Предварительно он показал мне несколько специальных условных знаков, которыми мы должны были обмениваться в случае необходимости. Например, поглаживание подбородка ладонью означало "внимание!", прикосновение рукой к воротнику - "опасность!", а если затем следовал наклон головы, как бы взгляд себе под ноги, - это означало направление, откуда грозила опасность.
Таким порядком мы доехали до самого Можайска, а потом несколько раз возвращались на две-три станции назад, выходили на платформу, пересаживались на встречную электричку и снова оказывались в Можайске.
У меня создалось впечатление, что мы кого-то ждем или ищем. Между тем уже стемнело, час пик прошел, и электрички быстро пустели. Ком пока что не подавал мне никаких знаков. Едва я успевал отогреться в вагоне, как нужно было снова выходить на платформу и подставляться промозглому ветру. (Тут я, между прочим, с большим сочувствием вспомнил о постовых милиционерах, для которых такое времяпрепровождение есть повседневная обязанность.)
Вместо того чтобы удивляться нашему непонятному дежурству, я удивлялся своему терпению. В отказе от собственной воли и подчинении воле Кома было нечто освобождающее от моральных и физических неудобств. Даже мыслительная деятельность как бы замедлялась, протекала не вполне оформлено, да и была вообще необязательна. Мысли уже не были мыслями в точном смысле этого слова, а скорее полуфабрикатами…
"…Я сам предложил Лоре сегодня же подать на развод, и она согласилась, но на протяжении всего дня ни я, ни она не побеспокоились созвониться и условиться более определенно… Как будто бы обоим это было безразлично… Как будто бы никому ничего не нужно… Я шатаюсь с Комом по поездам, а Лора… что будет, то и будет… никаких взаимных упреков…"
Когда из противоположного тамбура вошли трое ребят, в вагоне не набралось бы уже и десятка пассажиров. Парням было лет по восемнадцать, и вид у парней был такой, что любая пожилая тетенька в вязаном берете определила бы их как личности, чье место в колонии. Все в самострочных плисовых штанах, коротких курточках с карманами на груди и красно-белых шарфах; патлатые, дурашливые, но с хозяйским видом поглядывающие по сторонам… Я сразу подумал, что мимо Кома они так просто не пройдут… И действительно, один из них (с лицом полуребенка-полустарика) вынул руку из нагрудного кармана и, бессмысленно ухмыляясь, нахлобучил ему на глаза панаму.
Я уже мысленно жалел парня, хорошо представляя себе, каким жестким может быть отпор Кома, но Ком лишь поправил панаму и - как воды в рот набрал, - так что парню, явно ожидавшему, что "клиент начнет выступать", и даже в ожидании этого замедлившему шаг, пришлось пройти мимо… Вероятно, у моего друга имелись какие-то свои - нравственные или конспиративные - соображения, чтобы не ввязываться в скандал; во всяком случае я был рад, что все обошлось, так как знал, что у парней в карманах вполне могли быть припасены и ножи, и кастеты.
Однако радость моя была преждевременной… Своим любопытным взглядом, неосмотрительно направленным на парней, я сам оказался объектом их прилипчивого внимания. Один из них плюхнулся на скамейку рядом со мной, а двое других - напротив. Взглянув на Кома, я увидел, что он взялся за подбородок, а потом прикоснулся к воротнику, что означало: "Внимание, опасность!" Это я и без него понимал… Тут же мелькнула догадка: а не такого ли именно случая, пересаживаясь со мной с одной электрички на другую, искал Ком? Не значит ли это, что таким способом он решил на практике испытать мои бойцовские качества?! Я снова взглянул на него и, встретив его спокойно изучающий взгляд, уверился, что так оно и есть. "Ну уж нет, дудки, - подумал я, - чтобы ради его забавы я стал связываться с этими козлами!.."
- Чего уставился? - между тем уже интересовался у меня один из "козлов" (опять-таки тот, который сначала задирал Кома, а теперь не сводил мутного взгляда с меня).
Вопрос был, конечно, чисто риторический. Я понимал, что независимо от моего ответа или даже при отсутствии такового "козел" запрограммирован однозначно. Тем не менее как можно дружелюбнее, пробормотав "Пардон, пардон!", я поднялся с места и попытался покинуть компанию. Мне пришлось пробираться через три пары нахально вытянутых ног.
- Все нормально, пацаны, - бормотал я, - "Спартак" - чемпион…
Тут "козел" поддал мне подъемом ботинка между ног. Не сильно, но достаточно, чтобы я подскочил. Компания дружно засмеялась.
- Мудофель! - вырвалось я.
На лице полуребенка-полустарика изобразилось нарочито строгое выражение, которое он, вероятно, перенял у директора своего ПТУ, человека "старого закала".
- Иди сюда! - приказал он.
Вставая, он потянулся, чтобы ухватить меня за куртку, но я хлестко ударил его кулаком в зубы, отчего его голова мотнулась набок словно у куклы. Медлительно выпрямляясь, он издал звук поцелуя, как будто я его бог весть как наградил, и его уста растянулись в дегенеративную улыбку, по которой прочитывалась вся его дурная наследственность и не менее дурное воспитание… Я хотел что-то сказать, но он вдруг так лягнул меня в бедро, что я отлетел через проход на соседнюю лавку. Я оглянулся на Кома, но тот даже не шелохнулся.
"Козлы" оттесняли меня в тамбур. Пока я отмахивался от одного, другой перелез через спинку сиденья и ударил меня сбоку, сбив шапку. Тут же третий ударил меня два раза в лицо, и я выскочил в тамбур, чувствуя, что отбитые губы немеют, а левая сторона лица начинает пульсировать, словно мне за щеку сунули часовой механизм. Я распахнул дверь в соседний вагон и хотел бежать туда, но "козел" схватил меня за куртку и потащил назад. Обернувшись, я наотмашь ударил тыльной стороной кулака; "козел" поскользнулся и упал, увлекая меня за собой. В это время другой схватил меня за волосы, а третий - за руки, прижимая к полу. От одного удара ногой в бок я успел прикрыться локтем, другой удар пришелся вскользь по голове. Я извивался, брыкался; я видел, что один из "козлов" нетерпеливо скачет надо мной, примеряясь и делая широкие футбольные замахи, чтобы поточнее ударить ногой в голову, меня протащили по полу за ногу, чтобы развернуть поудобнее и лишить возможности прикрыться, мне удалось вырваться, подобраться и даже начать вставать, но тут я обнаружил, что "козел" все-таки оказался прямо передо мной и уже отвел ногу для страшного удара, нацеленного в лицо, что, судя по всему, должно было стать последним моим жизненным впечатлением… Однако в следующий момент "козла" вдруг швырнуло в противоположный угол - только коленками взбрыкнул, - и я увидел перед собой полы знакомой солдатской шинели и сапоги под голубыми джинсами навыпуск…
Пока Ком обрабатывал двух других, я успел вскочить на ноги, сориентироваться и перевести дух. Поезд подошел к платформе, и двери распахнулись. Один "козел" выпрыгнул из вагона сам, другого вытолкнул Ком, тот было сунулся назад, но Ком легко отбросил его ударом ноги в грудь, причем получилось эффектно: как только "козел" вылетел вон, двери захлопнулись, и поезд тронулся.
В тамбуре с нами остался последний - с лицом полуребенка-полустарика. Он причмокивал губами. Он вытащил из кармана своей курточки круглое, длиной с авторучку шило и все с той же улыбкой дегенерата зачертил им воздух. Кажется, он забыл все слова, кроме слова "суки"… Ком чуть посторонился, как бы приглашая меня поупражняться. "Козел" слизывал кровь с нижней губы.
- Обалдел, друг? - миролюбиво обратился я к нему, показывая на шило. - Ведь, наверно, и октябренком был, и пионером, а?
Между тем Ком легонько подталкивал меня вперед.
- Ведь мы вас не трогали, - продолжал я. - Вы начали первые… Да погоди ты! - раздраженно бросил я Кому, который продолжал подталкивать меня. - Какие у тебя к нам претензии? - спросил я "козла". - Поговорим по-человечески?..
- Обоих тут, - сказал "козел", - при-ко-лю.
- Неужели ты такой кровожадный? - удивился я.
- Обоих, - повторил он, ухмыляясь и целя шилом то в меня, то в Кома.
- Да брось, старик… - начал я, но тут "козел" дернулся и сделал несколько угрожающих тычков.
Я попытался выбить у него шило ногой, но промахнулся и отпрянул.
- Не так, не так… - недовольно проговорил Ком и плавно скользнул вдоль стены, опускаясь так низко, словно шел в "шпагат".
Однако "козел" оказался вовсе не так отчаян, как мне подумалось сначала. Он поспешно юркнул в вагон и, пятясь задом и держа наготове шило, затравленно заверещал:
- Встретимся еще! Никуда не денетесь! Обоих отловим - умоетесь!..
И, развернувшись, пробежал по проходу между скамейками к противоположному тамбуру и скрылся в соседнем вагоне. Мы его не преследовали.
Ком остался неудовлетворен итогами "занятия", не доволен мной. Мало того что, даже не предупредив, он подставил меня шпане (а он, видимо, прекрасно знал, что по вечерам в пригородных электричках болтается достаточно шпаны), так еще и упрекал за то, что я растерялся в этой, по
его мнению, элементарной ситуации, позволил набить себе физиономию и не справился с "козлами" собственными силами, на что (опять-таки, по его мнению) я был вполне способен… Мои же упреки его абсолютно не трогали. Казалось, во всем происшедшем он видел опасного не больше чем в физзарядке; утверждал, что это просто невинные детские игры в сравнении с тем, с чем нам, возможно, предстоит столкнуться в будущем.
- В будущем? - переспросил я.
- Изощренная жестокость и коварство организованного социального зла не имеет пределов, - произнес Ком загадочную фразу и, подумав, добавил. - "Цель - любой ценой" - это страшный принцип, но мы вынуждены руководствоваться им, потому что для наших врагов он самая естественная и привычная вещь…
На обратном пути в Москву Ком предупредил меня, что нам придется повторить вылазку и именно на этом же самом маршруте. Он назначил вылазку на пятницу, а четверг (то есть завтрашний день) решил посвятить дополнительной "физической и психологической" подготовке, чтобы уж наверняка я не впал в растерянность и моя реакция на подобные обстоятельства была мгновенной и не давала осечки.
(Что касается меня, то я ни на минуту не сомневался в одном: повторная вылазка, чтобы подставить себя банде озверевших "козлов", мягко говоря, смахивает на самоубийство…)
Последние события заставили меня серьезно задуматься. Меня чрезвычайно угнетала прямо-таки патологическая сосредоточенность Кома на моей персоне. В привязанности ко мне я видел корень тех неприятных обстоятельств, в которых я запутывался все больше и больше, и чтобы как-то ослабить эту привязанность, я решил прибегнуть к уловке.
На следующий день на работе, улучив момент, когда мы с Комом оказались вдвоем, я завел разговор на тему: а почему бы ни приобщить к нашему великому делу еще кого-нибудь - скажем, Сэшеа. Ведь мы давно знаем друг друга, и, кажется, Сэшеа вполне можно было бы доверять, особенно если учесть его постоянную тягу к гуманизму, самосовершенствованию, справедливости, духовности и прочему… Кроме того, у него прирожденные способности к конспирации - вообще к различным тайным операциям, он мог бы быть нам очень полезен - почему бы нет?.. Я решил переключить внимание Кома с себя на Сэшеа.
- Давай поговорим с ним, - с жаром предложил я. - Намекнем ему на нашу систему, на возможность участия в некоей благородной миссии…
Ком взглянул на меня с недоумением, словно не ожидал, что я способен предложить такую глупость.
- Хочешь, я сам с ним поговорю? - продолжал я тем не менее. - Это можно было бы как-то завуалировать, преподнести как шутку, а в случае чет вообще сделать вид, что он неправильно понял… Что ты молчишь? Почему бы ни попробовать? Ты не согласен?
Взгляд Кома менялся… Мне уже довольно хорошо был знаком этот его черный, пристальный взгляд (взгляд идола или истукана), который все сильнее действовал мне на нервы. Мне казалось, что Ком вот-вот начнет издавать свои судорожные "кр-р", "кр-р", от которых у меня мороз по коже, как если бы по стеклу железом…
- Ну, что ты? - забеспокоился я, кладя руку ему на плечо.
- Что? - мрачно переспросил Ком. - А ты действительно можешь поручиться за Сэшеа своей жизнью передо мной?
- Ну, - пробормотал я, - я же не говорю, чтобы сразу посвящать его во все… Но что ужасного случится, если я просто намекну ему? Почему не попробовать?
- Попробуй… - покачал головой Ком. - Но знай, потом его придется немедленно УБРАТЬ… И тебе это придется сделать самому!
Видя, что я растерянно молчу, Ком немного смягчился:
- Нет, Антон, - сказал он, - Сэшеа совершенно не подходит для нашего дела. Можешь мне поверить. Он слабый и болезненно самолюбивый человек, а главное - не любит людей. Я его изучал.
- А я, по-твоему, лучше?
- Даже сравнивать нельзя! - воскликнул Ком.
(Ну откуда, черт побери, у него такая вера в меня?! Должно быть, ему просто хочется верить - и все тут, - верить в меня так же безраздельно, как он верил в своего погибшего друга Антона… Его ничем не собьешь! Да и доказывать, что я могу оказаться хуже, чем он обо мне думает, сейчас, пожалуй, к тому же и не безопасно…)
- В конце концов, - пробормотал я, - разве я один такой хороший?! Разве больше не найдется достойных людей?.. По-моему, делу бы не помешало, если бы наши ряды постоянно росли.
- Так-то оно так, - вздохнул Ком, задумчиво потрепав ус-квадратную скобку, - но по-настоящему достойных людей крайне мало…
- Найти новые, скромные таланты нелегко, но эту нелегкую работу надо проводить! - поспешно процитировал я по памяти фразу из его "ленинской" тетрадки. - Так, кажется, учит нас Владимир Ильич?
- Молодец! Это ты очень к месту отметил! (Взгляд идола превратился в хороший человеческий взгляд.) Безусловно эту работу надо проводить, но… с чрезвычайной тщательностью!
Я уже не раз замечал, что любое упоминание о Ленине действует на Кома исключительно благотворно и настраивает его на душевный лад. Теперь же (может быть, первый раз в жизни) я пожалел, что не силен в теории марксизма-ленинизма, чтобы с ее помощью попробовать расшатать экстремистскую систему Кома, которая, как я чувствовал, основана им на несколько вольном и своеобразном толковании классиков… Я чувствовал, что пара метких цитат могла бы вовлечь Кома по крайней мере в диспут о правильности его воззрений на общество и борьбу со злом, но - увы! - я и в школе, и в институте как-то совсем этим не интересовался.
- Отвечу на твой вопрос о кадрах пока только в самом общем виде, - тихо говорил Ком, взяв меня под руку. - В нашей кадровой политике главным должен быть строжайший принцип: в цепочке не должно оказаться ни одного слабого звена!.. А в настоящий момент, кроме тебя, я не вижу достаточно надежных кандидатур…
- Да и со мной, как я понимаю, еще предстоит повозиться, - хмыкнул я.
- Ну теперь не так уж и много, - успокоил меня Ком. - Дело техники. Мы разошлись по своим рабочим местам.
Однако вопрос "кадров", надо думать, еще и до того, как я затеял этот разговор, был Кому отнюдь не безразличен.
Через некоторое время он сам подошел ко мне и поинтересовался, какого я мнения о Сидоре.
- Ты решил завербовать Сидора? - изумился я. - Он же отец двух детей! И вообще…
- Это не имеет значения. Я думаю, что к нему следует хорошенько присмотреться. Кажется, он остро чувствует социальную несправедливость…
Я так поразился выбору Кома, что, несмотря на все свое желание переключить его внимание на кого-нибудь еще, чуть было не заспорил.
- Что ж, попробуй, - сказал я. - Он, конечно, весьма чувствует социальную несправедливость…
В основе своей Сидор был добрым и безобидным маленьким человеком и, вероятно, когда-то был даже горячим и искренним патриотом родной страны и так далее, однако сложные бытовые условия и буржуазная пропаганда постепенно перековали его патриотические убеждения на ярко выраженный антисоветский лад. История идеологического падения Сидора была проста и, должно быть, типична. Все неблагополучные обстоятельства жизни свалились на беднягу одновременно: житье в коммунальной квартире, родители-инвалиды, двое детей и ожидание третьего, нищенская зарплата и… еще тридцать три пункта! - и всё без каких-либо надежд на скорое облегчение участи на фоне широковещательного процветания и поступательного движения всей страны в целом… Дело дошло до того, что Сидор демонстративно отказывался голосовать уже на третьих выборах - правда, его протесты оставались втуне, а статистическая активность избирателей неизменно стремилась к 100 %… В общем, падение Сидора, очевидно, продолжалось, и, возможно, он уже подумывал о публичном самосожжении в знак протеста перед дверьми исполкома или по крайней мере о подаче прошения на выезд в иные края…
- Нужно поговорить с ним доверительно, - сказал Ком. - Вообще узнать, что у него на душе.
Я ответил, что это совсем несложно. Достаточно только спросить у Сидора: "Как жизнь?", чтобы услышать в ответ неизменное "херово" и последующие за этим подробные описания всех его горестей.
- Что ж, - сказал Ком. - Мне нравится его простое, честное лицо…
В столовой, когда Сидор поедал скудный комплексный обед, Ком спросил у него, как жизнь, и услышал в ответ именно то, о чем я и предупреждал.
- Жизнь дорожает, а зарплата… - начал я, подливая масла в огонь.
- Это не зарплата, а издевательство над нами, бедными идиотами! - подхватил Сидор и, загибая пальцы, принялся подсчитывать, что остается от зарплаты, если произвести простое вычитание на самые жизненно необходимые нужды. Мало того что ничего не оставалось, но образовывалась еще и внушительная отрицательная величина, непонятно каким образом покрываемая: - Удивительно, как мы еще вообще живы!..
Ком терпеливо слушал о проблемах детского питания, лекарств, транспорта, медицинского обслуживания, яслей, жилплощади, бюрократии, детской одежды… Ком был очень благодарным слушателем - это я по себе знал…
После обеда разговор возобновился на лестничной площадке черного хода. Я несколько раз отходил, а когда возвращался, обнаруживал, что разговор продолжается на ту же самую, неисчерпаемую тему.
- А как-нибудь по совместительству подзаработать пробовал? - спрашивал Ком Сидора.
- Я все пробовал, - отвечал тот. - Люди везде требуются, а с высшим образованием нигде не берут. Такие у нас идиотские законы. Однажды, правда, я надомничать пробовал. По паспорту тестя-пенсионера. Взял работу по договору: какие-то выключатели собирать подрядился. Штуки три собрал, а от остальных детали детишки порастащили. Так что потом за эти выключатели еще из своих пришлось выплачивать…
Доверительный разговор затянулся у них на весь день, и у меня появилась надежда, что наконец Ком переключился хоть на Сидора и, может быть, оставит меня в покое. Я решил, что наши планы насчет намеченной на вечер тренировки забыты, но лишь только я собрался незаметно улизнуть, как Ком уж был тут как тут.
- Что же Сидор? - спросил я.
Ком разочарованно махнул рукой, и мои надежды, увы, развеялись…