- Вот тут и встала проблема - где же он может работать? И начали мы с Савельевым подбивать бабки. В намеченном для розыска районе имеются такие предприятия: завод, фабрика, комбинат бытового обслуживания, столовая, шашлычная, один ЖЭК и две гостиницы - "Байкал" и "Заря". Начали с завода металлоизделий. При этом не забудьте, что Длинный ходит с работы через день в двадцать тридцать. На заводе служащие уходят в пять, вторая смена заступает в четыре, а третья - в одиннадцать ночи. Савельев ещё проверил, нет ли у них сотрудников, работающих до восьми–полдевятого. Нет. Значит, отпало. Берём фабрику головных уборов "Свободный труд". Труд у них, видимо, действительно свободный, потому что работает этот гигант лёгкой индустрии до семнадцати часов, после чего запирается на замок. Потом началась эпопея с магазинами. А их - шесть штук. Ужас! Два промтоварных, два продмага, один культтоварный и булочная. С промтоварными и форпостом культуры, правда, всё решилось быстро: в понедельник они все выходные. В булочной никто через день не работает. В продмагах - время не совпадает, к тому же в одном из них работают только женщины. Столовая закрывается в девятнадцать. Умерло. Шашлычная - до половины одиннадцатого. На всякий случай через ОБХСС проверили: никто в восемь–полдевятого там работу не заканчивает. Дошли до комбината - закрывается в семь. Точка. Тогда настал черёд гостиниц. Тут мне прямо нехорошо стало: около двух тысяч работников. Ну, благословясь, приступили. Узнаём: дежурные рабочие - электрики, мастера по ремонту пылесосов и полотёров, радисты - работают по двенадцать часов через день, с восьми тридцати до двадцати тридцати. Наконец-то! Начали с "Байкала" - ближе к автобусной остановке. Нашлось там таких дежурных двенадцать человек. Кто работал в понедельник-среду-пятницу? Шесть. Скольким из них до тридцати? Четверым. Кто длинный? Двое. Кто такие, где живут? Один - в соседнем доме. А радиомастер Никита Александрович Казанцев живёт в Большом Сухаревском переулке, дом тридцать шесть, квартира семьдесят девять - в пяти минутах ходьбы от остановки двадцать четвёртого автобуса "Госцирк". Вот так.
- Молодец, - сказал Шарапов. - Молодцы! - И засмеялся: - Нептун, одно слово…
Зазвонил телефон. Шарапов снял трубку.
- Савельев? Где, внизу? Прямо вместе с ним поднимайтесь ко мне…
3.
Высокий парень в чёрном пальто был чуть бледен, но держался спокойно. Только руки судорожно мяли кепку. В кабинете Шарапова он прислонился к стене, принял независимую позу. Савельев, помахивая чемоданчиком, взял его под локоть:
- Вы проходите, проходите. Присаживайтесь. Беседовать-то долго придётся.
Парень дёрнулся:
- Не хватайте руками! Не глухой.
- Вот и хорошо, - миролюбиво сказал Савельев. - Садитесь вот, с товарищами потолковать удобней будет.
- Всю жизнь мечтал, - усмехнулся парень.
Шарапов и Тихонов молча рассматривали его. Потом Шарапов провёл пальцем по губам, будто стёр слой клея между ними:
- Что в чемоданчике носите, молодой человек?
- А вам что до этого? Всё моё, вы там ничего не забыли.
- А чего дерзите?
- А вы привыкли, что здесь перед вами все сразу в слёзы - только отпустите ради бога.
- Нет. Кому бояться нечего - с теми легко без слёз обходимся. Так что в чемоданчике?
- Возьмите у прокурора ордер на обыск и смотрите.
- А прокурор, наверное, сейчас сам пожалует. С вами знакомиться, специально.
Казанцев нервно вскочил, щёлкнул никелированными замками лежащего перед ним на столе чемоданчика, откинул крышку. Тестер, мотки проволоки, пассатижи, паяльники, припой. В отдельном гнезде на крышке тонкая длинная отвёртка, слабо мерцающая блестящим жалом. Тихонову изменила выдержка:
- Вот оно, шило!..
- Это не шило, а радиоотвёртка, - сказал, презрительно скривив рот, Казанцев.
- Знаю, знаю, гражданин Казанцев! Это мы поначалу думали, что шило, - сказал Стас и повернулся к Савельеву. - Подготовь для Панковой опознание и мотай за Буковой.
Парень не моргнул глазом…
Казанцев захотел сесть с краю. Рядом уселись ещё двое. Панкова вошла в кабинет, и Тихонов подумал, что глаза у неё, как на скульптуре Дианы, - большие, красиво вырезанные, без зрачков. Он сказал:
- Посмотрите внимательно на этих людей. Успокойтесь, не волнуйтесь. Вспомните, знаете ли вы кого-нибудь из них?
Панкова долго переводила взгляд с одного на другого, потом на третьего, и Тихонову показалось, что она избегает смотреть в лицо Казанцеву. Он увидел, как побледнел Казанцев. И глаза Панковой были всё такие же, без зрачков.
Она сказала медленно:
- Не-ет. Я никого из них не знаю. - Потом уже твёрже добавила: - Ники здесь наверняка нет…
4.
Тихонов горестно всхлипывал, бормотал, с кем-то спорил, и сон, горький и тяжёлый, как дым пожара, ещё клубился в голове, когда он услышал два длинных звонка. Он сел на диване.
Оконная рама встала на пути голубого уличного фонаря, расчертившего стену аккуратными клетками-классами. Ребятишки чертят такие на асфальте и прыгают в них, приговаривая: "Мак-мак, мак-дурак!" Тихонов сонно подумал: "Я бы и сам попрыгал по голубой стене. Но я уже наступил на "чиру". Сгорел. Мак-мак-дурак!" Снова требовательно загремел в коридоре звонок.
"Всё-таки действительно звонят. Я-то надеялся, что приснилось". - Он нашарил под диваном тапки, встал, пошёл открывать. За дверью кто-то напевал вполголоса:
За восемь бед - один ответ!
В тюрьме есть тоже лазарет,
Я там валялся,
я там валялся…
"Понятно, - хмыкнул Тихонов. - Лебединский со своим репертуарчиком".
- Розовые лица! Револьвер - жёлт? - заорал с порога Лебединский.
- Заходи. Твоя милиция тебя бережёт, - пропустил его Тихонов и не удержался: - Долго придумывал эту замечательную шутку?
- Всю жизнь и сей момент. Слушай, а ты же ведь и не розовый совсем, а какой-то нежно-зелёный. Как молодой салат.
- У меня, видимо, жар, - сказал Тихонов и потрогал горячий лоб.
- Надеюсь, любовный? - осведомился Лебединский.
- Нет, служебный, - хмуро сказал Стас.
- О, Тихонов, если уж ты заныл, значит, дела - швах! Тебя, наверное, разжаловали в постовые?
- Ха, если бы! Моя жизнь стала бы безоблачно голубой! И даже где-то розовой.
- А ты знаешь, я приехал вчера из Парижа с симпозиума, и там мне очень понравилось, что полицейские раскатывают на велосипедах. Живописно до чрезвычайности!
- Где раскатывают - на симпозиуме?
- Ты, милый мой, зол и туп. Ажаны раскатывают по Парижу, а на симпозиуме обсуждают возможности моделирования человеческого мозга. Я же, вместо того чтобы привезти для тебя приличную мозговую модель, истратил половину валюты на подарок.
Лебединский достал из бокового кармана пальто небольшой свёрток:
- Гляди, питон, это марочный старый коньяк "Реми Мартен". Штука бесподобная. Ц-ц-ц, - пощёлкал он языком.
- На меня ты потратил только четверть валюты, вторую четверть ты сейчас проглотишь сам, - пробурчал Тихонов и подумал: "Какое счастье, что есть на земле такие нелепые умницы, Сашки Лебединские, которые тратят половину своей скудной парижской валюты на "Реми Мартен", не подозревая, что эту невидаль можно купить в Елисеевском гастрономе. Наверное, настоящим мужчинам даже в голову не приходит, что дружить можно дешевле". Тихонов покрутил в руках бутылку, понимающе кивнул:
- Коньячок хоть куда! Позавчера такую в руках держал.
- Ну врёшь же, врёшь, по глазам вижу! Где ты мог его пить?
- Вот те истинный крест! Держал! А пить не пил. Был при исполнении служебных… - И сразу вспомнил: "А у вас в Скотленд-Ярде не пьют?" - Ладно, Сашка, давай отведаем твоего бальзама. За это, подожди только, угощу тебя напитком, которым причащают вступающих в орден настоящих мужчин. Называется "Ликёр Шасси".
- Врёшь, поди, как всегда. Или ликёра такого нет, или не угостишь, или вообще всё придумал.
- Нет, Сашок, ликёр такой есть. Это я тебе серьёзно говорю. И слово даю честное: мы его с тобой ещё выпьем на радостях.
Лебединский неожиданно спокойно и тихо спросил:
- Когда жар окончится?
- Да, Сашка. Дела мои, как ты говоришь, - швах!
Лебединский сильно хлопнул его ладонью пониже спины:
- Ну-ка, морж, встряхнись! Давай хлопнем этого французского барахла, поболтаем, сгоняем в шахматишки - и жизнь покажется нам краше и нарядней…
Лебединский лежал на диване, Стас уселся в глубокое кресло рядом, между ними на столике шахматная доска. Сбоку, на стуле, бутылка и рюмки. Коньяк не брал Стаса совсем, но всё вокруг казалось горячим, влажным, лишённым чётких очертаний. "Как в парилке", - подумал Стас и сказал:
- Устал я, Сашка, очень. Устал. А дело без движения. Подтверждается всё: и Казанцев это, и но пустырю он шёл в понедельник, и отвёртка у него есть длинная. Но упирается изо всех сил и доказывает, что он не убивал Аксёнову. И что не знал ни её, ни Букову, и что не надо ему было этого вовсе. И хотя этого не может быть - я ему верю. А Букова мне объясняет, что приятеля её, оказывается, зовут Кока, а не Ника - Николай Лысых - и находится он уже третью неделю в Свердловске. Это правда, мы проверили. И всё разваливается, хотя со вчерашнего дня я был уверен: осталось чуть-чуть - и возьмём убийцу. Пять дней я топал по фальшивому следу. А где теперь настоящий убийца - кто знает?
- М-да, тут даже вся моя диагностическая лаборатория не поможет…
- Ты знаешь, Саш, я ведь в этих вопросах всегда очень строг к себе. Но тут я даже казнить себя не могу - факты настолько чётко выстраивались в логическую схему, что я и сейчас не представляю - с чего начну в понедельник.
Лебединский сказал:
- Старик, я в этих вопросах плохо понимаю. Но, выслушав тебя внимательно, я бы хотел высказать своё мнение…
Тихонов кивнул.
- У тебя, Стас, для такого запутанного дела было слишком много фактов.
Стас удивлённо взглянул на него.
- Да, да. - Лебединский встал с дивана, прошёлся по комнате, включил телевизор. Медленно затеплела трубка.
- Постараюсь объяснить на близких мне понятиях. На симпозиуме выступил с очень интересным докладом француз Шавуазье-Прюдом. Он предложил, ни много ни мало, принципиальную схему электронной машины, полностью моделирующей человеческий мозг. Был у этой схемы только один маленький порок - практически она неосуществима из-за фантастического количества деталей. Понимаешь? Работа всей схемы зависит от одновременной надёжности каждого из элементов. Но их так много, что в любой данный момент выходит из строя хотя бы один. В результате схема не срабатывает или даёт неправильный результат. Понимаешь? Во всём твоём деле было столько узлов, что проверить их надёжность в работе одномоментно тебе не удалось. А ты ведь не компьютер - ты только гомо сапиенс, и то не слишком удачный экземпляр.
Стас сказал:
- А что такое - компьютер?
- Машина-вычислитель.
- Слава богу, что я - гомо, хоть и не слишком сапиенс. В отличие от тебя, компьютер несчастный!
Лебединский засмеялся, подошёл и обнял его за плечи:
- Эх, Стас, Стас! Вижу я, старик, совсем тебе худо с этим делом.
Стас хмуро покачал головой:
- Не говори, Сашка. Как вспомню её мать - жить не хочется.
- Тебе сейчас надо отвлечься, хоть немного отключиться от дела. Это я тебе как врач говорю. У тебя сейчас выработался стереотип мышления. В каком-то месте есть порок, но ты этого не замечаешь и продолжаешь бегать по кругу. Давай беседовать на отвлечённые темы, а то мы с тобой, как канадские лесорубы: в лесу о женщинах, с женщинами - о лесе.
Лебединский снова разлил коньяк по рюмкам, обмакнул ломтик лимона в сахарницу.
- Что ж, Стас, выпьем? За тех, кто в МУРе!
Стас засмеялся. Они выпили, Лебединский, морщась, закусывал лимоном. Пока он расставлял на доске фигуры, Стас смотрел телевизор. Транслировали "Ромео и Джульетту".
- Смешно, когда идёт опера без звука. А балет - ничего, даже лучше, - сказал Лебединский. - Ага, если я не ошибаюсь, там как раз завязывается свара между Монтекки и Капулетти.
- Точно, - кивнул Стас и двинул вперёд королевскую пешку. - Эти стройные молодцы в чулках и камзолах уже крепко выясняют отношения. Скоро начнут тыкать друг в друга саблями.
- Не саблями, валенок, а шпагами.
- Ну шпагами, - равнодушно сказал Тихонов и шагнул конём под бой. - За это время умерли шпаги, умерли камзолы, умерли государства, а любовь - жива. И до сих пор из-за любви умирают и убивают.
- Это рудимент и атавизм, - сказал Лебединский, - буржуазный пережиток в сознании отсталых людей.
- Что, любовь?
- Нет, умирать и убивать из-за любви. Вот на том же симпозиуме один деятель сделал вне программы сообщение. Он предложил повсюду внедрить брачующие электронные машины.
- Это как?
- А так. Большинство людей, так же как и ты, долго не женятся из-за того, что никак не могут, видите ли, встретить того единственного человека, который им нужён. Поэтому заполняешь специальный бланк, описываешь с минимальной скромностью свои достоинства, с максимальной обстоятельностью - свои потребности и отправляешь его в Центр брачевания. Там соответствующим образом кодируют этот бланк и запускают в электронную машину, которая по имеющемуся каталогу в два счёта находит тебе невесту. Едешь к ней, представляешься: вот, мол, де я ваш единственный суженый и ряженый, прошу покорно в загс. Нравится?
- Не очень. Я уж как-нибудь обойдусь старым способом. - Стас помолчал, подумал, спросил: - Слушай, Сашк, а ты кто больше - врач или кибернетик?
- Теоретически - врач, - усмехнулся Лебединский.
- А вот посмотри, Тибальд уже минуты две, как пырнул Меркуцио, а тот всё ещё красиво умирает. Ты мне скажи, в жизни так может быть: в сердце воткнули и выдернули шпагу - может человек ещё ходить после этого?
- Ты, Стас, вульгарный материалист. Это же искусство! А в жизни - вряд ли.
- А точнее?
- Ну шаг, другой, третий может сделать - и всё.
- Но ведь Аксёнова сделала после такого ранения не менее двадцати шагов. Это же факт!
- Нет ничего относительнее абсолютных фактов. Помнишь, как мы с тобой лет пятнадцать назад поймали ворону и окольцевали её табличкой с надписью: "1472 год". Если её потом поймал какой-нибудь орнитолог, он наверняка защитил на ней диссертацию. А пока тебе гардэ!
Зазвонил телефон. Стас, не вставая с кресла, протянул руку и взял трубку.
- Добрый вечер, Станислав Павлович. Это Трифонова говорит.
- Да, да, Анна Сергеевна, слушаю.
- Простите за поздний звонок. Но я решила не откладывать. Профессор Левин утверждает, что края отверстия в кофте оплавлены…
Электрические шорохи скреблись в телефонных проводах, по которым бежали крошечные молнии человеческих слов, суматошно заметались в трубке гудки отбоя, и вдруг всё перестало плыть перед глазами, снова стало чётким, как будто кто-то повернул в голове ручку фокусировки. Стас бережно положил трубку на рычаг, механически снял конём короля. Лебединский заорал дурным голосом:
- Что ты делаешь, жулик!
- Стой, - тихо сказал Стас. - Я всё понял…
Гладкая дырка в кофте, двадцать шагов мёртвой Тани Аксёновой, идущий впереди по тропинке Казанцев, чёрные окна гостиницы - всё закрутилось снова сумасшедшей каруселью.
- Пуля! - крикнул Стас. - Это была пуля!
Часть вторая
Следующий понедельник
Сегодня у Шарапова день начался удачно. Аферист Костя Корсунский, которого долгих три месяца искала специальная опергруппа, появился в ресторане "Берлин". После роскошного обеда жулик щедро расплатился с официантом и вышел на улицу.
У дверей его ждали Савоненко и Дрыга. Корсунский хорошо знал Савоненко. Раскланялись они изысканно. Корсунский сказал:
- Как я понимаю, уважаемый гражданин Савоненко, вы намерены освободить меня от расходов на такси?
Оперативник кивнул, распахивая широким жестом дверцу милицейской "Волги":
- Правильно понимаете, Костя…
Сейчас Корсунский сидел в соседнем кабинете и давал подробнейшие показания, расставляя точки на целой серии нераскрытых афер, гирей висевших на шее Шарапова.
Хорошая была операция! Ей-богу, хорошая. Шарапов, откинувшись на спинку кресла, отдыхал, слегка прикрыв веки, и его круглое широкое лицо расплылось больше обычного. Стасу показалось, что Шарапов дремлет, когда он приоткрыл дверь кабинета. Стас захотел повернуть обратно. Но дело надо делать. Он вошёл в кабинет, Шарапов поднял на него глаза, и улыбка пропала. Наверное, и хорошее настроение тоже. Никуда не денешься, надо подойти, сесть у стола и докладывать, чувствуя, как с каждым словом взваливаешь на Шарапова свой нелёгкий груз.
- Владимир Иваныч, беда, - тихо сказал Стас. - Оправдались мои худшие предположения. Аксёнова убита пулей, и мы всю неделю шли не в ту сторону. Пропало самое дорогое время…
Шарапов неожиданно улыбнулся, но улыбка была грустной:
- Не волнуйся, малыш. Известно, время - самый злой наш враг. И самый коварный. Да ничего - мы времени зря не тратили. Жаль, главная версия наша оказалась ошибочной. Но и узнали мы за это время многое. Да-а. Всё это нам ещё пригодится. Раскрутим мы это убийство, не вешай носа. Чаю хочешь? Нет? Ну, садись тогда, рассказывай по порядку.
Тихонов достал из бокового кармана свёрнутые в трубочку бумаги, разгладил их ладонью, полистал. Не поднимая глаз, начал рассказывать:
- Когда я понял, что эксперт-медик ошибся и мы следом за ним идём в тупик, я всех на ноги поднял. Вчера ведь было воскресенье, а надо было срочно договориться о повторной судебно-медицинской экспертизе. Ну, свет, как говорится, не без добрых людей: всех обзвонил, обошёл, всё обеспечил - сегодня в одиннадцать утра экспертиза начала работу. Минут через сорок эксперт - вы его знаете - профессор Павловский нашёл пулю.
Тихонов глубоко вздохнул. Достал из кармана пиджака картонную коробочку. В вате лежал небольшой продолговатый кусочек тёмного металла.
Шарапов потянулся к коробочке, взяв её в руки, внимательно рассмотрел пулю.
- Калибр пять и шесть, - сказал Тихонов.
- Да-а. Пять и шесть, - повторил Шарапов. - Слушай, Стас, а как же всё-таки получилась ошибка?
- Понимаете, Владимир Иваныч, произошёл редкий казус - мне это профессор разъяснил. Пуля пробила сердце, перикард, ударилась в ребро, скользнула по нему вниз, раздвинула межрёберные мышцы и, - Тихонов заглянул в лежащие перед ним бумаги, - застряла в подкожной клетчатке передней грудной стенки. Вот Павловский прямо пишет: "След от пули на ребре эксперт принял за конец раневого канала с осаднением от острия оружия".
- Ясно, - сказал Шарапов. - Окончательно сбила первого эксперта с толку картина происшествия: шла женщина, её обогнал парень, после этого она упала. Всё ясно. Редко, но бывает и такое. Ещё какие-нибудь выводы профессор сделал?
Тихонов снова заглянул в бумагу:
- Два. Во-первых, что смерть наступила мгновенно от паралича сердца. И что, следовательно, больше чем один-два шага Таня после выстрела сделать не могла. Во-вторых, стреляли, по-видимому, издалека, поскольку полностью отсутствуют характерные следы близкого выстрела. Вот, в общем, и всё.
Шарапов сидит, подперев щеку рукой, прикрыв глаза. Долго, неторопливо думает.