получаса. Бесполезно бегать по судну и спрашивать, где находились люди в нужный промежуток времени. Не в состоянии он сейчас бегать. Позже. Это не Лаврушины, не Шорохов. Уже лучше… Он вытащил из подвесного шкафа чистое вафельное полотенце, вытер голову. Побрел в каюту, постоял у двери, приложив к ней ухо. В коридоре никого не было. Он принялся обшаривать каюту. Первым делом поднял с пола предмет, которым его отоварили по макушке. Квадратная полка из прессованных опилок – такие полки крепятся в шкафах на четырех кронштейнах (а если кронштейны ломаются – на огрызках карандаша). Их несложно установить и еще проще выдернуть, если надо кого-то треснуть по голове…
Бельевой шкаф был распахнут. Валялись джинсы, пара носков, вязаная кофта – то немногое, что Николай перед смертью успел разложить по полкам. Пустота в пенале свидетельствовала красноречиво. Помимо распахнутого шкафа, спортивная сумка посреди кровати, в ней кто-то грубо порылся, ящик, выдвинутый из тумбочки. Ситуация простая, как банальный гоп-стоп. Некто проник в каюту покойного, дабы найти в ней важную вещь (или просто посмотреть, что плохо лежит). Некто был уверен, что в каюту никто не войдет. Страх перед покойниками сидит у людей в подкорке, подчас он сильнее любопытства. Следственные действия в каюте уже проводили, и то, что здесь появится сыщик, считалось маловероятным. Незнакомец покопался в вещах Николая, проверил тумбочку, забрался в шкаф. Почувствовав человека за дверью, метнулся, чтобы выключить свет. Потом обратно. Когда возник Турецкий, он выхватывал полку из шкафа. Фигура "посетителя" в проеме обрисовалась недвусмысленно, даже после того, как он закрыл дверь, трудно было промахнуться…
Спасибо, что не убил. Турецкий поворошил содержимое сумки – мало удовольствия рыться в чужих вещах, если в них нет ничего интересного. Глянул в тумбочку, в шкаф, опустился на колени, обследовал узкое пространство под кроватью. Повторно прогулялся в гальюн, совместил неприятное с бесполезным…
Чем больше он смотрел на полку, валяющуюся под дверью, тем сильнее его разбирала злость. Упрямство Голицына граничило с патологической тупостью. Он почти не сомневался, что незнакомец явился сюда без перчаток. Какие, к дьяволу, перчатки? Где бы он их взял? На этой клятой полке из древесно-стружечной плиты имеются его отпечатки пальцев. Причем только его – во всяком случае, на нижней стороне полки. Прокатать пальчики всех присутствующих, помахать кисточкой по полке – способен даже начинающий криминалист. Полчаса работы, и можно брать злодея за воротник – а зачем вы, уважаемый, ударили по голове Александра Борисовича Турецкого? Что вы искали в каюте Николая Лаврушина? А не вы ли, часом, лишили его жизни?
Злость душила. Он осмотрел иллюминатор, на корточках исследовал участок пола, где лежал мертвый Николай, обнюхал стены, двери. Вышел в коридор, направился к себе. Прежде чем войти, на всякий случай приготовился к неожиданностям…
В каюте было пусто. Он заперся, развалился на кровати. Злость не унималась. Самое время начинать действовать жестко…
– Вы испугали меня. – Феликс вздрогнул, когда он материализовался у того за спиной. Писатель с изогнутой трубкой в зубах стоял под фонарем и пристально смотрел на воду. Его терзали непростые думы.
– Я старался, – признался Турецкий. – Имею вопрос, Феликс.
– С вами что-то не так, – заметил писатель, отступая на шаг и пристально всматриваясь в сыщика. – Одно из двух: либо вас ударили по голове, либо вас накрыло второй волной "вчерашнего". Лично я бы сделал ставку…
– На яхте завелось привидение, – поведал Турецкий. – Бегает по судну и бьет по голове всех, кто попался под горячую руку.
В глазах писателя блеснуло беспокойство. К сожалению, рассеянный желтый свет не позволял в должной мере оценить цветовые перемены в лице.
– Позвольте, если это шутка?..
– То несколько мрачноватая, допускаю. Это не шутка, Феликс. Советую почаще озираться. Вопрос такой. Перед отплытием яхты вы стояли на задней лестнице и разговаривали по телефону. В частности, вами были произнесены следующие слова: "Да, конечно, он здесь. Но, знаете, мне не очень нравится данная затея". Хотелось бы, чтобы вы прокомментировали – о чем, собственно, шла речь.
То, что Феликс забеспокоился, значило не сказать ничего. Он попятился, оглянулся, схватился за леер, как будто Турецкий уже выбрасывал его за борт.
– Что за чушь, Александр Борисович?
– Желательно только правду, Феликс, – настаивал Турецкий. – И ничего, кроме правды. Знаете, после встречи с местным привидением у меня напрочь пропало желание вести себя деликатно. Вы можете пожаловаться Голицыну, но и я могу сделать то же самое. Если он узнает, что вы что-то утаиваете…
– Да тише вы… – Феликс схватил его за руку, бросив взгляд через плечо. Турецкий обернулся. Человек облокотился на поручень метрах в пятнадцати от них. Они не видели, куда он смотрит – на воду или на то, как детектив общается с писателем. По сутулой фигуре можно было допустить, что это Иван Максимович Лаврушин.