Пятеро заведующих отделами. Все семейные, в универмаге давно. В селе найти для женщины работу, не связанную с сельскохозяйственным производством, нелегко, так что заведующие отделами за свое место держались крепко. Впрочем, это не означало, что их связи можно не проверять.
Сторож универмага.
Две упаковщицы - женщины-вдовы, обеим за сорок. У обеих взрослые дети.
Уборщица. Одинокая, из блаженненьких. Ни семьи, ни детей.
Из мужчин в универмаге работало всего двое: бухгалтер, инвалид Отечественной войны, потерявший в битве за Днепр ногу; "бухгалтерейший из бухгалтеров", - так его охарактеризовал капитан Бухтурма, - человек беспредельно преданный сельской кооперации, на ниве которой работал счетоводом еще до войны.
Шофер, лихой парень, гуляка, бабник, но отличный специалист. Машина - развалюха, которую надо было бы списать на металлолом лет пять тому, существовала на белом свете только благодаря влюбленности в нее потребсоюзовского механика. Короче, Голубева отдала эту рухлядь шоферу на откуп. И тот эксплуатировал ее по своему усмотрению. Никто никогда не давал ему ни запчастей, ни скатов; где он все это брал, чем и как расплачивался - тоже никто знать не хотел. Но машина в любое время на ходу. "Фрукт!" - дал ему характеристику всезнающий капитан Бухтурма.
Заместитель директора универмага, она же товаровед, из стретинских "королев красоты", женщина за тридцать, восьмой год замужем за секретарем парторганизации колхоза, но детей пока нет. "Белоручка! - заверял капитан Бухтурма. - В доме полов не вымоет, свекруху эксплуатирует. И муж у нее - на побегушках. А ребенок - это пеленки, недоспанные ночи, словом, хлопоты. Да и фигура после родов завянет..."
И двадцать седьмая - директор универмага Голубева. Капитан Бухтурма, человек наблюдательный и довольно злой по натуре, почему-то относился к ней с особым предубеждением.
- Ей на роду написано ходить в старых девах. От ее взгляда спирт может прокиснуть. В настоящей бабе должна жить... стервинка, на которую и клюет мужик. Увидишь иную - и душу будто не колет, глаза от красоты не пощипывает, а что-то в тебе ноет, тянет к ней, и ты таешь. А уважаемая Вера Сергеевна глянет на тебя - словно кипятком обольет: вмиг присмиреешь, все игривые мысли и чувства, как жила на огне, стянутся в комочек.
- На вкус и цвет... - возразил ему Иван Иванович, который почему-то в душе симпатизировал Голубевой. - По-моему, женщина вполне самостоятельная. И могла бы быть хорошей женой и матерью. Как она о детях сторожихи: "Были бы у меня сыновья, за каждого бы в огонь бросилась".
- Такая и за мужика, который ей улыбнется, в огонь бросится.
- Если полюбит, - уточнил Иван Иванович.
- Какая там любовь! Поманил брюками - и дура ему универмаг подарит. Не верю я старым девам, они - не от мира сего. Что выкинут - не предугадаешь: одна готова яду сопернице или изменнику подсыпать, другая - петлю на себя наденет. По мне уж лучше та, которая гуляет напропалую, ее хоть понять можно.
Двадцать семь человек... Пути к преступникам шли через них, через кого-то из них.
Распределили обязанности, наметили мероприятия...
Засиделись.
Большая беда начинается с маленькой лжи
Начальник райотдела пригласил Ивана Ивановича перекусить. Тот уже было поднялся от стола, с удовольствием потоптался на месте, разминая затекшие ноги, когда вошла секретарь-машинистка - принесла почту.
- Лариса свет Алексеевна! - взмолился подполковник Авдюшин. - Вы самая человеколюбивая женщина. Даже моя жена знает, как я в вас влюблен. И не ревнует!.. Пощадите! Десять часов на одном чае. Готовите вы его на уровне мировых стандартов, но... пожалейте мою двенадцатиперстную! Позвольте с другом съесть по тарелке борща! Оставьте бумажки на потом.
И, чуткая, обаятельная, "самая человеколюбивая" из женщин, Лариса Алексеевна вспыхнула, будто девчонка: на ровненьком носу вырисовались милые крапушки, а в серых глазах появились розовые оттенки вечернего заката.
Иван Иванович грешным делом подумал: если и есть совершеннейшее творение природы, то это именно такая женщина, которая в самую критическую для мужчины минуту может подкупающе-доверчиво улыбнуться, засмущаться и тем самым помочь примириться с порою горьковатой действительностью.
Всем своим видом Лариса Алексеевна говорила: в самом деле, надо же подполковнику милиции если не отдохнуть, то хотя бы поесть по-людски.
Врачи-педанты утверждают, что простому смертному сегодня, в век нервных перегрузок, космических скоростей, недостатка положительных стрессов и прочих "болезней" эпохи НТР необходимо четырехразовое питание. Профсоюзное законодательство говорит: рабочий день - не более восьми часов с обязательным перерывом на обед, хотя бы в сорок семь минут. Но работник милиции в этом плане (увы!) даже не член профсоюза.
Вот и стоит обаятельная Лариса Алексеевна с красной папкой в руках возле стола начальника райотдела УВД, которого "прижала" язва, так как он с утра еще ничего не ел.
- Владимир Александрович, - мягко уговаривает начальника человеколюбивая, чуть смутившаяся, а от этого похорошевшая Лариса Алексеевна, - познакомьтесь лишь с одним - прибыло фельдъегерской почтой. Может, что-то важное... А вы уедете, замотаетесь...
Подполковник Авдюшин глянул на Ивана Ивановича: ничего не поделаешь!
- Куда бедному крестьянину податься! Майор из области давит! Лариса свет Алексеевна терроризирует! Давайте уж ваши фельдъегерские секреты. Опять какое-нибудь предупреждение: "Не пейте сырую воду некипяченой во избежание... появления очагов желудочно-кишечных заболеваний".
Подполковник Авдюшин "взвесил" на ладошке конверт из плотной пакетной бумаги и взломал сургучную печать.
Прочитав письмо, скептически покачал головой, мол, так и знал: вибрион эль-тор в крутом кипятке, то есть не заслуживающее внимания... И протянул послание фельдъегерской почты Ивану Ивановичу.
- О друге твоего Саньки. Отдельное поручение военной Прокуратуры. Оказывается, в день отъезда прапорщика Сирко в отпуск в части пропал автомат системы Калашникова. Военный следователь просит "понаблюдать" за вышеуказанным военнослужащим сверхсрочной службы, так сказать, в штатских, мирных условиях. Увы... Прапорщик в отпуске Сирко С. П. - уже неделю на гарнизонной гауптвахте и понаблюдать за ним никто, кроме военного коменданта, не сможет.
Скептик Авдюшин иронизировал. А Ивану Ивановичу от содержания письма стало не по себе.
"Автомат Калашникова..."
В мгновение все сплелось в единый клубок: звонок Сани к полковнику милиции Строкуну: "Что такое примус?.." Чуть приметная точка в спецсловаре напротив слова "автомат"... Сказочка о симпатящке из студенческой многотиражки, для которой обещано написать озорной рассказ... И деталь к нему: "Сколько можно содрать за автомат Калашникова с заинтересованного покупателя? Тысячи три?.." Зачем эта взволнованность: "Видел Григория Ходана". Узнал человека, ни разу в жизни не видя его, только по интуиции. Но только ли по интуиции? И, наконец, драка с другом в ДК в присутствии свидетелей - девчонок... Драка без видимых причин. Требование: "Протокол по всей форме! И передайте в прокуратуру. Сообщите об антиобщественном поступке ко мне в институт и Славке в часть..."
"Автомат Калашникова..."
"Саня-Саня! Ну, кто же решает серьезные дела таким наивным, детским способом!"
Иван Иванович вернул письмо Авдюшину с самым безразличным видом. А сердце требовало: "Домой! Домой!"
И все-таки от обеда-ужина отказаться было невозможно: не поймут.
Нужна была встреча с Саней, серьезнейший разговор по душам двух мужчин. Только этот разговор мог поставить точки над "i", разрешить сомнения Ивана Ивановича.
...Вернулся в начале девятого. Заехал в управление. Строкуна не было, дежурный сообщил, что полковник "на происшествии". "Труп. Девчонке девятнадцать. Есть подозрение, что кто-то из родственников".
Будни милиции. Тяжкое преступление. Порою из-за мелочи. Что-то в быту не поделили - кухонные дрязги, не сумели найти общую точку зрения на раздел имущества... Казалось бы, никто миллионами не владеет: домишко с огородом, машина и гараж, мебель импортная.... Эпоха научно-технической революции дала человеку сверхзвуковые скорости, вывела в космос, опустила на дно мирового океана, подарила такие материалы (и болезни), которых не сумела создать природа, запрягла атом, помогла разгадать тайны наследственности, но при том при всем она сделала его зависимым от успехов техники и науки, лишила "венец творения природы" некоторых индивидуальных черт. "Воспитать нового человека", - говорится в Программе КПСС, а воспитать - значит, научить разумно, не в ущерб другим (и себе), пользоваться теми благами, которые дает человеку эпоха научно-технической революции...
Вот... теперь за обычной дракой встало другое: пропавший из части автомат системы Калашникова, современное боевое оружие... Но пока об этом знают только трое, вернее, двое... А может быть, даже один... А двое лишь догадываются.
"Что же знает о пропавшем из части автомате Саня?"
Дома, куда позвонил Иван Иванович, сына, конечно, не было.
- В библиотеке, - пояснила Марина - Взял с утра шахтерский "тормозок" и ушел. К открытию.
Иван Иванович глянул на часы: "Библиотеке работать еще час... Есть смысл".
Можно было от управления до библиотеки проехать три-четыре остановки трамваем или троллейбусом. Иван Иванович отправился пешком: надо собраться с мыслями для серьезного разговора.
"Война дважды перекатывалась через Донецк, но уличных боев в городе не было, его судьба решалась на дальних подступах - и тогда, когда его оставляла шахтерская дивизия полковника Провалова, и тогда, когда драпали гитлеровцы. Стратегические дороги обнимали и обминали его, а остаться в "котле" - кому хотелось... Но перед отступлением оккупанты взорвали все мало-мальски приличные здания. Не избежала это участие и библиотека, которая в то время была окраинным зданием.
Спроси сегодня юного донетчанина: "Что было раньше на том месте, где сейчас замечательный сквер имени Горького с кинотеатром "Красная шапочка"? Мальчишка удивится и ответит: "Наверно, был сквер". Для юных - война с ее смертями и надругательством над всем человечным, святым, непреходящим - всего лишь... захватывающие кинофильмы о подвигах...
...Уходит из жизни поколение, для которого Отечественная война - часть биографии. Подрастают другие. Для них 1941 год - нечто весьма далекое, даже экзотическое: фильмы и книги, семейные сказания о подвигах. А страдания и тяжесть утраты со временем обесцвечиваются, забываются, - это срабатывает природная защита, не позволяющая перегружать нашу память тяжелым чувством. И нельзя за это осуждать наших внуков, жизнь еще предоставит им сюжет для собственных легенд, создаст условия для совершения подвигов, которые станут частью уже их биографии...
Иван Иванович прошел в научный зал. Здесь жила густая, словно паста, тишина. Ее подчеркивал шелест страниц, редкое поскрипывание стульев, когда кто-нибудь потихоньку, так, чтобы не привлекать к себе внимания и не беспокоить соседей, потянется, пошевелит под столом занемевшими ногами.
Саня сидел в дальнем конце, у окна. Город окутывали сумерки, и работающие в научном зале зажгли настольные лампы старинного "библиотечного" типа - под круглым зеленоватым колпаком-абажуром. Иван Иванович постоял на пороге, присматриваясь к сыну. Саня, видимо, почувствовал его взгляд, обернулся, узнал отца и улыбнулся. Доверчивая, почти детская улыбка... Что-то дрогнуло в сердце Ивана Ивановича.
Они вышли в коридор, где можно было поговорить.
- Из Волновой... - пояснил отец свой неожиданный визит. - В Стретинке универмаг обокрали. Ловкачи... Позвонил Марине, она сказала, что ты здесь. Вот и зашел.
Саня кивнул, он принял эту версию.
- Устал? Какой-то весь помятый... Даже голос... уж слишком глухой.
- Женщина там - без вины виноватая...
- Помог?
- Надо вначале найти виновного.
- Найдешь! - Саня в этом и не сомневался.
- Ты скоро? - спросил Иван Иванович.
- Сдам книги... С утра... Голова, как шаманский бубен, гудит.
- Тогда я тебя подожду у выхода.
Саня кивнул: годится.
Через несколько минут они уже брели по вечернему городу.
Трудовой день закончился. Люди успели отряхнуть с себя усталость рабочего дня: они добывали уголь, варили металл, собирали сложнейшие машины, строили высотные дома, открывали тайны кристаллов, боролись с опаснейшими врагами горняков - пылью и газом, а теперь отдыхали, оставив себе приятные хлопоты и заботы о близких и любимых; они несли покупки, спешили в магазины и просто прогуливались по вечерним, дремотно присмиревшим в этот теплый вечер, улицам большого города, залитого огнями освещения и реклам.
- Какой-то ты сегодня... необычный, - заметил Саня, почувствовав состояние отца. - Что-то случилось?
- Да нет... Пока ничего... Приземлимся? - предложил Иван Иванович, показав на одну из белых лавочек, окружавших памятник великому Кобзарю. - Могу предложить тебе сюжет для авантюрного романа... Симпатяшка из институтской многотиражки умрет от счастья...
Саня насторожился. В черных глазах промелькнуло пугливое недоумение: набычился, глядит из-подо лба. Зажал сложенные "пирожком" ладошки между коленями.
- Похороны дороги, уж пусть симпатяшка поживет, - ответил без обычной уверенности.
- Представь себе ситуацию, - начал Иван Иванович, поудобнее умостившись на лавочке: откинулся на пологую спинку, а руки, словно крылья, раскинул. - Жили-были на свете два друга неразлейвода. Ну, чтобы не путать их, обозначим, как в математической задачке, одного - друг А, а второго - друг Б. Психологи сколько угодно могли бы скрещивать копья, но так бы и не добрались до истины, что же объединяло этих двоих А и Б... Парадокс, но объединяла их с самого детства полнейшая несхожесть. По закону магнита: разные полюса притягиваются друг к другу... Словом, они были готовы друг за друга идти в огонь и в воду, на дыбу и к черту на рога. Но у каждого - своя жизнь, свое понимание добра и зла, что такое "хорошо" и что такое "плохо". И вот друг А каким-то образом доведался... Может, пивка попили в компании с одним коллекционером, который собирает старинное оружие. Такое хобби у человека: кто интересуется пивными бутылками всех времен и всех народов, кто этикетками на сапожный крем, кто марками... Коллекционер был из матерых мужиков: грудь волосатая, как у гориллы, руки по-обезьяньи длинные. Глаза - глазища, не глядит, а зырит. Бороду подкрашивает, такая она у него приятно-рыжая. Словом, другу А стало известно, что друг Б вполне созрел, чтобы перекрыть дефицит в своем бюджете не совсем обычным способом. Рыжебородому коллекционеру для полного счастья не хватает автомата надежной системы. Лучше с патронами... Пару дисков... Остановка за тем, где взять. Друг Б из чисто филантропических побуждений решил помочь коллекционеру. Но автоматические пистолеты-пулеметы, даже системы "примус", в наследство от бабушек-миллионерш не получают... Кстати, Саня, ты спрашивал о цене на автоматы. Я понимаю, это всего лишь деталь к рассказу на авантюрную тему для институтской многотиражки. После нашего с тобой разговора я поднапряг память, повспоминал... Один горе-часовой из ведомственной охраны ухитрился раздобыть какому-то коллекционеру автомат ППШ. Запросил тысячу, суд дал пять лет, при этом учел, что из автомата еще не успели сделать ни единого выстрела. "Игромет", как называют на воровском жаргоне автомат системы Калашникова, за годы моей работы в милиции в деле не фигурировал.
Иван Иванович боковым зрением наблюдал за поведением сына. Саня сидел не двигаясь, словно бы оледенел. Вспомнился случай. В далеком сорок втором наши защищали Марухский перевал, намертво стояли на пути у дивизии горных егерей и баварских стрелков. Смела солдата лавина в бездну. С годами снег осел под собственной тяжестью и летним солнцем, превратился в лед, просветлел. И вот шли как-то туристы, веселые, озорные, и увидели: под трехметровым слоем прозрачного льда сидит человек, понурив голову, устало опустив тяжелые руки на согнутые колени...
- Друг А дозрел до мысли, что рыжебородый коллекционер может и не повесить приобретенный автомат рядом с сарацинским клинком. Нет у него пока для этой цели ни бухарского ковра, ни булатного клинка... А вот если он захочет пострелять... И не в тире, а где-нибудь. К примеру, везут на шахту зарплату... В результате двое убитых, двое раненых... Стрелка через неделю-другую берут. И он чистосердечно признается: "Автомат купил у гражданина Б".
Чтобы этого не случилось, друг А пошел на все тяжкое: затеял с другом Б драку в общественном месте. Он надеялся, что в часть уйдет письмо из милиции и военкомата. Там, блюдя честь мундира, отреагируют соответственным образом. Может быть, даже отчислят из рядов Советской Армии друга Б... А если не отчислят, то Б образумится. Ну как, сынок, мой сюжет для авантюрного романа? - резко спросил Иван Иванович.
Саня был буквально раздавлен тем, что услышал от отца. Сидит бледный, тонкие губы сжаты, словно бы их на "молнию" заперли.
Наконец пересилил себя:
- Славке надо помочь... Он не понимает всего...
Иван Иванович не согласился, покачал головой:
- Теперь только он сам сможет себе помочь: надо вернуть автомат в пирамиду.
- Так он... уже! - вырвалось у Сани.
- Уже, - подтвердил Иван Иванович.
- Но еще не передал! Это я точно знаю, не передал! - воскликнул Саня. - Папка, ты должен поговорить с ним. Узнает, что все известно, и тут же раскается... Что ему будет?
Саня тряс отца за рукав, требовал немедленных действий.
Но, увы, майор милиции уже не мог помочь прапорщику Сирко, сидевшему на гарнизонной гауптвахте. А Саня требовал:
- Надо найти причину для свидания!.. Я скажу в военкомате, что его жена попала под машину... Или выдумаю еще что-нибудь...
Саня вел себя так, что на них стали обращать внимание прохожие. Иван Иванович осторожно отвел руку сына.
- Меня всегда удивляют люди, которые одну глупость стараются исправить с помощью другой, еще более наглядной, или несущественное преступление прикрывают другим, более злым и тяжко наказуемым...
Разве Иван Иванович мог подумать, что ему придется вести с сыном такой разговор! "Где и когда я лишился его доверия?" - думал он, глядя на хмурого сына.
- Мне всегда казалось, что я знаю о тебе все, что в твоем сердце нет от меня тайн...
Саня в ответ лишь вздохнул. Может, он хотел сказать, что у детей всегда есть какие-то тайны, в которые не посвящаются родители?
- Если бы каждый, замышляющий преступление, был убежден в неотвратимости наказания и не надеялся, что ему удастся запутать следы, органы милиции и правосудие оказались бы без работы, - заметил Иван Иванович.
- Я хотел с тобою посоветоваться, - пробовал оправдаться Саня, - но мне было стыдно за Славку.
- Нет, все объясняется иначе: у тебя просто не хватило мужества встать на пути у беды, которая грозила твоему другу. Ты с ним откровенно поговорил? Ты его прямо и честно предупредил, что в случае чего станешь свидетелем обвинения?
- Нет, - выдавил из себя Саня. - Он бы все равно не поверил, что я могу...