Я потянул ее к скамье. Мы сели, и я поцеловал ее. На этот раз она охотно растягивала поцелуй и как будто забыла о времени. А я, со смешанным чувством ревнивой подозрительности и наслаждения, отнюдь не находя в нем целомудрия, но одновременно вспомнив, что такими же вот обстоятельными были и мои первые поцелуи и что как раз более поздний опыт подстегивал до минимума сокращать начальные стадии ради конечной цели. Я напрягал выдержку, но какой-то суетный страх все-таки заставил меня отстраниться первым.
- Какая противная погода, - с гордым равнодушием произнесла Жанка и положила голову мне на плечо.
"Вот и намерения! - подумал я. - Уж себе-то врать ни к чему. Я уверенно иду по этой дорожке. И конечно, знаю, куда приду, если буду продолжать в том же духе. Но я не буду продолжать. Я разоблачил себя в своих тайны помыслах и не позволю себе двигаться дальше. Никаких поцелуев. Иначе я за себя не ручаюсь. Кроме того, я должен восстановить отношения с Лорой, чтобы не впасть в безнравственность, как сказал Ком. Она меня любит. Она сейчас с Валерием. Я сейчас с Жанкой. Но больше никаких поцелуев!"
- По-моему, ты очень боишься меня развратить! - лукаво улыбнулась Жанка.
Я всматривался в нее вблизи и не находил в ней ничего детского. Ее губы приближались, и я целовал их. Ее губы делались все сочнее, все порочнее; она превращалась во врачицу, похохатывающую под красны крестом; воспоминание было невыносимым; на снегу расплывались кровяные плевки…
- Слушай, а ты еще девушка? - резко спросил я.
- Конечно! - удивилась она.
Я вскочил и рывком поднял ее за собой.
- Что? - встревожилась она.
- Отложим!
Я здорово разозлился на себя, а заодно и на нее.
- Надолго? - прошептала она.
- Не знаю! - ответил я. - Надолго!..
Я отвез Жанку домой, а сам поспешно вернулся назад. Мне не давали покоя идиотские вычисления. Я пытался вычислить свое право на Жанка. Если ей в 14 нельзя, то в 16 можно? Да? А в 15? Да? Нет? А в 15,5 А в 15,555?.. Бессмысленные периодические дроби мучили меня, и я не в состоянии был вычислить тот год, месяц, день, час и минуту, когда некое качество перейдет в некое количество… Я непременно хотел успеть поговорить Комом, но в "Некрасовке" его уже не оказалось. До закрытия библиотеки оставалось совсем немного времени, и ждать уже не имело смысла.
Я зашел в "Лиру", и, взяв несколько крепких коктейлей, заговорил с двумя страшными девками, которые охотно набросились на коктейли, потом мы присоединили к себе застенчивого юношу, который, как выяснилось, был при деньгах, обладал свободной квартирой и, преодолев боязливость, предложил нам отправиться к нему домой. По дороге юноша зачем-то непременно хотел уговориться со мной заранее - кому какая. Ему пришлось заплатить за водку и такси. В квартире был полный порядок и семейный уют. Папа с мамой, очевидно, только что отправились в отпуск командировку. Как бедный юноша ни хлопотал, чтобы все обошлось лично, мы все-таки что-то разбили или сломали. Словом, осквернили очаг. Вдобавок ему, кажется, так и не удалось получить то, ради чего он так напрягался и шел на жертвы. Я слышал, как он клянчил. Кажется, даже объяснялся в любви. Мы выпили все, что привезли с собой плюс папин коньяк из серванта. Наконец, в моей голове не осталось никаких цифр и "намерений". Я обнял женщину. Говорят, в какой-то секте самоубийцы стремятся спустить курок как раз в такой пиковый момент. Это не лишено смысла. Но у меня не было револьвера. Поэтому я оттолкнулся от женского тела как от берега, и уже через пять минут, продолжая жить, шел с сигаретой по незнакомой не улице.
Метро еще функционировало. При входе из-за мраморной кол меня осторожно окликнул какой-то доходяга.
- Эй, товарищ, посмотри, этот стоит?
- Кто? - не понял я.
- Ну, этот. Мент.
Я посмотрел. Милиционера не было видно.
- Не видно, - сказал я.
- Тогда побегу!
Я невольно усмехнулся, глядя, как пьяненький, крадучись и пригибаясь, словно под обстрелом, затрусил по переходу к турникету.
Я отыскал монетку и подошел к телефону-автомату. Перед тем как набрать последнюю цифру номера, я прислушался к себе и даже немного вился своему исключительному равнодушию: я звонил только потому, что у меня не было желания сталкиваться с Валерием в белых трусах себя дома… У себя дома?!
Лора сняла трубку. Я услышал музыку. Я молчал.
- Где же ты? Где? - вдруг зашептала Лора, сразу назвав меня по имени, хотя я еще не произнес ни звука. - Мы с ним вдвоем, понимаешь? Ты, ты будешь виноват, если что-то случится! Мне очень плохо. Я боюсь сделать непоправимое. Но я еще держусь. Не знаю, надолго ли меня хватит. Приезжай скорее, спаси меня!
Мгновенно от моего исключительного равнодушия не осталось и следа, хотя из бессвязного шепота жены я мало что понял.
- Еду! - крикнул я.
Я заглянул в кошелек и с досадой обнаружил, что денег на такси у меня уже нет. Я побежал по переходу метро к турникету, зажав в пальцах пятачок. Из служебной двери навстречу шагнул милиционер.
- Молодой человек, можно вас на минутку? - Милиционер приглашал в помещение; давать задний ход было поздно.
Ах, черт, как не вовремя! Неужели я так пьян? Я молча повиновался.
- Из гостей? - услышал я за спиной добродушное.
Мы вошли в помещение, оказавшееся тесной каморкой, где за деревянной перегородкой грустил мой доходяга. Второй милиционер за столом указал мне на стул.
- Будете свидетелем при составлении протокола осмотра задержанного.
Облегченно вздохнув, я сел, а тем временем первый милиционер пригласил еще одного свидетеля и вывел доходягу из-за перегородки. В процессе осмотра доходяга был брезгливо ощупан и обыскан, и на стол легли: грязный носовой платок, засаленная членская книжечка ДОСААФ, пуговица, ключ и полупустая пачка "Примы". Все это скрупулезно (вплоть до количества сигарет) было внесено в протокол, после чего второй милиционер вопросительно ткнул авторучкой в направлении сжатого кулака доходяги, который заскулил, когда милиционер стал разжимать ему пальцы, и в опись вошли: горсть медяков - тридцать семь копеек. Я непроизвольно начал припоминать содержимое собственных карманов и не сразу отреагировал на вопрос милиционера, приготовившегося записывать мои данные для протокола и подозрительно взглянувшего на меня. Однако все обошлось благополучно. Я сообщил требуемые сведения, расписался и был отпущен, почему-то немного ощущая себя по отношению к доходяге предателем…
Когда я подходил к дому, в нашем окне горел свет. Проходя мимо раздражавшей меня выброшенной елки, я выдернул ее из сугроба и отшвырну подальше. Я поднялся на лифте и позвонил в дверь. Отпирать не спешили. Я снова позвонил и стоял, как дурак, прислушиваясь, пока, наконец, не сообразил достать свой ключ. Но достав, помедлил. Если не отпирают, значит или издеваются, или… Я представил Валерия в белых трусах… Умнее был бы, наверное, бросить все и уйти, но мне вдруг ужасно захотелось окончательно объясниться с Лорой и как бы в отместку за всю ее стервозность сказать ей одну вещь, в истинности которой я в этот момент был уверен абсолютно. "А ведь я тебя никогда не любил. Желал, как можно желать обыкновенную блядь, но не более того, милая". Вот что я бы ей сказал. Я был уверен, что сделаю ей больно. Я толкнул дверь и вошел квартиру.
Свет был включен, но в квартире было пусто. Вдобавок все было вполне обычно, и следов того, что только что здесь происходило или могло происходить что-то "непоправимое", не обнаружилось. В записке, оставленной на столе, я прочел, что Лора ночует в Сокольниках, но потом сообразил, что записка вчерашняя. Я завел будильник, набрал в бутылку воды, погасил свет и, не раздеваясь, завалился в кровать. Забавнее всего было бы, наверное, вспомнить, теперь, что, кроме меня, существует еще целый мир.
Утром меня разбудил телефон. Я взглянул на часы и усмехнулся: как нарочно, опять опаздываю на работу. Я совершенно не слышал, как звенел будильник. Я глотнул из бутылки воды и подошел к телефону.
- На трубе!
- Как отдохнул? - послышался жесткий голос Кома.
- Как ты мне вчера советовал, - бодро ответил я. - Расслабился, отлично расслабился. Даже "Некрасовку" пришлось отменить. А как там наши с тобой дела? - деловито поинтересовался я. - Сегодня, если мне не изменяет память, у нас ведь намечено какое-то мероприятие?
Ком молчал.
- Я весь в твоем распоряжении, - продолжал я. - Когда? Где? Какие инструкции?.. Что ты молчишь? Ты слушаешь?..
- Я жду, когда ты перестанешь болтать.
- Пардон, - сказал я и умолк, вспомнив, что решил ему подыгрывать, чтобы не задевать его серьезного отношения к жизни.
Мы молчали довольно долю. Я пил воду из бутылки, и, хотя так и опаздывал, все же начал беспокоиться. Наконец Ком сказал:
- Хорошо. Допустим, что ты сосредоточился… Будет у нас сегодня первое занятие. Запоминай. Тема занятия - усвоение первого правила, которое состоит в том, что поставленная цель должна быть достигнута любой ценой. Ты понял? Я сказал: "любой ценой"!
Я тут же хотел возразить и указать ему на его элементарное заблуждение. Хотя бы с точки зрения того же марксизма, изучение которого он с таким увлечением продолжал, было абсолютно ясно, что иные средства могут превращать благородную цель в полную свою противоположность. Но сдержался. Я решил не затевать с ним диспута по телефону и сказал, что понял.
- Тогда возьми карандаш и листок бумаги, - продолжал Ком, - записывай задание… Автобусом номер двести восемьдесят три от станции М "Текстильщики" до конца. Еще сто шагов вперед… Нарисуй прямую линию и на ней три точки. Первая точка - это единственный уличный фонарь, у которого ты остановишься. Вторая - полуразрушенная кирпичная труба. Третья - купол белого храма, который ты увидишь вдали на холме среди деревьев, если внимательно присмотришься. Так вот, линия через эти ориентиры - это направление твоего движения…
С растущим недоумением я чертил и записывал все, что говорил мой друг, однако ни о чем не спрашивал.
- Итак, - закончил он, - ты должен во что бы то ни стало достичь последнего, третьего ориентира. Это - цель… Есть вопросы?
"Казалось бы, взрослый человек, - подумал я, - ветеран!"
- Это все? - спросил я.
- Да, - ответил Ком, - на сегодня достаточно… - Но, подумав, прибавил: - Хорошо, если ты будешь идти к цели с одной мыслью!
- С какой?
- С той, что поворот назад - это позор и смерть!
- Понятно, - сказал я. - Но хотелось бы с тобой еще кое о чем поговорить.
- Поговорим. Потом… И последнее: все, что ты сейчас записал, выучи наизусть - это нетрудно - и уничтожь листок до того, как выйдешь из дома.
- Сделаю.
- Ладно, теперь беги на работу! И кстати, постарайся больше на работу не опаздывать. Отныне ты должен быть на самом хорошем счету, - сказал Ком и повесил трубку.
Это ж надо, откуда-то прознал о моих опозданиях! Вероятно, от Сэшеа. Я механически сложил листок, сунул в карман и вышел из дома.
Неужели Ком действительно думает, что мне очень интересно играть в его странные игры. Нужно было сразу отказать ему. Какие еще занятия он выдумал? Кажется, он всерьез рассчитывает на меня и на мои обещания. Что у него в голове? У меня в голове - кружение и неотвязчивая, тупая боль. Зачем я только соглашался и что-то обещал? Я ведь заранее не собирался никуда ехать. Целую неделю я не высыпался и мечтал хоть сегодня пораньше лечь спать. Да и вообще, все мне надоело, и я ничего не хотел. А впереди был еще целый рабочий день!..
Когда я входил в лабораторию, то как-то совсем позабыл, что поцапался вчера с Фюрером. Я не привык подолгу помнить ссоры склоки. Зато Фюрер не забыл. Он снова потребовал от меня объяснительную, а когда я попытался отшутиться, с прямо-таки удивившей меня злобой заявил, чтобы я прекратил корчить из себя шута и что он больше не потерпит моего разгильдяйства. Он смотрел с нескрываемой ненавистью, и мне стало противно заискивать и выкручиваться перед ним. Я с отвращением отвернулся и сел писать объяснительную. Однако этим дело кончилось. Я был вызван для беседы начальником отдела, и он долго промывал мне мозги. Потом меня судили на профсоюзном собрании, постановив перенести мой отпуск на зимний период. Потом на комсомольском собрании требовали, чтобы я пообещал более не нарушать трудовую дисциплину, и объявили строгий выговор, учитывая отягощающее мою вину обстоятельство - нарушения были допущены в дни работы исторического съезда. Я ни с чем не спорил, всюду обещал исправиться, после чего, понятно, мне окончательно все опротивело.
Тоска была ужасная. Сэшеа по-прежнему глядел волком. - Как ты был прав насчет ограниченности! - примирительно шепнул я ему, не выдержав, но он презрительно фыркнул в ответ и отвернулся.
Оленька уже опасалась заговаривать со мной, дабы не нарваться на очередную грубость, и была права. Даже от мысли заскочить в обеденный перерыв в "рюмочную" пришлось отказаться по причине отсутствия ресурсов. Время словно остановилось. К концу рабочего дня я готов был выпрыгнуть от тоски в окно - только бы вырваться из этих паскудных стен.
Я вышел с работы, не помня себя от радости (впереди было два выходных дня!), но тут же остановился в непонятном (нет, конечно, понятном замешательстве. Я не знал, куда идти. Сначала собирался ехать домой, но, увы, понял, что меньше всего хочу сейчас туда возвращаться. Я с удовольствием посидел бы в каком-нибудь кабаке, но у меня не было даже на пару кружек пива. Позвонить Жанке и встретиться с ней? Сейчас я даже думать об этом не хотел. Отправиться на "Пионерскую" к родителям? Не до душеспасительных бесед с матушкой! (К сожалению, я совсем забыл, что как раз сегодня родители приглашены в гости, и я бы мог прекрасно отдохнуть!) В общем, перебрал всех родственников и знакомых. Идти действительно было некуда…
И тогда я вспомнил об "задании" Кома.
Собственно, я и не забывал о нем. Просто решил, что если Ком позвонит еще раз, успею увильнуть под каким-нибудь предлогом (вся затея представлялась мне совершенно нереальной). Но Ком не позвонил, и теперь я увидел, что больше ничего и не остается кроме как поехать, потешить моего занятного чудака-друга… Была к тому же в "задании" притягательность чего-то неизведанною, темного. Движение в предписанном направлении ради некоей непонятной цели давало хотя бы на время возможность отодвинуть в сторону все свои проблемы… Да и почему бы в конце концов не поиграть?
Так или иначе, но я начал это движение. Причем в душе удивлялся своему собственному чудачеству.
Путь был неблизкий. На "Таганской" я сделал пересадку и пока доехал до "Текстильщиков" порядком запарился в перегруженном метрополитене. Отыскав по указателям нужный выход, я вышел на улицу, в метель. На автобусной остановке волновалась толпа, но мне удалось запрессоваться в первый же подошедший автобус. Поначалу я пробовал выглядывать в протертый на замерзшем стекле "глазок", но скоро потерял надежду сориентироваться. Автобус увез меня в совершенно глухие места. Сойдя на конечной, я поинтересовался, где нахожусь, но в ответ услышал такое варварское название, что подумал: а не занесло ли меня в какой-нибудь другой город?
Народ рассеялся, автобус укатил, и я осмотрелся. Вокруг были мрачные, черные пространства с редкими, далекими огнями, и только справа светился клин неизвестного жилмассива. Я обернулся на гудок и увидел проходящий по мосту поезд. Мне, по-видимому, было нужно в противоположную сторону. Отсчитав педантично сто шагов, я действительно остановился под одиноким уличным ФОНАРЕМ. Здесь дорога заканчивалась. Дальше никакого освещения не имелось. Дальше чернели какие-то заброшенные строения, за которыми прорисовывался суживающийся к щербатому верху ствол ТРУБЫ.
Я поплотнее заткнул джинсы в сапоги, чтобы снег не забивался за голенища, и стал пробираться прямо через сугробы в направлении трубы. Преодолевая заснеженную свалку с рогатками металлолома, торчащими из-под снега, словно обмороженные конечности, я задержался и, оглянувшись на оставленную - и уже довольно далеко - дорогу, испытал подобие давно забытого детского страха, бороться с которым было когда-то мучительно и приятно… "Поворот назад - это позор и смерть", - вспомнил я.
Я миновал полуразобранные сараи и оказался перед распахнутыми настежь воротами длинного, похожего на гараж барака, к стене которого был привален боком остов автоприцепа без колес. Я вошел внутрь барака и вышел с другой стороны через такие же ворота. Что-то однообразно и уныло поскрипывало.
Вот наконец и кирпичная труба, возвышающаяся над заброшенной котельной. Я обошел котельную и увидел, что за ней простерлась огромная, несколько впалая равнина, упирающаяся в довольно крутые и лесистые холмы. Напрягши зрение, я различил на холме среди деревьев третий ориентир и мою цель - купол далекого белого ХРАМА… Что-то знакомое почудилось мне в окружающей местности, но я никак не мог уловить, что именно. Я прикинул: до цели - учитывая, что придется пробираться по снегу, - около получаса пути. В "задании" Кома, как оказалось, не было ничего сверхъестественно трудного. Увязая в снегу почти по колено, я все же постарался прибавить ходу, чтобы побыстрее преодолеть скучный отрезок. В общем, решил я, такая прогулка по свежему воздуху только на пользу. Скоро мне стало жарко, и я даже расстегнул куртку и распутал шарф. Я устал и тяжело дышал. Ждал ли меня Ком у "цели"? Есть ли какой-нибудь смысл в выдуманном им мероприятии? Что он вообще хотел этим добиться? Я подозревал - на этом все и заканчивается: на большее у него не хватило фантазии. Хороший, добрый малый, но развлечения у него, оказывается, какие-то уж очень детские…
Я приблизился к узкой, темной полоске, широкой дугой изогнувшейся вдоль всей равнины и на которую я раньше как-то не обратил внимания. И теперь подойдя почти вплотную, я еще не мог сообразить, что это такое. Ее можно было принять за тропинку или… Я вдруг замер как вкопанный. Догадка поразила меня. Передо мной была вода! И сам я находился вовсе не на равнине, а почти на самой середине Москвы-реки неподалеку от Коломенского (и как это я сразу не догадался, что было знакомого в местности?). Подо мной был тонкий лед, вода и, возможно, еще один шаг - и я бы провалился.
Я осторожно попятился назад. Для купания я еще не созрел. Я не "морж". Так что уж лучше "позор и смерть". Я усмехнулся, переводя дыхание.
Прежде чем вернуться к автобусной остановке, я на всякий случай задержался на берегу и внимательно всмотрелся в противоположный берег.
- Ком! - крикнул я.
Потом несколько раз свистнул… Но ответа не было, и я (уже без всяких колебаний) отправился по своим следам назад.
Что это было - розыгрыш? Вряд ли. Несуразица какая-то. Белый храм - недостижимая цель? Как это понимать? Какая-то дурацкая символика. Я едва переставлял ноги. Одно я понял прекрасно: лазить по сугробам без лыж - дело, мягко говоря, утомительное. Если Ком ждет на той стороне, пусть всю жизнь дожидается. Зачем, спрашивается, я, идиот, перся в такую даль? Рефлексия проклятая? Романтика? Нет, права, права маман: маленькая у меня голова…