Но вот… Кажется, это случилось на второй день… Кристина полулежала в кресле и смотрела на портрет Гюстава. В голове - полная опустошенность. По квартире неслышно двигались люди. Или тени? Что-то двигалось и разговаривало. И через затуманенное сознание донеслось: "Кремация… Кремация состоится… Кремация готовится…"
Как? Почему кремация?!
Кристина позвала, и к ней бросилось несколько человек.
- Почему кремация? Он всегда был против. Он часто говорил, что если вдруг… случится, то… кремации не надо!
И все вокруг засуетились, зашуршали:
- Почему кремация?
- Кто распорядился?
- Кто решил?
Никто не знал, кто и почему решил, что Гаро нужно кремировать. И тут среди общего замешательства появился месье Курне и пояснил, что мадам Кристина Гаро сама распорядилась - кремировать, но, видимо, позабыла.
- Нет, - отвечала Кристина, - я такого не говорила никогда. Он всегда был против.
Все решили, что месье Курне что-то напутал и не так понял мадам Гаро. Однако он принялся доказывать, что лучше всего кремировать. Так продолжалось какое-то время: Кристина говорила "нет", а он с жаром переубеждал.
На Курне стали шикать - услужливый полицейский явно переступал грань.
От бессонных ночей и возникшего спора Кристине сделалось плохо, послали за доктором, и она не помнит, чем кончилась эта странная стычка. Но кремировать Гюстава не позволила.
- В каком морге хранился труп? - спросил Жан-Поль.
- В клинике Фош.
- Вы были там?
- Нет. Не могла. Не смогла.
Жан-Поль поднялся, поцеловал Кристине руку.
- Я покидаю вас, но еще не раз приду.
Жан-Поль хотел тут же ехать в клинику Фош, но на улице уже сгущались сумерки. Решив, что на сегодня хватит, не спеша направился к Триумфальной арке. Зажигались огни. Каменный свод арки, подсвеченный снизу, словно огромный магнит притягивал к себе вереницу машин, и они, как заводные игрушки, крутились вокруг разноцветным кольцом.
На Елисейских полях текли потоки людей, сияли витрины авиакомпаний, автомобильных магазинов, модных лавок. Жан-Поль занял столик на тротуаре, заказал лимонад и, отдыхая, рассматривал прохожих.
Публика на Елисейских полях особая - экстравагантная, праздная. В вечерние часы народу прибавляется, но не дела гонят людей в этот прогулочный уголок Парижа. Жан-Поль на свой лад разглядывает прохожих: приметив чем-то заинтересовавшего его человека, он следил за ним, пока тот не скроется, не затеряется в толпе. Случалось, что запримеченная фигура проходила мимо снова и снова.
В третий раз из толпы вынырнула рыжеволосая девица в высоких сапогах и голубых брюках-галифе, тесно облегавших круглый, как глобус, зад. Стремительная, с наклоном вперед походка и голубые округлости делали женщину похожей на воздушный шар - казалось, она вот-вот взлетит и повиснет в воздухе.
Дважды продефилировал мимо курчавый юноша с белоснежной болонкой на поводке. Собачка поминутно останавливалась, чтобы взглянуть на хозяина, и он одобряюще ей улыбался.
- Месье Моран? Добрый вечер, месье Моран!
Высокий русоволосый молодой человек приветливо улыбался, но Жан-Поль не припоминал незнакомца.
- Вы меня не узнаете, месье Моран? Робер Дюк - друг вашего племянника Клода, журналист. Вот, пожалуй, пока и вся моя биография.
- Ах да, Робер! Конечно. Я вас не узнал, и немудрено - мы виделись всего один раз. Присаживайтесь.
- Я вам не помешал?
- Разве я похож на занятого человека?
Некоторое время они молчали. Жан-Поль прикидывал, с чего бы начать беседу. Но Робер заговорил первым - непринужденно, словно сам с собой.
- Когда вижу вот так, как сейчас, большую толпу, то мне почему-то представляются вереницы гробов. Да! Вся эта толпа видится мне лавиной черных ящиков, плывущих туда и сюда. Почему так? Очевидно, потому, что все, кто сейчас здесь идет, обязательно скончаются. - Робер засмеялся. - Наверное, я - ясновидящий!
- Возможно, месье Дюк. Но не кажется ли вам, что толпа эта - вечная. Точно так же все шло, двигалось и столетие назад, когда никого из тех, кто сейчас идет, не было и в помине. И так же будет через сто лет.
Народу на Елисейских полях прибывало, как бы подтверждая слова Жан-Поля о том, что толпа никогда не иссякнет. Снова мелькнула рыжая женщина-шар.
Робер Дюк неторопливо пил кока-колу, позвякивая кубиками льда в хрустальном бокале, словно собираясь их выплеснуть на стол, как игральные кости.
- Видите ли, месье Моран, может быть, я нечетко выразил свою мысль. Или, как говорила моя бабушка, упрямая нормандка, не с того конца начал разматывать клубок… Все они, кто здесь идет и едет, жует и выпивает, - все они уже втиснуты в свой гробы. Они каждый сам по себе. - Робер отодвинул бокал с тающими льдинками. - Как вы думаете, месье Моран, есть ли что-то такое, что их всех, в том числе и нас, объединяет, а? О, я не говорю - роднит, сближает, нет! Единит. Идеи, цели, идеалы, помыслы? Нет же! В каждом из нас выращен огромный, как баобаб, эгоист. И баобаб жрет не только окружающих, близких и далеких, но и самого человека. Вот сегодня мои коллеги поставили такой опыт. Сотрудница нашего журнала - пожилая дама со следами былой красоты - остановилась на оживленном перекрестке Больших бульваров. У ног - тяжелый, вместительный чемодан. Дама громко обращается к прохожим: "Месье! Мадам! Я оказалась в трудном положении: опаздываю на поезд и нет с собой денег на такси. Вот мое удостоверение личности - взгляните, оно в порядке! Возьмите его в залог и дайте пятьдесят франков - я опаздываю! Я верну деньги в ближайшие дни!" Прохожие шарахались, как от бешеной собаки. Мы снимали сцену скрытой камерой - сделаем документальный репортаж. Затем наша дама стала выпрашивать в залог хотя бы десять франков - ни одного сострадания, ни одних сочувствующих глаз. Наконец, несчастная просит хотя бы помочь донести чемодан до метро - но нет же! Стыдливо, как нашкодившие коты, наши славные парижане отворачивались и ускоряли шаг. И только один пожилой джентльмен, внимательно выслушав причитания сорвавшей голос женщины, протянул ей билетик на метро: "Может быть, вы успеете к вашему поезду". - Робер рассмеялся. - Месье Моран, хотите, я на спор лягу посреди тротуара, и все будут обходить меня, как лужу, и никто не спросит, что со мной?
- Нет, Робер, не хочу.
- Правильно, потому что знаете, что проиграете.
- Дело не в проигрыше, а в том, что аксиому не доказывают. Все, что вы сейчас говорите, я давным-давно хорошо знаю… Однажды, лет двадцать назад, по дороге в Марсель у меня испортилась машина, заглох мотор. Я голосовал на обочине шесть часов. Едва не умер от жажды, от досады, наконец, от отчаяния. Но никто даже не притормозил. И ваш репортаж открытия не сделает. Все так живут, и изменить ничего невозможно.
- Невозможно? Ну, тогда хотя бы пристыдить.
- Чем и кого стыдить, Робер? Это же концепция. Образ жизни. Философия. Люди убеждены, что они живут правильно, разумно, рационально. Скажите мне, кого всколыхнет ваш репортаж о даме с чемоданом? Вы же сами себе противоречите. Если битый час никто из прохожих не сделался в вашей затее положительным героем, то такой же будет и реакция всей страны. Ведь зрители и читатели - те же самые прохожие… Вас спросят: о чем вы, месье Дюк, хотели нам поведать? Что мы себялюбивы, несердобольны, эгоистичны? Да! Но покажите нам иных! А иных, дорогой Робер, увы, нет.
Робер сидел в излюбленной позе - вытянув ноги, балансируя на двух ножках стула.
- Тогда, по-вашему, и буравить эти черствые души не следует? Пускай каменеют, леденеют и дальше?
Жан-Полю наскучил разговор. Он уже давно понял, что они спорят впустую.
- Оставим этот сюжет, Робер, до иных времен. Поговорим о другом. Нужно выручать Клода…
И Жан-Поль без эмоциональной окраски, языком полицейских протоколов поведал Роберу о злоключениях его друга.
Они долго еще сидели в кафе, потом бродили по безлюдным переулкам. Робер был подавлен, поражен событиями. Сетования на эгоизм соотечественников и показавшийся оригинальным репортаж с дамой и чемоданом выглядели детскими играми в сравнении с тем, что стряслось с Клодом.
- В Иностранный легион журналистов допускают, месье Моран?
- Даже близко не подойти. Запретная зона.
- Но у них бывают увольнения? Значит, можно к нему приехать, повидать?
- Долгая и ненужная затея. К чему? Во-первых, мы не знаем, где он. В Обани, на Корсике, в Африке? А потом - что мы ему скажем? Нужно действовать здесь.
- Он вам напишет?
- Пока нет. Расставаясь, мы не знали, как пойдут дела. Полиция могла что-то заподозрить, напасть на его след. Тогда я оказался бы под колпаком - под наблюдением. А мне это сейчас совсем ни к чему.
- Что же мог разнюхать Гаро? За что его убили?
Жан-Поль остановился перед витриной. За стеклом сияли никелем и лаком новые модели автомобилей "ситроен". Рассматривая машины, он взял Робера под руку, и со стороны казалось, будто они увлеченно обсуждают новинки автомобильного сезона.
- Не будем ставить телегу впереди лошади или, как, вероятно, говорила ваша нормандская бабушка, - десерт не подают перед жарким. Что узнал Гаро и за что с ним расправились - это на десерт. Я работаю последовательно и ясно вижу, чего хочу, - доказать, что несчастного случая не было, а было преднамеренное убийство.
Жан-Поль помолчал.
- Когда я, вернее, мы с вами это докажем - предметно и фактами, тогда само собой, автоматически отпадет и обвинение против Клода, или, как он назвался, Симона Клиньянкура, в непреднамеренном убийстве. И он сможет открыто выйти из своего убежища и обвинять сам. Я рассчитываю на вас, Робер.
- Да, месье Моран. Вы можете на меня положиться и мною располагать.
- Встретимся завтра до обеда и навестим клинику Фош.
- Полагаете, что там можно будет что-то выведать?
- Вы, я вижу, никогда не подрабатывали скандальными сенсациями, всякими уголовными историями, не правда ли, Робер?
- Признаться, нет…
- Это чувствуется. В клиниках, а особенно в морге, вы можете узнать больше, чем на Блошином рынке, где без умолку тараторят тысячи людей.
- Почему?
- Профессиональная тайна. Вот поедем завтра в клинику Фош, и вы все поймете.
- Попробую расшифровать ваш ход… Так, труп Гаро, стало быть, пробыл какое-то время в клинике Фош. Факт тривиальный.
- Труп Гаро был помещен в морг клиники Фош и находился там до погребения. Так будет правильнее, точнее.
- Вы излагаете факты, как полицейские в своих рапортах, а я говорю…
- Не будем спорить, мой друг и друг моего племянника! Дело не в том, кто как выразился, а в сути.
- Вот мы и стараемся добраться до нее.
- Доберемся.
- Давайте отправимся в клинику пораньше, месье Моран.
- Согласен. С самого утра.
- Я вас разбужу звонком, не возражаете?
- О, Робер, я просыпаюсь с петухами!
Так они и решили.
Но сбыться их планам не было суждено. Как же капризна и своенравна судьба! Сколько замыслов рушится от неожиданных виражей событий и непредвиденных обстоятельств!
В ту ночь Жан-Поль почувствовал себя плохо. Горело в груди, кололо сердце, куда-то исчез воздух - словно его выкачали из квартиры, стал пропадать пульс. Хватило сил позвонить консьержке, чтобы вызвала врача…
Очнулся утром в реанимационном отделении, где кардиологи боролись за его жизнь, снимали последствия инфаркта. Сказалось все - годы, нервный стресс из-за происшествия с племянником, которое он усилием воли воспринял с беспечной миной, чтобы его не удручать, переезды в Марсель и Париж, напряжение ума, искавшего ходы и выходы из путаницы событий. И старое сердце не выдержало, дрогнуло, надорвалось.
Из больницы Жан-Поль передал Роберу записку: "Скажите от моего имени Кристине Гаро, чтобы на порог не пускала никого из посторонних и особенно - капитана Курне. Пусть и горничную предупредит. Как это я упустил, когда был у нее!"
Глава пятая
Жан-Поль начинает расследование
Прошли месяцы, прежде чем Жан-Поль и Робер смогли снова вернуться к делу Гаро, о котором в стране уже стали забывать. Жизнь приносила новые события, сенсации, происшествия, и пресса, естественно, переключалась на них.
Как только Жан-Поль оправился от недуга и стал выходить на прогулки, он сразу же предложил Роберу поехать в клинику Фош.
- Мы и так уже невосполнимо потеряли время, - сокрушался он. - Будем наверстывать.
Клиника Фош представляла собой целый медицинский городок с улицами-аллеями меж корпусов, с табличками "Хирургия", "Травматология", "Урология". В назначенный час главный врач месье Дежан принял их - любезно и корректно. Любезность, видимо, адресовалась прессе, а корректность - следователю в отставке.
- Чем могу быть полезен, уважаемые месье?
И Дежан скользнул взглядом по стенным часам - одновременно и незаметно, и напоказ.
- Мы по делу Гюстава Гаро. - И Жан-Поль положил на стол удостоверение.
- Слушаю вас.
- С того момента, как труп был обнаружен в лесу Рамбуйе, и до захоронения он находился в морге клиники.
- Очевидно. Я, признаться, не помню всех, кто гостит у нас. Но есть полная документация.
- Вот ее-то нам и нужно, месье Дежан. Я имею в виду медицинское заключение о причине смерти Гаро.
Главный врач отдал распоряжение секретарю, и через пять минут Жан-Поль держал тоненькое досье из двух страниц машинописного текста, который начинался словами: "Смерть наступила из-за несовместимых с жизнью повреждений внутренних органов, переломов костей конечностей, кровоизлияния…" Далее шло подробное описание смертельных травм и в конце - подписи врачей.
- Они здесь, я могу их видеть? - спросил Жан-Поль, ткнув пальцем в бумагу.
Дежан не понял.
- Врачи, месье Дежан, врачи, которые составили это заключение и подписались под ним, могу ли я их видеть?
Дежан взглянул на фамилии медиков и покачал головой.
- О нет, месье, ничем не могу вам помочь. Это заключение сделано не нашими врачами - оно поступило вместе с телом покойного. Наши эксперты дают свое заключение лишь в том случае, когда, извините за профессиональную терминологию, клиент прибывает без сопроводительных документов. А месье Гаро прибыл со всем необходимым.
- А кто же они, эти эксперты, выдавшие свидетельство?
- Здесь все указано: судебный эксперт такой-то, хирург, анатом… И бланк неотложной помощи города Рамбуйе. Свидетельство в порядке, месье.
- Значит, в вашей клинике повторная экспертиза не делалась, и труп никто из здешних врачей не осматривал?
- Да, месье. Иначе в досье было бы отмечено.
Жан-Поль попросил снять фотокопию этого документа, ему тут же ее сделали, и они простились с доктором Дежаном. Плутая по аллеям медицинского комплекса, Жан-Поль и Робер никак не могли отыскать морг. Встреченный санитар показал им на стоящий вдалеке ангар. Оказывается, указателя туда не было по гуманным соображениям - чтобы морально не травмировать больных, гуляющих по территории.
Робер усмехнулся.
- Кажется, я все-таки сделаю репортаж про заботу о человеке. Ведь не поставили же на перекрестке красочное рекламное панно "Морг" с услужливо приглашающим туда гробовщиком.
Они направились к отдаленному зданию без окон с одной дверью посередине фасадной стены.
- А вам, Робер, не приходилось бывать в Монако, в игральном казино Монте-Карло? - зачем-то спросил Жан-Поль.
- В Монако - да, а в казино - нет.
- Видите ли, эта металлическая дверь, к которой мы приближаемся, странным образом напоминает мне Монте-Карло… В казино есть исключительно гуманный обычай. Если вы проигрались в пух и прах, если вы на грани самоубийства и готовы пустить себе пулю в висок, вскрыть вены или скушать яд, то вас очень элегантно обслужат за счет казино. Вас выведут из игровых залов через особую дверь - она потаенная и матово мерцает металлом, как эта, что в стене морга, к которой мы подходим.
Вас выведут через такую тайную дверь, усадят в поджидающий автомобиль и прикажут шоферу: "Гони!" И он отвезет вас куда-нибудь подальше от дворца казино. Чтобы вы своей дурацкой смертью - не дай бог - не испортили настроения игрокам, не сбили у них азарт, не запачкали кровью ковры… Вот это сервис, а? Нет, Робер, вы не правы - гуманность на свете есть! Итак, мы пришли. А как здесь открывается? Или нужно сказать "сим-сим"?
Робер отыскал неприметную кнопку звонка и жал до тех пор, пока дверь не сдвинулась, упрятавшись в стену.
- Входите! - недовольным голосом крикнули из темноты.
Лысый, но нестарый мужчина смотрел на них с любопытством.
- Чем могу быть полезен, месье?
Жан-Поль, не мешкая, приступил к делу.
- Гюстав Гаро, труп, до захоронения находился здесь?
- Здесь, месье. С кем имею честь?
- Следователь по особым поручениям Жан-Поль Моран.
Смотритель морга поиграл бровями и морщинами на лбу, как бы говоря: "Подумаешь, мы и не таких видали!" Однако со стула встал.
- Кто-нибудь бывал у покойника?
- Нет, месье следователь.
- Подумайте, вспомните. Это важно.
- Нет, нет! Он же был в боксе!
- В каком это боксе?
- В обыкновенном боксе, месье. Есть общая покойницкая, а есть боксы-камеры на одного. Месье Гаро поместили в бокс и даже ключ у меня отобрали, в полиции хранился… Так распорядился комиссар.
- Как его зовут?
- Не знаю, месье. Откуда мне знать?
Когда они вышли и были метрах в пятидесяти, Робер сказал:
- Держу пари, лысый стоит в дверях и смотрит нам вслед, недоумевает.
- Нет, он спешно полез за бутылкой "Рикара", от которой мы его оторвали. Страж покойницкой пропитан анисовой настойкой, разве вы не почувствовали запах?
Робер обернулся.
- Вы правы. Дверь - наглухо. Так что же все это значит, месье Моран?
- Мое предположение подтверждается: капитан Курне - главное действующее лицо. Я не знаю, кто стоит за ним, на кого он работает, но работает исправно. Расправился с Гаро. Задержал Клода, обвинив в гибели издателя. Крутился вокруг вдовы, пытаясь кремировать тело. Стерег его в морге. Позаботился о липовом медицинском свидетельстве, чтобы подтвердить свою версию.
- Липовое свидетельство?
- Да, Робер, оно явно липовое. Мы это выясним в два счета. Позвоним в неотложную помощь Рамбуйе и узнаем, существуют ли там врачи, подписавшие эту бумагу. - И Жан-Поль похлопал себя по карману, где была копия документа. - И нам ответят, что такие не числятся. Да, капитан Курне - любопытная фигура. Надо бы познакомиться поближе. Но не сегодня. Есть ли у вас время, Робер?
- О да!
- А я полагал, что журналисты перегружены заданиями. Где-то читал, будто бы они на втором месте по непродолжительности жизни. На первом - повара, на. третьем - шахтеры.
- Я - исключение, месье Моран. Вам, кажется, рекомендованы прогулки? Так давайте отправимся в Булонский лес, и я расскажу о себе, если у вас есть охота слушать.
Стоял теплый осенний день. По аллеям Булонского леса носилась детвора, резвились собаки, с напускным безразличием прогуливались проститутки. На озере шумно хлопали крыльями утки.
Робер говорил неторопливо, обстоятельно и бесстрастно, словно не о себе, а о ком-то постороннем.