Уже заканчиваю знакомство со второй папкой, когда входит лейтенант и докладывает, что меня ждет некий Пенев. Приходится немного сосредоточиться и припомнить, что он живет в одной квартире с Моньо и Спасом и что я сам пригласил его.
Объясняю Пеневу, о чем речь, и прошу его рассказать О Спасе Влаеве и Симеоне Кирове, которого чаще называют уменьшительным именем Моньо.
- Гангстеры! - лаконично отвечает Пенев.
- Что вы имеете ввиду?
- Так ведь я же сказал: гангстеры! Людям просто некуда от них деться. Каждый вечер - магнитофоны, крики, песни до поздней ночи.
- Что еще?
- Разве этого мало? Я трудовой человек. Счетовод. Мне необходимо иметь свежую голову. А после бессонной ночи…
- Отлично вас понимаю, - прерываю я Пенева. - А на что живут эти двое, чем занимаются, с какими людьми общаются?
- С кем же им общаться! С такими же паразитами, как они сами. Бывает у них Филип, якобы художник. Насколько он художник, черт его знает! И Спас и Моньо вроде учатся на юридическом факультете, но как они учатся и когда, одному богу известно. Спас обирает мать, а Моньо посылают деньги родители из провинции. Отец его, говорят, важная личность, начальство какое-то. Мог бы приехать в Софию и посмотреть на своего сынка, чем он тут занимается!
Пенев продолжает кипятиться, поминая то бога, то черта. Но наконец мне удается направить его внимание на вчерашние события.
- Вчера они начали пьянку еще засветло. Правду сказать, этот Спас пьет не очень, зато уж Моньо лакает и за живых и за мертвых. Конечно, перво-наперво включили магнитофон, да погромче, так, что голова раскалывалась. Крутят без конца "Бразильскую мелодию"… Как не опротивело ее слушать, одному богу известно. Она у меня в ушах навязла, а они…
- Вполне вам сочувствую. Ну, а потом?
- Потом они включили приемник.
- Когда?
- Около восьми. Во всяком случае, до новостей.
- Значит, слушали Софию?
- Да. А примерно в одиннадцать поймали другую станцию.
- Когда у них все стихло?
- Как обычно, за полночь. Не раньше двух.
- К ним кто-нибудь приходил в это время?
- Никто не приходил.
- Не приходил или вы просто не заметили?
- Никто не приходил, - упорствует Пенев. - Моя комната возле самого входа в квартиру, так что я все слышу.
- А из этих двоих никто не выходил?
- Не заметил.
- Не заметили или точно никто не выходил?
- Не заметил! Потому что этот Спас, бог знает почему, имеет привычку "выходить" через окно, и если он вылез через окно, я не мог его заметить. Наша квартира, знаете, на нижнем этаже, и этот гангстер из окна прыгает прямо во двор.
- Ничего другого вы не замечали и не слышали?
- Что можно вообще у слышать в этом бедламе… Кстати, раз уж я к вам пришел, нельзя ли принять меры против этих гангстеров, а?
Провожаю Пенева до дверей. Он уходит на работу, а мой путь лежит в дом, где живут Спас и Моньо.
Женщина, которая отзывается на мой энергичный звонок, похоже, ровесница Гелевой, но, увы, выглядит она куда хуже. Увядшее лицо, беспокойный взгляд, поредевшие волосы неопределенного цвета плюс столь же неопределенное, исходящее от нее благоухание, в котором улавливается запах духов, камфоры и валерианки.
Мое служебное удостоверение усиливает ее беспокойство.
- Если вы к Спасу, то он только что ушел. Неужели снова натворил что-то?
- Не знаю, - отвечаю уклончиво. - В этом еще надо разобраться.
- Имейте ввиду, Спас - прекрасный юноша, только немного нервный, иногда его заносит. Но в этом виноват его отец, этот тип…
- Не волнуйтесь, в сущности, меня больше интересует Моньо.
Женщина спохватывается, что наговорила лишнего о Спасе, и торопливо бормочет: "Входите, прошу!"
Гостиная, темная и тесная, похожа на склад старой мебели. Комната, в которой я оказываюсь после стуку в дверь, светлая, но такая же неуютная. Молодой человек, поднявшийся мне навстречу, тоже выглядит не особенно привлекательно: худющий, с продолговатым веснушчатым лицом, соломенными бровями и соломенными спутанными волосами.
- Товарищ Киров?
Он кивает, продолжая смотреть на меня вопросительно своими светлыми и сонными глазами. Показываю удостоверение, и вопрос в его зрачках гаснет, сменяясь смутной тревогой.
- Пожалуйста… Не обращайте внимания на беспорядок…
Он пытается что-то прибрать, хотя, если начать наводить здесь порядок, понадобится по крайней мере целый день. Две кушетки с неопрятными одеялами и смятыми подушками, мужская одежда, раскиданная по стульям, пустые бутылки и книги на полу, стол, заваленный чашками, пепельницами и окурками, магнитофон и магнитофонные ленты - это лишь часть того, что можно уловить беглым взглядом. Здесь наверняка найдешь не один, а с десяток грязных мужских носков.
Отодвигаю брошенный на одну из кушеток пуловер, сажусь и закуриваю. Моньо садится напротив и тоже закуривает, надеясь, очевидно, этим скрыть свое смущение.
Сквозь широкое и грязное окно видны запущенный двор, распускающееся высокое ореховое дерево, полусгнивший деревянный забор и - по другую сторону - облупленная ограда. Солнце уже скрылось за домами, и от этого пейзаж выглядит еще мрачнее.
- Почему вы не убираете в комнате? - спрашиваю я, только чтобы что-то сказать.
- Не могу собраться с силами, - улыбается Моньо своей бледной улыбкой. Нос и верхняя губа юноши нервно подергиваются, точно он хочет прогнать назойливую муху.
- Вам нездоровится?
- Да, вчера немного передрал спиртного скромно отвечает Киров.
- И бразильских мелодий, - добавляю я. - Нельзя ли и мне послушать эту мелодию?
- Почему же нет! - оживляется Моньо. Он включает магнитофон, дрожащими пальцами устанавливает кассету и нажимает клавишу. В комнате звучит самба. Совсем неплохо, если бы не так громко.
- Если можно, чуть потише, - прошу я. И вообще, не так, как прошлой ночью.
- А, вас прислал квартирант, - догадывается Моньо.
Он убавляет звук и снова садится на кушетку. Губа и нос Моньо снова дергаются. Небольшой тик - напоминание о его юношеских излишествах.
- Скажите, откуда у вас эта страсть к громоподобному исполнению?
- Это слабость Спаса. Со временем привык и я. У Спаса есть правило: чем громче, тем убедительнее.
- Вот как! Так поэтому вы избрали эту самбу своим гимном?
- Случайная находка. Наш дом родной - кафе "Бразилия". И когда услыхали "Бразильскую мелодию", решили, что это будет наша песня. Спас даже записал ее восемь раз подряд на одной ленте, чтобы каждый раз не перекручивать катушку.
- Хитро придумано! А теперь расскажите, чем начался и как проходил ваш вчерашний кутеж.
- Ничего особенного. С той лишь разницей, что мы находились в уменьшенном составе. Мы должны были встретиться в "Бразилии", но Спас предложил выпить в домашней обстановке.
- Он вам предложил?
- Да. Ему кто-то дал две бутылки домашней ракии.
Самба закончилась резким аккордом, но тут же началась снова. Господи, помоги!
- А что стало с этими двумя бутылками?
- Выпили. Хотя, в сущности, больше прикладывался я. В одной бутылке оставалось несколько глотков, но я их только что выпил в лечебных целях.
- Наверное, ракия была хороша…
Да так, ничего особенного, - отвечает Моньо, машинально глянув на две бутылки, валявшиеся на столе.
Гашу сигарету, смотрю на часы, прикидываю, не пора ли идти, и спрашиваю:
- А когда кончилась ваша вечеринка?
- Точно не могу сказать, - смущается Моньо.
- Случается… Что вы запомнили последнее? И сколько было примерно времени?
- Не могу сказать точно, - бормочет Моньо. - Понимаете, разговоры, музыка, снова разговоры и снова музыка - весь вечер одно и то же. Нет ориентира времени.
- Видите ли, Киров: у вас есть ориентир, и я настойчиво прошу им воспользоваться. Ибо речь идет не о жалобе соседа, а о вещах более серьезных.
Сообщаю ему некоторые факты по делу Асенова, наблюдая за реакцией юноши. Светлые глаза Моньо испуганно моргают.
- Короче говоря - постарайтесь вспомнить. У вас был включен приемник… да еще так, что и мертвый проснется. К сожалению, не тот, который нас сейчас интересует. Вы слушали информационные бюллетени, музыкальные и текстовые передачи - точнее ориентира не придумаешь!
Длинное лицо Моньо становится еще длиннее от явного усилия сосредоточиться. Что кроется за этим усилием - действительное желание вспомнить или желание ввести меня в заблуждение?
- Мы слушали заграницу, - выдавил наконец Моньо. - Монте-Карло, Люксембург или что-то в этом роде.
- Неправда, - спокойно парирую я, - и притом непростительно глупая для будущего юриста. Вы забываете, что приемник, кроме ва, слышал и ваш сосед.
Моньо понимает, что поскользнулся.
- Извините, - говорит он, - но в голове у меня все перепуталось.
- Допустим. Соберитесь с мыслями, я подожду. Только помните, что с этой минуты вы несете ответственность за свои показания. Не знаю, поняли вы или нет, что речь идет об убийстве.
- Кажется, последний бюллетень, который я слышал, был где-то в половине одиннадцатого…
- Кажется или уверены?
Скорее уверен. Во всяком случае, двенадцатичасовой выпуск новостей я уже не слышал. Последнее, что я припоминаю, была передача о джазе… Помню, я тогда сказал Спасу, что тот, кто любит болтать о джазе, обычно понятия о нем не имеет.
- А когда и почему вы перешли с магнитофона на радио?
- Кажется, мы включили радио часов в восемь. Не могу вспомнить почему, но вроде Спасу захотелось послушать новости.
- А потом?
- А потом оставили радио, пусть себе играет. Вообще забыли о нем.
- Хорошо. Больше не буду вас задерживать. Наверное, вам надо заниматься… Вы, если не ошибаюсь, уже прослушали весь курс лекций?
- Да, лекции давно позади, - бормочет Моньо. - Плохо другое - с экзаменами не ладится…
- Вот как? - спрашиваю с состраданием. - Так пить, и вдруг не ладится…
- Это к делу не относится, - вдруг обрывает меня юноша.
- Извините за отклонение, - отвечаю я, вставая. - Но вот смотрю, как вы живете…
- Благодарю за сочувствие. Только, знаете ли, ненавижу, когда мне дают советы. - Моньо смотрит на меня своими светлыми глазами, которые вдруг становятся холодными и неприязненными, и поясняет: - Всегда будь против того, что тебе навязывают другие, и ты никогда не ошибешься. Это мой принцип. Другие думают о своих собственных интересах, а не о твоих.
- А вы не предполагаете, что интересы людей иногда могут совпадать?
- Если совпадают, тогда другое дело, - отвечает Моньо, смягчаясь.
- Суть в том, что это за совпадение. Смотрите, как бы ваши интересы не совпали с интересами преступников и людей вообще грязных.
- Я не преступник!
- Допустим. Иначе я бы не вел этого разговора. Но вопрос не только в том, какой вы сегодня, но и в том, каким будете завтра. Людям свойственно развиваться. Одни идут вперед, другие деградируют…
- Очень интересно! - Моньо пытается напустить на себя развязность.
- Вы не можете всю жизнь оставаться в таком состоянии… Пить и слушать бразильские мелодии… Или вы сам выберетесь отсюда и найдете свое место в жизни, или вас вышвырнут как паразита. Невозможно быть вечным студентом.
- Это мои проблемы, - пытается сопротивляться молодой человек.
- Пока да. Но скоро они могут оказаться не только вашими. Пользуйтесь, пока она у вас есть, возможностью самому принять решение. Это будет и достойнее и благороднее. В противном случае решение примут за вас.
Последние слова звучат более угрожающе, чем хотелось бы.
Моньо смотрит на меня хмуро и озадаченно, соображая, что ответить, но мне его немедленный ответ не нужен. Я киваю ему на прощание и выхожу из комнаты.
На улице уже смеркается, когда я покидаю этот дом, покидаю, обогащенный дополнительными сведениями, полученными в двух-трех соседних квартирах. Рабочий день не кончен, и у меня назначена еще одна встреча. Сажусь на троллейбус и еду к новым домам квартала "Изток".
Помещение, в котором я оказываюсь, приятно контрастирует с жилищем Моньо. Просторная студия, застланная бежевым ковром, красивая мебель, светлые стены с изящными светильниками, две зеленоватых тонов картины, о которых в силу своей неосведомленности говорить не стану, и широкий стол в углу, заваленный чертежами. Хозяин всего этого - Марин Манев, 35–летний архитектор, неженатый и несудимый. Он дома. Тут и Дора Денева, 24–летняя студентка, представленная мне как невеста Манева.
Хозяин предлагает мне стул, садится на диване рядом с Дорой и, поскольку он уже имеет представление о моей профессии, смотрит на меня вопросительно.
- Неплохо вы здесь устроились, - замечаю я добродушно, не обращая внимания на молчаливый вопрос хозяина.
- В общем, да, - говорит он, понимая что разговор не обойдется без вступления. - Я против разделения квартиры на множество комнат. Люди часто мечтают о нескольких комнатах, в сущности, не зная, что сними делать. Ведь обычно человек проводит время в одной и той же комнате, поэтому важно, чтобы она была достаточно просторной и уютной.
- Совершенно верно, - соглашаюсь я. - Но когда пойдут дети, картина меняется…
- Здесь есть и другие помещения, - вставляет Дора. - И если вам нужно поговорить с глазу на глаз, я могу выйти.
Она, видимо, по-своему истолковала направление разговора, но в то же время у нее нет большого желания оставлять нас одних.
- Не беспокойтесь. Речь пойдет о некоторых самых банальных сведениях.
Вслед за этим я коротко излагаю причину своего визита. Манев слушает меня, нахмурив брови, в чем нет, на мой взгляд, надобности, ибо его красивое лицо и без того имеет несколько мрачное выражение, быть может, приобретенное в результате продолжительного и сосредоточенного изучения чертежей. Он высок и строен, а его уверенные, энергичные жесты слегка контрастируют с тихим, чуть глуховатым голосом. Лицо Доры также не исполнено благодушия. Какая-то неуловимая тень лежит на этом приятном лице, какая-то отчужденность притаилась в темных глазах и в легкой морщинке у губ.
- Откровенно говоря, поведение Филипа в ресторане меня удивляет, - отвечает Манев, когда я задаю первый вопрос. - Мой брат не безгрешен, но скандалистом он никогда не был.
- Я бы попросил вас забыть о том, что Филип ваш брат.
- Именно это я и делаю, - отвечает немного раздраженно, но не повышая голоса, Марин. - Филип принадлежит к людям, которые прежде всего стараются вести себя корректно, беспокоятся о своих манерах.
Хозяин смотрит на Дору, словно ожидая поддержки со стороны невесты, но она продолжает сидеть с безучастным лицом. Дора делает вид, что разговор ее не касается, но эта маска плохо скрывает ее напряженность.
- Ваши слова звучат несколько двусмысленно, - говорю я. - Можно подумать, что Филип из тех, кого больше волнует форма поведения, чем суть самих поступков.
Манев не отвечает, из чего я заключаю, что попал в точку.
- Вообще, на основании тех беглых сведений, которыми я располагаю, складывается впечатление, что ваш брат ведет жизнь не слишком примерную.
- У каждого своя драма, - уклончиво замечает Манев.
- Конечно, мечтаешь об одном, получается другое. Но это общее рассуждение. А мня интересуют вещи конкретные. Ваш брат, если не ошибаюсь, раньше жил вместе с вами?
Хозяин кивает.
- И почему вы расстались?
- Да так… мелкое недоразумение. Говоря откровенно, главная причина в том, что Дора стала жить у меня. Квартира, если вы заметили, не более, чем на двоих.
Он снова смотрит на невесту, как бы ожидая поддержки, но она продолжает молчать.
- Ясно… Недавно вы обратились с жалобой на угон машины, а через два дня взяли заявление назад. Был ли ваш брат связан с этой историей?
- Не допускаю, - почти уверенно отвечает Манев, - Просто через два дня машина оказалась на том же месте, откуда она исчезла. Вероятно, ею временно решили попользоваться какие-то юнцы…
И он снова уставился в пространство.
- В таком случае мне ничего не остается, как поблагодарить вас за беседу, - заключаю я, подымаясь со стула. Хозяин тоже встает и смотрит на меня, как бы желая сказать: "Не думаешь ли ты, что я стану чернить собственного брата?" Поднимается и Дора, освободившись наконец от своего оцепенения. - Возможно, появится необходимость повидаться еще раз, - улыбаюсь я. - Не люлю надоедать людям, но в данном случае это не моя вина.
И я бреду назад, размышляя о том, почему это с некоторыми типами допрос в строгой обстановке служебного кабинета куда более эффективен. Допустим, Марина, как брата, еще можно понять. Но эта Дора… Однако, как сказал архитектор Манев, у каждого своя драма…
Глава вторая
- Вопреки рассуждениям о преимуществе допросов в служебной обстановке, махнув рукой на свое прозвище "инкассатор" (так коллеги нарекли меня из-за моих вечных странствий по городу), на следующее утро я снова покидаю кабинет. Я убежден, что у "инкассаторства" есть свои плюсы, которые перевешивают расходы на починку подметок. Ведь в пути получаешь не только некоторые сведения, но и массу впечатлений, я уж не говорю о пользе чистого воздуха. Лиза Тенева. Простите, не Тенева, а Стефанова - и, судя по ее виду, скоро в этом доме будет новорожденный.
Привычным жестом показываю свое удостоверение, дверь приоткрывается - ровно настолько, чтобы я смог войти.
- Извините, я прибираю, - говорит Лиза, на ходу снимая фартук и прислоняя к стене метелку.
Хозяйка приглашает меня в гостиную. Я сажусь и прошу разрешения закурить.
- Если у вас нет воли бросить, курите, - пожимает плечами Лиза. - Мой муж тоже курил, но я заставила его отказаться от этой дурной привычки, и вы не представляете, как он теперь хорошо себя чувствует.
- Завидую ему, - отвечаю я и закуриваю. - Мне нужны сведения о некоторых ваших знакомых. Точнее, о парнях из "Бразилии".
- Не говорите мне о них! Я их уже забыла, - отвечает Лиза.
- И Моньо тоже?
- Моньо самого первого. Хотя, может, он из всей компании самый совестливый. Но какое безволие, бог мой!
- Не бросил курить, так, что ли?
- Курить? - Она посмотрела презрительно и скрестила руки на груди. - Дело не в табаке, а в его будущем. Не удивлюсь, если он сопьется окончательно.
- Он близок к этому. Но вы только что заметили, что из всей компании Моньо самый порядочный…
- Да, потому что он не развращенный. Филип и Спас не пьют, зато испорчены вконец.
- А Магда?
- Магда тоже испорчена, как и они. Если Филип прикажет ей идти с первым встречным, она пойдет, не задумываясь.
- А вторая? Дора?
- Изображает жертву. Сами влипнут в грязь, а потом строят из себя униженных и оскорбленных…
- Ясно, - киваю я. - А что еще?
- А остальное все то же: шатания, безделье и бесконечные разговоры. Особенно этот, наш философ - Моньо. Обожает тянуть резину: "Жизнь - это бессмыслица…", "Развитие - это движение к самоубийству…" - Лиза произносит эти высокопарные фразы, стараясь подражать Моньо.