96. Тень гарроты
На следующее утро Клушин повез меня в аэропорт. Он пошел оформлять билеты и вернулся бледный.
- Что-то случилось? - догадался я.
- Да. И ужасное. В Париж ты полетишь не прямым рейсом, а с пересадкой.
- Ну и что?
- Да было бы ничего, если бы пересадка была не в Мадриде и самолет не был испанским.
Напомню, что в те годы Франко еще был жив, никаких отношений с Испанией у нас не было и только что там был казнен на гарроте коммунист Хулиан Гримау.
- Полетишь? - спросил меня Клушин.
- Полечу.
Прощались мы с ним по-серьезному.
Через десять минут после взлета я понял, что одного бокала воды после жирных гусей мало. Появилась стюардесса с подносом, а на подносе - с полдюжины бутылок.
- Кока-кола, минеральная вода…
Я взял минеральную воду, выпил две бутылки. Стюардесса улыбалась. А потом спросила, чем я буду платить. Оказалось, что услуга платная.
- Долларос? Песетас? Франкас?
Мне было ужасно жалко менять стодолларовую бумажку, мой единственный валютный резерв, а впереди еще был Париж. И я, больше для шутки, спросил:
- Рублос советикос?
Она утвердительно закивала головой, и я выдал ей пятидесятирублевую купюру с Лениным.
Она что-то пробормотала и ушла, а вскоре из глубины самолета появился громила, и шел он явно ко мне. Тень гарроты легла на мои плечи…
Однако по мере того, как он приближался, по его виду я понял, что он чем-то смущен. И правда, подойдя ко мне, он принялся извиняться. Оказалось, что у него нет сдачи в моей валюте, и "не соблаговолит ли господин получить сдачу в долларах, франках или песетах". Я согласился на франки. Он вежливо поинтересовался, не знаю ли я курс валют. Я знал.
Он дал мне сдачу во франках и, как мне показалось, остался доволен. Позже ребята мне сказали, что купюру с Лениным в те годы в Испании он мог продать за большие деньги.
Удачная финансовая сделка ободрила меня, и я начал подумывать о том, как бы в Париже встретить своих бывших студентов. Один из них, я знал, стал бухгалтером ЦК французского комсомола. Но по какому адресу послать ему телеграмму? В Союз молодых коммунистов Франции из франкистского Мадрида рискованно. Сокращенными буквами UJCF? Получится "на деревню дедушке". Нужен хоть какой-нибудь адрес. И я вспомнил адрес "Юманите": 9 Boulevard Poissonnière. Дальше было легче.
Из мадридского аэропорта Барахас я послал телеграмму: Paris 9 Boulevard Poissonnière и дальше UJCF. В "Юманите", конечно же, знают, что это Union des jeunes communistes français. А потом - фамилия моего знакомого. И текст: "Прибываю таким-то рейсом из Мадрида".
97. Встреча в соборе Парижской Богоматери
Каково же было мое изумление, когда я увидел, что у борта самолета меня встречает не кто иной, как сам первый секретарь французского комсомола!
Он был явно недоволен, но вежлив и проводил меня в общий зал, где меня ждали мои бывшие студенты. Мне объяснили, что пассажиры, которых встречает депутат Национальной ассамблеи, проходят полицейский контроль по упрощенным правилам, а таможенный контроль вообще не проходят. Поэтому французские коммунисты (а партия тогда была очень сильна) представляли для избрания в Национальную ассамблею двух делегатов от комсомола. Один - первый секретарь, другой - специально для протокольных вопросов и прежде всего для встреч гостей в аэропорту. В тот день этот депутат отсутствовал в Париже, а так как моя телеграмма внушала опасение за мою безопасность, то убедили ехать встречать меня первого секретаря.
Ребята (явно наша школа!) составили смету моего приема. И принимали!
Я много раз потом бывал в Париже. Но этих трех дней забыть не могу. По музеям мы не ходили. В Лувр в первый раз я попал много лет спустя. Но вот в собор Парижской Богоматери, несмотря на возражения моих друзей, пошел. Один.
И первым, кого я там встретил, был… Борис Пуго.
- Ты что здесь делаешь?
- А ты?
Мы с удивлением смотрели друг на друга. Еще несколько дней назад мы спокойно пили пиво в столовой ЦК ВЛКСМ и не помышляли о поездке во Францию.
Я объяснил ему свою историю. Он тоже попал в Париж случайно: нужно было заменить заболевшего руководителя туристской группы.
98. Героический побег
Так получилось, что в Москву мы возвращались одним самолетом. Сели рядом.
Борис подозвал стюардессу, показал ей мои мадридские наклейки и "по секрету" рассказал, что в Испании я сидел в тюрьме и меня приговорили к гарроте. И что я бежал, сейчас уж не помню, как, но очень героически: то ли разоружил конвоира, то ли прыгнул с какого-то этажа. Подошла еще одна стюардесса. Борис мрачно рассказывал про тюремные ужасы в Испании, про то, как душат на гарроте:
- Надевают на шею деревянный ошейник и медленно сжимают. Пока несчастный не умрет в муках.
Стюардессы смотрели на меня с ужасом.
Кто мог тогда знать, что через двенадцать лет Борис станет министром внутренних дел и ему будет подчиняться весь небезгрешный в отношении пыток аппарат.
Всю дорогу до Москвы нас с Борисом кормили и поили по особому прейскуранту.
99. Геннадий Янаев
В 1969 году мне предложили работу в советском посольстве в Алжире. Я согласился, прошел все положенные комиссии. Оставалась беседа с только что назначенным первым секретарем ЦК ВЛКСМ Евгением Тяжельниковым.
За два часа до назначенной встречи один из моих знакомых в ЦК комсомола сообщил мне, что на меня пришла анонимка и что заведующая кадровой группой, которая терпеть меня не могла, положила эту записку в мое дело. Я побежал к Борису Пуго.
- Надо срочно принимать меры, - решил он. - Пошли к Янаеву.
Будущий вице-президент СССР Геннадий Янаев тогда был председателем Комитета молодежных организации и моим непосредственным начальником.
- Времени в обрез, - согласился Геннадий. - Но выход есть.
Когда через пару часов я вошел в кабинет Тяжельникова, Янаев уже сидел там. Секретарша внесла мое дело. Пока Тяжельников задавал мне общие вопросы, Янаев взял дело, незаметно вынул оттуда листок с анонимкой и вернул папку Тяжельникову. Тот принялся внимательно рассматривать бумаги, задал еще несколько вопросов и потом подписал представление. Янаев поднялся:
- Я отнесу бумаги.
Он взял папку, и мы с ним вышли. По дороге он вложил анонимку в папку.
А через полчаса мы с Борисом сидели в кабинете Янаева и обмывали мое назначение.
С тех пор с Борисом я больше не встречался. Видел по телевизору, как он, первый секретарь компартии Латвии, по-холопски лебезил перед Раисой Горбачевой. Потом прочел про его странное самоубийство.
С Янаевым встречаться приходилось часто. Особенно когда он стал председателем Комитета по культурным связям.
Мне рассказывали, что, уже будучи вице-президентом СССР, он сказал своему помощнику:
- Напомни мне: когда я буду в США, хочу встретиться с Олегом. Надо убедить его, чтобы он вернулся под мое честное слово. Сейчас времена другие, он нужен здесь.
Через пару месяцев он возглавил ГКЧП и был арестован.
100. Евгений Тяжельников
Часто я встречал и Тяжельникова. Помню, примерно через неделю после смерти Брежнева я был в ЦК партии на совещании в отделе пропаганды. Тяжельников был тогда заведующим отделом. Он вел совещание, чувствовал себя уверенно. Я перекинулся с ним парой слов.
Когда я пришел домой, мне позвонил приятель и сообщил:
- Тяжельникова сняли.
Я не поверил:
- Час назад я видел его в ЦК, он нормально работал.
На следующий день я узнал, что Тяжельникова действительно сняли.
Потом через месяц он подошел ко мне в вестибюле МИДа:
- Ты тут все знаешь. Проводи меня до отдела.
Я уже знал, что его назначили послом в Румынию, и по дороге в отдел отвечал на его вопросы о МИДе.
Потом я часто встречался с ним на совещаниях.
101. Случай в августе
Я провожал в Рим нелегала, выпускника нашей комсомольской школы. Все надлежащие документы мы ему подготовили. В римском аэропорту офицер пограничной службы, сочувствующий компартии, должен был поставить штамп, удостоверяющий его прилет 21 августа не 1968, а 1967 года. Таким образом, год пребывания в СССР для властей его страны должен был остаться незамеченным.
Пассажиры прошли в самолет, но самолет не двигался. Час, потом другой. Я начал волноваться, спустился к начальнику пограничной службы:
- Вы понимаете, как нам важно, чтобы самолет улетел вовремя!
Он все понимал, но:
- Приказ держать самолет пришел с самого верха.
Из окошка его кабинета я видел этот самолет.
Мы продолжали разговаривать. Вдруг он показал на окно:
- Смотрите.
Из только что подрулившего небольшого самолета вышли два человека. Я их узнал: Дж. Наполитано, тогда второе лицо в итальянской компартии, ныне президент Италии, и заведующий иностранным отделом ЦК КПСС Б. Пономарев. Наполитано почти бежал к самолету на Рим, Пономарев спешил за ним, что-то пытался ему сказать, тот просто отмахнулся и поднялся по трапу не простившись.
В этот день советские войска вошли в Чехословакию.
102. Крепость теряет последних защитников
Многие мои знакомые и далеко не единомышленники были единодушны в поддержке чехов. Помню разочарование после разгрома "Чехословацкой весны". В те дни меня удивила реакция людей, которых я считал консерваторами.
Преподаватель марксизма в комсомольской школе Н. Белоусов, всегда стопроцентно одобрявший все партийные решения, только качал головой:
- Это крах всей системы. Мы надеялись. Мы верили. Теперь я понимаю, что эта система не приспособлена для внутреннего саморегулирования, для самомодернизации. Это означает, что она обречена.
Даже упоминаемый мною выше К. Шалагин выдал в сердцах:
- Теперь вся наша работа - пустая болтовня.
А потом было идиотское празднование столетия со дня рождения Ленина… По словам бывшего секретаря райкома партии Левы Зимина, "в коммунизм теперь не верят даже пионеры".
4. На берегу Средиземного моря
4.1. Дипломаты на посту
103. Похороны как дипломатическое мероприятие
Местом моей первой заграничной командировки был Алжир. Весной 1969 года я был назначен вторым секретарем посольства. Послом там был тогда Дмитрий Петрович Шевлягин.
Через несколько месяцев после моего приезда Шевлягин скоропостижно скончался от инсульта.
- Похороны - это дипломатическое мероприятие, - объяснил мне консул А. Сорокин и показал мне план работы посольства по случаю похорон. По этому плану я должен был встречать аккредитованных в Алжире послов, которые, как требует дипломатический протокол, должны будут приезжать к нам в посольство, чтобы выразить соболезнование.
Шел дождь, и я встречал послов с большим зонтом в руках. Выходя из машины, они снимали шляпы, я наклонялся к ним с молчаливым приветствием, и капли воды с моего зонта попадали им точно на головы. Промахивался я редко.
Человек пять дипломатов с интересом наблюдали за происходящим. Ждали посла Японии, человека совершенно лысого.
- Неужели промахнется?! - волновались они.
Не промахнулся!
104. Не так несете
Владимир Михайлович Соболев, будущий посол в Бельгии и Финляндии, ставший после смерти Шевлягина временным поверенным в делах, увидев, что мы выносим из клуба гроб головой вперед, закричал:
- Переверните гроб. Надо нести ногами вперед.
На что первый секретарь Костя Мозель, будущий посол в Литве и Мексике, резонно возразил:
- Вот когда вы помрете, Владимир Михайлович, тогда и будете командовать.
105. Траурная книга
Вертлявый субъект с маленькими усиками, одетый в модное в то время короткое пальтишко, вбежал в наше посольство.
Это был поверенный в делах Марокко. Отношения между Алжиром и Марокко в те годы были очень сложными, и марокканский поверенный то приезжал в Алжир, то уезжал.
За время его отсутствия скончался наш посол, и теперь марокканец явился к нам выразить соболезнование. По дипломатическому протоколу в таких случаях в посольстве готовится книга для записи соболезнований, так называемая траурная книга.
Узнав, что такая книга есть и находится в зале клуба, марокканец направился туда. Я показывал дорогу.
Войдя в зал, он увидел лежащую на столе открытую книгу в черном переплете, сел на стул, потом поднял голову и обомлел…
Дело в том, что за день до этого умер маршал Ворошилов, и мы заготовили еще одну траурную книгу и провесили в зале портрет Ворошилова с черной каемочкой.
Увидев портрет маршала, поверенный замер, потом повернулся ко мне и пробормотал:
- Это не посол.
- Не посол, - согласился я.
- А кто?
- Маршал Ворошилов, бывший президент нашей страны.
- Он что, умер? - догадался поверенный.
- Умер, - ответил я.
- Ах, какое горе, какое горе! - заверещал поверенный.
Потом спросил:
- А траурная книга по поводу вашего посла тоже есть?
- Да, - ответил я.
- И тоже можно расписаться? - обрадовался он.
- Можно.
Я вытащил из ящика книгу и протянул ему.
- Это великолепно. Это просто замечательно!
Он засиял улыбкой, но потом спохватился и снова заверещал:
- Ах, какое горе! Какое горе!
Из посольства к своей машине он почти бежал.
106. Хоменков на букву "х"
В те годы ЦК партии рассылал в посольства так называемые закрытые письма, они зачитывались на партийных активах.
Однажды пришло письмо, которое было разрешено зачитать в присутствии не только членов партии, но и комсомольцев. Аудитория получалась большой, и решили зачитывать письмо в две смены: в первую - тем, чьи фамилии начинаются от "а" до "н", во вторую - остальным.
Посланник Владимир Михайлович Соболев не знал об этом и, увидев идущего домой секретаря профкома Славу Хоменкова, спросил его, почему тот не пошел на актив.
- Мне нельзя, - ответил тот.
- Почему? - удивился Соболев.
- У меня фамилия начинается на "х".
- Это, конечно, плохо, - согласился Соболев, - однако все-таки не повод, чтобы не ходить на активы.
Позже Владимир Михайлович, большой поклонник крепкого слова, говорил Хоменкову:
- У тебя не только фамилия на "х".
107. История с кошками
Около въезда в посольства стояли баки для мусора. Возле них обитали одичавшие кошки. Кошек было много, они кричали и мешали поверенному работать. И он распорядился кошек изловить.
Завхоз Щугарев кошек изловил, посадил в мешок, отвез за пятьдесят километров и выпустил.
Кошки исчезли.
Но появились змеи. Ходить в посольство стало небезопасно.
- Верните кошек, - распорядился поверенный.
Но где их взять?
Вызвали змееловов.
Змей выловили. Появились крысы.
Больше распоряжений поверенный не давал. А кошки снова появились.
Но однажды они вновь исчезли. Все. Сразу. "Не иначе как завхоз снова решил их изловить", - подумал я. И ошибся. Через день после того, как исчезли кошки, произошло землетрясение. Правда, в нашем районе небольшое.
А через день после землетрясения кошки появились снова.
108. Запретная мелодия
На приеме по случаю 23 февраля присутствовал весь алжирский генералитет. Разносили напитки, крутили музыку. Разные мелодии - и вдруг… "Хава Нагила". Мы замерли, западные послы тоже.
Поверенный в делах Владимир Михайлович Соболев человеком был крутым и до нецензурной лексики охочим. Он подходил к советским дипломатам и тихо говорил:
- Улыбайтесь, как будто ничего не поняли.
И сопровождал пожелание соответствующей лексикой.
Мы невинно улыбались.
Дежурного коменданта, который нашел эту песню и потом оправдывался, что ничего не знал - "просто мелодия понравилась", Соболев вызвал к себе на следующий день. Он молчал минут пять, потом произнес только одно слово: "Мудак!". И на этом все закончилось. Никаких санкций к коменданту применено не было.
Крутой и матерщинник, человеком Соболев был очень добрым.
Мне часто в жизни приходилось встречаться с такими, и, как правило, они оказывались людьми очень добрыми и порядочными. А вот вежливые и изысканно изъясняющиеся слишком уж часто оказывались подлецами.
Через пару месяцев в Алжир приехал новый посол - Сергей Сергеевич Грузинов. Его я знал еще с Фрунзенского района Москвы, он там был секретарем райкома партии, а я - секретарем райкома комсомола.
Человеком он был предусмотрительным и перед ноябрьским приемом заставил культурного атташе прослушать всю музыку, которая будет звучать во время приема.
109. Я выполняю срочное поручение
- Тебя срочно вызывает посол.
Утром 31 декабря 1970 года Грузинов получил с командиром корабля "Аэрофлота" пакет, а на нем гриф "совершенно секретно". Внутри оказалось письмо для президента Алжира полковника Х. Бумедьена и указание: "Вручить письмо 31 декабря".
Посол вскрыл письмо. Там был листок с гербом СССР и поздравление с Новым годом, подписанное Брежневым. И все.
- Поедешь ты, - распорядился посол. - У тебя хорошие отношения с личным секретарем президента майором Алахумом.
Я явился в штаб-квартиру армии, где располагался кабинет грозного диктатора, позвонил из проходной, меня пропустили, и через пять минут я оказался в приемной Бумедьена. Вскоре появился майор А. Алахум.
- У меня пакет для президента Бумедьена от президента Брежнева с указанием вручить сегодня.
Я хотел передать ему письмо, но он быстро вышел. А через пару минут появился… сам Бумедьен.
Я молча вручил письмо. Хотел уйти, но Бумедьен знаком попросил остаться. Прочел письмо, потом посмотрел на меня с явным удивлением. Мой ответный взгляд должен был означать: "Я тут ни при чем". Бумедьен вежливо попрощался и вышел.
Появился Алахум:
- Президент спрашивает: "Это намек на что-нибудь или просто глупость?".
С ним у меня действительно были хорошие отношения.
- Глупость, - ответил я.
На том и расстались.