"Это стремление Ольги Андреевны быть в центре внимания становится просто раздражающим", – думал Турецкий, отравляясь в путь. Через несколько минут в узком пространстве между кормовой частью нижней палубы и машинным отделением собрались все – даже те, кто считал, что происходящее не имеет к нему никакого отношения. Ругался и скрипел зубами Голицын, хваталась за сердце Ирина Сергеевна. Плакала Ольга Андреевна. Опрос выявил следующее. Примерно без четверти три Ольге Андреевне Лаврушиной приспичило выйти из каюты. Салим стоял на посту – между каютами хозяина и Лаврушиных. Парень неприхотливый, не нуждается ни во сне, ни в еде, ни в питье, и естественные физиологические позывы умеет переносить стойко. В предыдущие полчаса он никуда из коридора не отлучался – встал на пост, как только люди разошлись по каютам. Отчет Салима был предельно доходчивым – русским языком парень владел. Вышла Ольга Андреевна – вылитая смерть, а не женщина. Дрогнуло даже его черствое сердце. Он заступил дорогу – вы куда, дескать? "Пустите меня, Салим, я хочу увидеть своего сына", – попросила женщина. "Ольга Андреевна, – растерялся телохранитель, – он мертв, его тело в холодильной камере". "Я знаю, – сказала женщина, – вы же не считаете, что я сошла с ума? Все в порядке, Салим, я просто хочу побыть рядом с сыном, пока его не закопали в землю. Ведь в этом нет ничего криминального, правда?" Мыслить нестандартно Салима тоже обучали. "Хорошо, Ольга Андреевна, вы можете пройти к своему сыну, но я пойду с вами. Разорваться охранник не мог, решил, что важнее быть с женщиной, нежели торчать под каютой Голицына. Женщина равнодушно пожала плечами – как хотите, мне все равно. Они прошли по коридору. Салим спускался первым… и вдруг насторожился – обычно перед дверью в холодильную камеру горит плафон. В этот час он не горел. Он шепотом приказал Ольге Андреевне притормозить, извлек фонарик из нагрудного кармана. И покатилось! Под дверью в камеру лежал Глотов, из головы сочилась кровь. Он не был мертв – уже прогресс! Шевелился, стонал, пытался привстать. Салим помог ему подняться, прислонил к стене. Заволновалась Ольга Андреевна, подбежала, стала платком вытирать с него кровь, спрашивала, что случилось. Глотов уже оклемался, голова у него болела, но работала. Из сбивчивых объяснений матроса явствовало, что примерно без пятнадцати три он вышел из каюты, чтобы совершить обход нижней палубы и трюма (таково распоряжение Голицына – подвергать "Антигону" периодическому обходу). Когда он уходил, Шорохова не было в кубрике – тот дежурил в рубке и на верхней палубе. Он даже не видел своего коллегу. Первым делом спустился в машинное отделение, поколдовал у пары аппаратов, повозился с генератором. Минут через десять отправился наверх, тоже удивился, почему не горит свет (вроде горел), скрипнула дверь – буквально под носом, он почувствовал толчок, потерял равновесие, ударился виском о вмонтированный в переборку уголок. Сознание шатнулось. Провалялся он в беспамятстве, видимо, недолго, очнулся от сильной боли. В этот момент и подоспели Салим с Ольгой Андреевной.
Тупоголовым охранник не был – мыслил правильно. Кому и зачем понадобилось ночью холодильное отделение? Он бросился внутрь, распахнул шкаф, в котором лежало тело…
Мертвец испарился. Ошеломленный охранник проверил на всякий случай остальные шкафы – тела не было. В отсек вошла Ольга Андреевна, почувствовавшая неладное, подошла к раскрытому шкафу… побелела, подкосились ноги…
Когда пришел Турецкий, ее уже подняли. Сыграть такое потрясение невозможно – последнее обстоятельство наложило на Ольгу Андреевну неизгладимый отпечаток. Ее поддерживала Герда, та безжизненно висела у нее на руках, смотрела в пространство остановившимся взором, шепотом умоляла Всевышнего вернуть ей сына. Слезы катились по щекам. Казалось, что у нее окончательно повредилась психика. Когда всклокоченный и перепуганный Лаврушин попытался отобрать у Герды свою жену, она посмотрела на него, не узнав. Люди толпились в узком пространстве, озадаченно помалкивали.
– Бедная женщина, – вздохнула Герда, провожая глазами уходящих Лаврушиных. Супруга все же признала свою половинку, не стала возражать, когда он обнял ее за талию. – Лично я бы после такого точно свихнулась. Какие потрясения, господи…
– Ситуация, в принципе, ясна, – неуверенно заявил Феликс, покосившись на Турецкого, – надеюсь, наш уважаемый сыщик спорить не будет. Кого-то тронуло за живое его предположение об идентификации личности убийцы посредством несложных криминалистических действий. Он испугался, что оставил в теле частички своего эпителия. О том, что Николай в холодильнике, знали все. Выключил свет, прокрался в холодильник, отрубил Глотова, когда тот проходил мимо, и пока бедняжка не пришел в сознание, выволок тело и выбросил, от греха подальше, за борт.
– Он должен обладать достаточной силой, – проворчал Турецкий.
– Ну да, – согласился Феликс. – Если он был один, – и украдкой покосился на супругов Буи, которые стояли в проходе и ошеломленно таращились на новую сцену в театре абсурда.
– А вы уверены, что они выбросили мертвеца за борт? – с каким-то зловещим присвистом вопросила Герда. – А вдруг Николай все еще на корабле? Может, его куда-нибудь перепрятали?
– О, господи, что вы такое говорите, Герда?.. – Феликс театрально перекрестился. – Зачем кому-то перепрятывать тело?
"А чтобы смешнее было", – подумал Турецкий.
– Итак, Александр Борисович, жизнь поставила перед вами новую неразрешимую задачку? – насмешливо вопросил Голицын. – Как насчет поработать?
– Вы еще не поменяли свое решение? – дерзко бросил Турецкий. Голицын не ответил. Он ушел, смерив долгим и проницательным взором супругу, которая после каждого происшествия становилась бледнее и незаметнее.
– Салим, постойте, – он схватил за руку охранника, который вознамерился следовать за господином. – Я вынужден задать вам несколько вопросов. – Уж снизойдите, если не сложно.
– В чем дело? – нахмурился Салим.
– Вы постоянно находились с Ольгой Андреевной, не так ли?
– Да.
– В промежуток времени между тем, как разошлись люди по каютам, и выходом на сцену Ольги Андреевны, вы никого не видели?
– Нет.
– Я не просто от нечего делать спрашиваю, Салим. Из коридора не видно лестницу к холодильникам и машинному отделению, она немного левее, но если бы человек вышел из одной из кают, чтобы туда спуститься, вы должны были его заметить…
– Должен, – подумав, согласился Салим, – но никого не было.
– Вы должны были видеть Глотова, который вышел из каюты и направился вниз.
– Глотова видел, – кивнул охранник. – Он вышел из каюты и пошел вниз.
– И это… все?
– Да, – Салим решительно кивнул.
– А вам не кажется, что это форменное безумие? Кого прикажете подозревать – вас?
Охранник равнодушно пожал плечами. В принципе, он мог сбегать в трюм, хрястнуть Глотова виском об "острый металлический предмет", забрать тело, сбросить за борт и вернуться, прежде чем вышла из каюты Ольга Андреевна. Но зачем, для того чтобы это сделать, ждать, пока проснется Глотов? Не логичнее ли было подождать, пока Глотов сделает свои дела и уберется с этого участка яхты?
– Хорошо, – не стал накалять ситуацию Турецкий, – не буду делать из вас злодея. Никакой вы не злодей, не для того вас сюда поставили. Стало быть, вы настаиваете, что в ваше присутствие никто незамеченным выйти из кают не мог, а значит, люди в каютах нижней палубы – вне подозрений?
– Это так, – с достоинством кивнул Салим.
– Исходя из вышесказанного, исключаем Игоря Максимовича с женой, Ольгу Андреевну с супругом, уважаемого писателя, чету Буи, господина Манцевича и трудолюбивую Герду.
– Исключайте, – безучастно пожал плечами охранник.
– Отлично, – улыбнулся Турецкий. – Шорохов, вы слышите? – повернулся он к матросу, который присутствовал при разборе полетов и озадаченно почесывал родинку на шее. – Остаетесь только вы. Лишь у вас была возможность стибрить тело и настучать по черепу приятелю.
– Чего? – недоверчиво протянул матрос, меняясь в лице. – С какого это перепугу?
– Свою причастность вы отвергаете, не так ли?
– Эй, минутку! – заволновался матрос. – Чего бы это я Пашке по черепу стал стучать? На хрена мне это надо?
– Вы единственный из списка фигурантов, кто во время предполагаемого похищения тела находился на верхней палубе, а стало быть, со стороны правого борта могли проникнуть на лестницу незамеченным.
– Да бросьте, – фыркнул матрос, – чушь собачья! Откуда вы знаете, когда стибрили тело? Я вообще сидел в рубке, журнал листал, мониторинг проводил…
– Мониторинг обнаженных девиц, – хрюкнул Феликс. – И то правда, труд нас когда-нибудь погубит. А наш наемный работник, между прочим, прав. Выкрасть тело могли задолго до того, как наш красавчик получил по кумполу. А почему он получил – история темная, и без бутылки в ней не разобраться.
– Но ваша фраза "задолго до того", – усмехнулся Турецкий, – предполагает отрезок времени, когда Салим находился в коридоре и, по идее, должен был кого-то заметить. Но имеются еще три варианта.
– Ух, ты, – удивилась Герда, – целых три!
– Судите сами. Салим мог отвернуться. Некто выскользнул, на цыпочках пробежал не слишком-то протяженное пространство. Мягкая дорожка скрадывает звук шагов. Тем же образом вернулся, поскольку дверь оставил не запертой. Для этого варианта идеально подходите вы, Герда. От вашей каюты до лестницы – раз шагнуть.
– Протестую! – возмутилась Герда. – Я не так уж часто сплю, поэтому любую возможность использую на сто процентов. Вы что? – ее лицо стало наливать злостью. – Это совершенно точно не я. Я же знаю…
– В том и состоит наша нелегкая сыщицкая доля, – вздохнул Турецкий. – Вы это знаете совершенно точно, но я ведь этого не знаю? То, что для вас смешно, для меня вовсе не факт. Второй вариант – наш Салим куда-то отлучился, но не хочет этого признавать, чтобы не уродовать свой послужной список. Например, в туалет или попить водички. Пока он отлучался, произошли события.
Салим пожал плечами. Прочесть что-то объективное на его физиономии было в принципе невозможно.
– И третий вариант. Пробраться на лестницу мог любой из присутствующих на судне. Даже вы, господин Манцевич, – он смело повернулся к молчащему секретарю, который удивленно повел бровями и кивнул, давая понять, что оценил выражение почтения. – В моей каюте, например, несложно открыть иллюминатор и выбраться на палубу к ограждению. Всего-то требуется – чуток гибкости. А затем войти с правого борта и незамеченным забраться в холодильную установку. Выволочить тело на ту же сторону, перевалить через фальшборт и проторенной дорожкой вернуться в каюту. Согласны, Манцевич?
– Согласен, – кивнул секретарь, не стирая с лица очень тонкую ухмылку.
– Кроме меня, – фыркнул Феликс. – Помните, как Винни-Пух застрял в норе у кролика? Я, конечно, не Винни-Пух, но… Не пролезу я в эту дырку. Хоть тресни, не пролезу.
– Мы обязательно проведем эксперимент, – улыбнулся Турецкий. – И посмотрим, на что способен человек, когда его обуревает идея фикс.
– Небольшое уточнение, – вкрадчиво произнес Манцевич. – Идея насчет иллюминаторов достойна всяческих похвал. Но в двух каютах конструкция иллюминаторов имеет серьезный дефект. Или, скажем так, особенность. Их устанавливали не так давно, поскольку старые вышли из строя. Внешне новые иллюминаторы похожи на старые. Но у прежних петли располагались с одной стороны, как у обычных окон, и имелась возможность распахнуть иллюминаторы настежь. У двух последних конструкция другая. Имеются две оси – вверху и внизу. При повороте рукоятки сжимается уплотнение, и иллюминатор просто поворачивается. Часть его оказывается снаружи, часть внутри. Конструкция не съемная. Пролезть в такое недоразумение сможет только кошка. Но для проветривания вполне достаточно.
– И один из таких иллюминаторов, следует полагать, в вашей каюте?
– Точно, – ухмыльнулся Манцевич, – а второй у Лаврушиных.
– Забыли про четвертый вариант, – пробормотала Герда. – Ведь где-то по яхте разгуливает призрак Ксении… Хотя вопрос достаточно интересный: зачем призраку Ксении мертвая оболочка Николая?
Она сказала это тихо, но все услышали. Повернули головы, замолчали. Турецкий почувствовал, как спина покрывается мурашками…
Выспаться в эту ночь замороченным пассажирам так и не удалось. Отвергнув все правила деликатности и человеческого общежития, Турецкий расхаживал по каютам и тряс заспанных людей. Меньше всего его волновало, что о нем думают и что говорят. Убийство, пропажа человека, нанесение телесных повреждений (про случай с самим собой он тактично умалчивал), похищение мертвого тела с целью сокрытия улик – события серьезные, он должен выслушать мнения людей, а также их версии собственных перемещений. Он не побоялся вторгнуться к Голицыну, не смутился навестить Лаврушиных. Ольга Андреевна не спала, она в горячке металась по кровати, звала своего сына, а когда над ней склонился Турецкий, она его не узнала, схватила за грудки, тяжело задышала, забормотала неразборчивые слова.
– Не трогайте Оленьку, – умолял Лаврушин, пристраивая на лоб жене мокрый платок. – Ей очень плохо, разве вы не видите?
Женщина была в критическом состоянии. Психологической помощью тут уже не отделаться. Неизвестно, что будет с ней к утру. Лаврушин выглядел подавленным, сломленным, растерянным. Он не имеет ни малейшего понятия, что за темные силы тут витают. За что им такое? Они не провинились ни перед кем, за что Господь насылает на них одну кару за другой? Нет, он не заметил ничего подозрительного. В преддверии ночи он, усовестившись, перестал пить. Три часа во рту ни капли не было! Да, он напуган, голова не варит, строить версии не способен. Он сильно переживает за состояние Оленьки, ей нужен врач, а где его найти в открытом море? Голицын слушать ничего не хочет, ублюдок несчастный! Иван Максимович был недавно у брата, пытался его урезонить. Но тот только ухмыляется, упрямый осел…
Голицын, в самом деле, не хотел ничего слушать.
– Открою вам страшную тайну, Александр Борисович, – сказал он, запинаясь на каждом слове. – Лично я к тому, что происходит на яхте, не имею причастия ни одним боком. Какого бы тогда дьявола я требовал с вас это чертово расследование? Так что, смело оставляйте меня в покое. А над остальными, включая мою жену, измывайтесь, как подскажет вам фантазия.
– Вы не очень ладите со своей женой?
– А вот это тоже не ваше дело, – Голицын пьяно засмеялся. – Вы же у нас проницательный, сами делайте выводы. А меня оставьте в покое.
С наблюдательностью у миллионера в этот день было не очень, а вот с потреблением горячительных напитков – вполне даже ничего. Так что на допрос особенно рассчитывать не приходилось. Большую часть времени Голицын провел у себя в каюте, что может подтвердить Салим. Из каюты он и выходил "на происшествия". Ирина Сергеевна смотрела на него взором умирающей Богородицы и тоже отнекивалась. Поболтав с Турецким на верхней палубе, а было, она точно помнит, двадцать три часа и пятнадцать минут, она пришла в каюту. Но там было скучно, тошно, она надела кофточку и вернулась – на верхней палубе как раз никого не было. Там и привязался к ней повторно Турецкий, когда случилось это странное происшествие (первое по счету) с Ольгой Андреевной. О втором же происшествии она узнала из шума, воцарившегося в коридоре. Вышла вместе со всеми, чтобы посмотреть.
– И ни слова, так сказать, вне протокола? – уныло вопросил Турецкий.
Женщина задумалась, энергично затрясла головой. Может, достаточно на сегодня? С удовольствием пообщалась бы с детективом (такой приятный мужчина), но дико раскалывается голова и тянет в летаргический сон.
От разговоров с этими людьми уже трясло. Буи сидели в каюте, знать ничего не знают, видеть ничего не видели. Но мы же столкнулись с вами, Робер? – Правда?! Да, действительно, паршиво как-то, но вспоминается. Когда же это было? Простите, детектив, происходит столько событий, они просто не вмещаются в голове и не раскладываются по полочкам. Почему бы вам еще раз не поговорить с Голицыным – неужели нельзя на него повлиять? Хотя какой из вас, прошу прощения, переговорщик… Ничего, если Николь завтра будет в состоянии, она выскажет этому глупцу все, что думает о нем и о его стране…
Его визиты не оставляли людей равнодушными. В лучшем случае, они корчили такие мины, словно им на завтрак подсунули протухшую овсянку. Герда завершила свои таинства на камбузе, доползла до каюты, уснула, не чуя ног – и это все, что она делала в то время, когда похищали многострадального Коляшу. Нет, полезных соображений она не припасла. Преступник заметает следы, она согласна с Феликсом. Он рискует, но, видимо, знает, что делает. Не страшно ли ей находиться на одной яхте с убийцей? Очень страшно, но она уже знает: если не будет совать свой нос в чужие дела, то с ней ничего не случится. А в принципе даже увлекательно, адреналин, все такое, будет, что вспомнить тоскливыми зимними вечерами…
Феликс подтвердил историю с анонимной тенью, причем новейшие его показания практически не отличались от предыдущих. Половую принадлежность анонимной личности он, к сожалению, не рассмотрел, даже не понял, человек ли это был. Знал бы он заранее, что нужно погнаться за тенью, он бы, конечно, погнался, бросил бы все и кинулся бы в погоню. Но он не знал. О происшествии с Ольгой Андреевной стало известно позднее. Исчезновение Ксении его потрясло. "Выемка" трупа из холодильника, если честно, восхитила своей виртуозностью. Нет, он не принимает участия в криминальных игрищах – он про них пишет. Это две большие разницы. Так что лучше сыщику поискать в другом месте. В каком? Откуда он знает? Он все уже проанализировал, активно поработал клеточками серого вещества, но ничего не придумал. В книгах проще. Там действие подчиняется твоей воле, и пусть не все удается распланировать, порой приходится импровизировать, сочинять по ходу, все же это твое. А здесь… Если честно, он боится, что однажды своими предположениями может угодить в точку и разделит участь Николая и Ксении. В лучшем случае, Глотова, который отделался незначительной черепной травмой.
Упомянутый матрос отлеживался в каюте и трагически вздыхал. Ничего себе, дела. Да нет, все нормально, душа и тело не пострадали, только голова немного побаливает. Ну, ничего, походит пару дней с обвязанной головой, целее будет. Одно плохо – теперь он будет в ужасе шарахаться от темноты. Скотофобия, сэр? – О чем вы, детектив? Мы коров не боимся! – Пришлось объяснять необразованному человеку, что скотофобия – это вовсе не боязнь крупного рогатого скота, а неконтролируемый ужас перед темнотой.
– Да знаю я, что темнота не страшна, – кряхтел Глотов, ощупывая непривычные бинты на голове, – страшен тот, кто в ней прячется. Но опыт, как говорится, уже в копилке.
– Предъявите счет Голицыну, – посоветовал Турецкий, – пусть оплачивает ваши моральные издержки.
– Предъявишь ему, – усмехнулся матрос. – От таких "предъяв" можно не только с дыркой в башке проснуться, но и вообще без башки.
– Вы точно не видели, кто на вас напал?
– Да истинный крест, – проворчал матрос, – разглядел бы – таких бы дюлячек этому кренделю навешал… мало бы не показалось. И – плевать, кто он такой и что будет дальше. Вообще ничего не видел, темно там было. Скрипнула дверь, толкнули, искры в голове – и доброй ночи, мальчики и девочки…