- Да-а? Завтра возьмём, говоришь? - протянул Шарапов. - А может, через недельку возьмём? - Неожиданно разозлился: - Адресочек знаете?
- Какой? - спросили разом Тихонов и Савельев.
- Гарнизонной гауптвахты. На случай, напомню: Семёновская, двадцать шесть.
- Я, между прочим, недельку там с удовольствием отдохнул бы, - едко сказал Стас.
- Правильно, молодец. Сделал дело - отдыхай смело.
- Да ну, Владимир Иваныч. Сказал - возьмём, значит - всё.
- Ну-ну, - покачал головой Шарапов. В кабинет заглянул дежурный:
- Тихонов здесь, Владимир Иваныч? Ему телефонограмма из Ленинграда.
Стас поднялся с дивана, подошёл к дежурному, взял листок. Прочитал.
- Панкова действительно была в Ленинграде, - с удивлением сказал он. - Из ЛУРа сообщают, что мать её хронически больна. Только что Панкова выехала московским поездом…
Шарапов подумал. Сказал:
- Встретишь её на вокзале. Привезёшь сюда.
Помолчал, потом, растягивая слова, добавил:
- Я думаю, она много чего рассказать может. В лоб не начинай, за жизнь побеседуй… Длинного завтра найди…
- Ну…
- Без "ну". Найди - и точка.
6.
Тихонов ещё раз внимательно перечитал телефонограмму, посмотрел в тёмное заиндевелое окно.
- У нас с тобой, Савельев, есть ещё около девяти часов - надо успеть.
- Чего успеть?
- Найти Длинного.
- Ты что, шутишь?
- Самое время. У тебя дома есть телефон?
- Нет. А что?
- Тогда звони к себе в отделение, скажи, чтоб к жене кого-нибудь послали - предупредить. Дома только завтра будешь, - сказал Стас, достал из стола чистую бумагу и стал писать что-то в столбик. Потом поднял голову, задумчиво посмотрел на Савельева. Оперативник дремал на стуле. Почувствовав взгляд Тихонова, встряхнулся, зябко поёжился.
- Стас! А Стас, есть очень хочется…
- Сочувствую. Мне тоже.
- Идём вниз, в буфет. Работать после будет легче.
Тихонов взглянул на часы:
- Двадцать минут одиннадцатого. Уже закрыто. Теперь буфет по ночам не работает.
- Чего так? - спросил недовольно Савельев.
- Наверное, в связи с сокращением преступности, - пожал плечами Стас. - А есть действительно убийственно хочется. Представляешь, сейчас бы шашлычок по-карски? А? И бутылочку-другую "Телиани"?
- Ой, не мучь!
Тихонов пошарил в карманах, нашёл рубль, пригоршню мелочи.
- Давай, Савельев, шапку в охапку и - чеши в гастроном на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски любительской возьми и булок. За полчаса обернёшься. А я пока чай смастерю и подготовлю фронт работ.
Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела…
Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.
- Ну, хватит, что ли, тешить плоть? Ты ещё свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив оперативник! - сказал Тихонов.
- Конечно, не хлебом, - буркнул Савельев, - за работу в твоей бригаде молоко надо получать - вредное производство.
- Садись, старик, рядом, и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список телефонов. Я разделил его поровну. Бери аппарат и начинай…
Заканчивался пятый день поиска.
Суббота
1.
Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою чёткость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжёлые, будто налитые ртутью, а голова - огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.
Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырёх стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.
Стас встал, потянулся, потёр кулаками глаза и медленно, вязко, как о чём-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, всё кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошёл к Савельеву, легко потряс его за плечо:
- Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…
Савельев резко дёрнулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел, улыбаясь, всё ещё с закрытыми глазами, сказал:
- Сон хороший снился…
На его бледном лице затекли от сна складки, набрякли глаза. Приглаживая руками красную шевелюру, спросил:
- Стас, у тебя зеркала нет? Видок, наверное, тот ещё!
- Ты ангорского кролика видел? Сходство сейчас замечательное.
- Он же белый, по-моему? - недоверчиво протянул Савельев.
- Цвет и выражение глаз одинаковые.
- У тебя, между прочим, сходство с киноактёром Тихоновым сейчас тоже минимальное, - ехидно заметил Савельев. - Слушай, Стас, а сколько я проспал?
- Часа полтора верных. Ну всё, старик, поехали. Поезд приходит в девять десять. Значит, в полдесятого я здесь, а ты бери Длинного и прямо сюда…
Панкова сказала:
- Учтите, что в двенадцать у меня репетиция.
- Собственно, длительность нашего разговора зависит от вас. Мне-то всего пару вопросов надо задать.
"Красивая женщина, - подумал Стас. - Хотя времечко уже и начало точить эту красоту. Хорошо держится".
- Итак, приступим к делу. Расскажите, пожалуйста, что вам известно о взаимоотношениях в семье Ставицких?
- Ах, так трудно говорить с посторонними об интимной жизни своих близких!
- Ничего страшного, Зинаида Фёдоровна, - успокоил Стас. - В милиции, в исповедальне и у доктора интимные стороны жизни охраняются профессиональной скромностью собеседника. Так я вас слушаю.
- С Алёшенькой Буковой мы дружим уже лет пятнадцать…
- Вы имеете в виду Елену Николаевну?
- Да, конечно. Мы все её так называем…
Панкова говорила страстно, похрустывая длинными красивыми пальцами:
- Тяжкая драма. Развалилось окончательно это тёплое, доброе человеческое гнездо, созданное тонким интеллектом Буковой и высоким артистизмом Ставицкого. А Алёшенька ещё надеется…
Высокая, ещё стройная, в изящном костюме джерси, она время от времени вставала и нервно ходила по кабинету. "Ишь затянулась… - неприязненно посмотрел на неё Тихонов. - Был бы я режиссёром - сразу на третью категорию обратно бы перевёл…"
- Простите, а чем вы объясняете уход Ставицкого от жены?
- М-м, точно я не могу этого утверждать, но чем вас, интересных женатых мужчин, можно скорее совратить с пути истинного? - кокетливо сказала она. - Как говорят французы: "Шерше ля фам".
- Я только интересный, но неженатый, - сказал Тихонов, напряжённо думая о чём-то.
- Ну, тогда у вас ещё всё впереди, - заверила Панкова.
- А вы не знаете, где надо искать эту женщину? - спросил Стас.
- Право, затрудняюсь вам сказать. Это ведь только мои догадки.
- И Букова тоже не знает?
- Скорее всего - нет. Она бы мне сказала.
- Прекрасно. У меня будет к вам просьба: напишите мне обо всём этом. Можно покороче. Раз в шесть.
Звонок. Стас рванул трубку.
- Тихонов. Да, да, слушаю, Савельев. Куда?! На работу? Совместительство? Давай туда. Жду. Удачи, старик.
Панкова за соседним столиком быстро писала объяснение. Тихонов подошёл к окну. По заснеженной Петровке сновали троллейбусы, женщина несла перед собой, как щит, новый латунный таз, лениво протащила свой возок мороженщица. Тихонов негромко барабанил пальцами по стеклу, напевая под нос:
А на нейтральной полосе цветы
Необычайной красоты…
Прошло утреннее оцепенение, его уже сотрясал азарт охотника, идущего по верному следу. Всё, сеть заброшена…
- Всё, я написала.
Стас подошёл к столу, взял у Панковой объяснение, прочитал. Довольно улыбнулся, положил листок в стол.
- Вот видите, наша беседа заняла меньше часа. Давайте я вам отмечу пропуск на выход.
- Прекрасно, я как раз успеваю в театр.
Тихонов поставил на пропуске свою корявую, немного детскую подпись и потянулся к тумбочке за штампом. Достал, подышал на него. Панкова встала. Стас ещё раз дыхнул на штамп и отложил его в сторону.
- Простите, Зинаида Фёдоровна, я забыл вам задать ещё один вопрос.
- Пожалуйста.
Стас тихо сказал:
- Вы зачем писали письма с угрозами Тане Аксёновой?
Панкова бледнела стремительно, кровь отливала от лица, как будто сердце её остановилось.
- Какие п-письма? Я вообще не люблю писать письма. И я не знаю никакой Аксёновой.
- Не знаете? Но это же вы предложили - "шерше ля фам"?
- Боже мой, если вы говорите об истории со Ставицким, то я не имею к этому никакого отношения.
- Вот что, Зинаида Фёдоровна. Если вы хотите успеть на репетицию, то давайте не будем транжирить наше время. Хотя боюсь, что на репетицию вы сегодня всё равно не попадёте. А роль благородной подруги из вашей пьесы вам придётся репетировать здесь, со мной.
- Не запугивайте меня! - крикнула Панкова, и из глаз её брызнули слёзы. - Театральная общественность не допустит!.. Вы ещё молоды…
- Чего не допустит театральная общественность? Моей молодости? - спросил вежливо Тихонов. - Наоборот, она её скорее будет приветствовать. Так, знаете ли, интереснее…
- Вы - мальчишка, - сказала Панкова, и лицо её теперь покрылось красными пятнами.
Стас покачал головой:
- Как жаль, что мы не в магазине. Там хоть висят плакаты "Будьте взаимно вежливы!". Тем более что я ещё не понимаю причины вашего гнева и испуга.
- Вы меня напрасно пытаетесь впутать в эту неприглядную историю! Сейчас не бериевские времена! - кричала Панкова.
- Ну-ка, тише, - вдруг резко сказал Стас, и Панкова сразу смолкла. - Насчёт времён вы правильно сказали. А в скверную историю вы себя впутали сами.
Он открыл ящик и разложил на столе четыре листа бумаги.
- Вот ваша автобиография из театра. Вот счёт за газ из вашей квартиры. Вот ваше объяснение, которое вы сейчас написали. А вот это, - он поднёс листок к глазам Панковой, - письмо Татьяне Аксёновой.
- Я ничего не понимаю, - сказала растерянно Панкова.
- Понимать нечего. Не надо быть почерковедом, чтобы увидеть: все бумаги написаны одной рукой.
- И что?
- А то, что это письмо найдено в сумке убитой Татьяны Аксёновой.
- Убитой? - с ужасом переспросила Панкова.
- Да-да, убитой. За три часа до того, как вы поспешно убыли в Ленинград.
- Но клянусь вам, это случайность! Ужасное, роковое совпадение! Я действительно писала ей письмо, но ничего подобного и в мыслях не имела. - Панкова зарыдала по-настоящему. Стас налил ей в стакан воды. У Панковой тряслись руки, и вода текла некрасивой струйкой по подбородку, рассыпалась тёмными каплями на платье. Она затравленно, не отрываясь, смотрела Стасу прямо в глаза. Тихонов отвернулся к окну. За стеклом летели сухие снежинки, в полдень было так же сумрачно, как и на рассвете.
Панкова плакала. Стас, прислушиваясь к её всхлипываниям, вспомнил, как сидела окаменевшая мать Тани, приговаривая всё время: "Донюшка моя, доня…" И подумал с ожесточением: "Плачь, плачь. Не жаль мне тебя. Таня, когда умирала, не плакала…"
Тихонов сел за стол, собрал бумаги, положил в ящик.
- Вы успокоились? Давайте продолжим. Но учтите: если вы будете снова врать, то уже сами - как вы писали Тане - "поставите себя в весьма опасное положение".
Панкова кивнула:
- Но зачем вы так грубо со мной говорите? Вы же воспитанный человек…
- А вы бы хотели, чтобы я вас называл Зиночкой и шаркал ножкой? Нет уж, увольте! Вы что-то не очень раздумывали об этике, когда писали Аксёновой письмо с весьма прозрачными угрозами. А человек этот убит. Так что обойдёмся без реверансов. Нам нужна правда. Намерены вы говорить только правду?
Панкова снова кивнула. Лицо её стало некрасивым, обвисшим, со множеством мелких морщинок.
- Зачем вы написали письмо?
- Лена была так несчастна! И она надеялась, что, если эта женщина оставит Костю в покое, он вернётся домой.
- Вы снова говорите неправду.
- Почему?
- Это… это… - Стас вспомнил фразу из блокнота Тани Аксёновой. - Это одеяло лжи из лоскутов правды. Вы же прекрасно знаете, что Таня была не в курсе семейных дел Ставицкого. И специально информировали её письмом. После этого Таня указала Ставицкому на дверь. Поэтому говорить о том, чтобы она "оставила его в покое" нелепо. Правильно?
- Ну, значит, я оговорилась. Это же непринципиально!
- Нет, принципиально. Потому что вы рассчитывали так: получив письмо с угрозами, Таня испугается и заставит Ставицкого вернуться к Буковой. Так?
- Ах, может быть, и так! Но ведь, ей-богу, я действовала из лучших побуждений. Я хотела восстановить семью. Кто мог знать, что…
- Что? Кончится убийством?
- Я не имею к этому никакого отношения! Ведь это так страшно - убить человека…
- Боюсь, что вы не очень хорошо представляете, как это страшно - убить человека. Вы мне лучше скажите, кто мог совершить это убийство в интересах Буковой?
- Клянусь, я не знаю!..
- Ладно, допустим. У Буковой есть сейчас мужчина, как это называется, поклонник, который готов ради неё на всё?
Мгновение подумав, Панкова ответила:
- Да, есть. - И сразу заторопилась: - Но я его видела всего несколько раз.
- А что, Букова его скрывает?
- Нет, мне он просто не понравился.
- Подробнее!
- Ну, у него какие-то скверные манеры, очень разухабистые. Вообще он… не нашего круга. И… нетрезвый.
- Как он выглядит?
- Высокий, по-моему, шатен, худощавый…
- Как зовут его? - Тихонов задержал дыхание.
- Ника. По-моему, Ника. Или Кока…
- Его зовут Никита Казанцев? - спросил спокойно Стас.
- Наверное, - обрадовалась Панкова. - Полного имени я не знаю, но, кажется, его так и звали - Ника.
- Посидите здесь. Я скоро приду. - Тихонов подёргал ручку сейфа и вышел.
2.
- Через полчасика. Владимир Иваныч, сможете побеседовать с Никитой Казанцевым, проходившим у нас под условной кличкой Длинный. Савельев поехал за ним.
Шарапов поднял глаза от бумаг:
- Но-о! Нашёл-таки? Ну, хвались подвигами. Как вышел?
- Я его вычислил. Как Леверье планету Нептун - на кончике телефонного диска!
- Ну-ка, ну-ка…
- Вот смотрите. Эта идея сформировалась у меня окончательно вчера, когда я ушёл от вас. Интервал между автобусами - одиннадцать минут. Как же Демидов смог догнать Гавриленко на середине маршрута? Позвонил в парк. Оказывается, Гавриленко на семь минут опоздал к владыкинской остановке. Застрял у Самотёки, там эстакада строится. Тогда меня озарило: Длинный появляется на остановке три раза в неделю: по понедельникам, средам и пятницам, ровно в полдевятого, что, вероятнее всего, связано со сменами на работе. Надо было угадать самое главное: куда он ездит из Владыкина - домой или на службу. Подумал и решил: домой. Вот почему: во-первых, в пользу этого говорит само время его поездок. Вечерние смены везде начинаются от пятнадцати до семнадцати часов - значит, поздно. А точные - от двадцати двух до двадцати четырёх часов - значит, рано. Во-вторых, я сделал допущение, скорее социологическое…
Шарапов усмехнулся.
- Не смейтесь, не смейтесь, - сказал Стас. - Женщины обычно ездят на работу очень точно, а возвращаясь, имеют в графике своего движения отклонения в среднем около часа. Это связано с хозяйственными заботами. Мужчины, наоборот, имеют в дороге на работу отклонения до пятнадцати–двадцати минут, а уходят довольно точно. Поэтому я решил, что он ездит домой. Отсюда у меня пошёл следующий этап. Парень должен работать где-то близко. В этом я не сомневался. Сначала я допустил, что он приезжает сюда на каком-то другом транспорте и делает пересадку. Однако этот вариант я отбросил. Объясняю. Приехать во Владыкино он мог только на восемьдесят третьем автобусе, идущем от Сокола, и электричкой Савёловской железной дороги. Автобус не годится: парень едет к цирку, а туда проще добраться этим же маршрутом по Лихоборскому шоссе.
- А электричка? - спросил Шарапов.
- Не годится, - покачал головой Стас. - Станция Окружная там действительно недалеко. Но зато от станции к остановке идти проще и ближе по тротуару, чем по пустырю. Кроме того, в этом промежутке времени только две электрички останавливаются на Окружной - двадцать десять и двадцать тридцать одна. Если бы он приезжал в двадцать десять, то уезжал бы на автобусе в двадцать двадцать шесть, а если в двадцать тридцать одна, то раньше, чем на автобус в двадцать сорок восемь никак не попадал бы. А он-то ведь в двадцать тридцать семь ездит! Значит, ясно - работает он где-то близко.
- Резонно, - кивнул головой Шарапов.
- Так где же это "близко"? Место убийства практически совпадает с остановкой автобуса. Я решил сделать первую прикидку: на карте района провёл циркулем круг с центром в месте убийства. Длинный шёл к остановке по пустырю с северо-запада. Поэтому половину круга в юго-восточном направлении я заштриховал сразу. Остался сектор, образованный Сусоколовским шоссе, железнодорожной линией и оградой Ботанического сада. Из-за линии он прийти не мог: полотно проходит по высокой обледенелой насыпи, на которую с той стороны не вскарабкаешься. Выйти из Ботанического сада он тоже не должен был - там у ворот, на полкилометра ближе, есть остановка. Вывод: Длинный шёл из глубины владыкинского жилого массива. С работы, заметьте себе, товарищ Шарапов!
- Ну-ну-ну, - заинтересованно сказал Шарапов.