Оказывается, под конец Сидор умудрился совершенно разрушить все хорошее впечатление о себе, которое начало было складываться у Кома в процессе "собеседования". Едва Ком стал серьезно подумывать о Сидоре как о "нашем" человеке, полагая, что суровые условия существования выработали в нем "пролетарскую сознательность" и "классовое чутье", как в ответ на ключевой вопрос Кома: что же Сидор намерен делать теперь, на что готов решиться, тот неожиданно заявил, что уже почти решился - собирается послать к чертовой матери свое убогое инженерство и пойти рубщиком в мясной отдел. Как говорится, начал за здравие, кончил за упокой. "И будешь обворовывать таких же бедолаг, каким был сам?" - недоуменно спросил Ком. - "Еще как буду! - заявил Сидор. - Плевать я на них хотел!" Чем и вызвал совершенное разочарование Кома, увидевшего перед собой человека уже безнадежно развращенного "мелкобуржуазной стихией", лишившегося совести и идеалов.
- Господи, да сколько я его знаю, - возразил я, - он всегда несет подобную чепуху, но, как видишь, пока еще не ушел ни в мясники, ни в таксисты!.. Шутит он. От безнадежности…
Но уж если Ком забрал себе что-нибудь в голову, переубедить его невозможно.
- Нет, - отрезал он, - не годятся нам такие, которые способны так шутить.
Таким образом, сразу после работы мне пришлось отправиться с Комом в Подольск, где в школьном подвале у доброго майора Ком опять муштровал меня с такой неистовостью, что, едва живой от усталости, я насилу дотащился домой.
Дома я сразу залез в ванну и блаженно отпаривал члены в горячей воде. Полусонный, я вдыхал густой, смешанный с паром воздух и думал о том, что спроси меня сейчас, хочу ли я чего-то еще или мечтаю о чем-либо, я бы честно ответил: нет, ничего мне больше не надо, и не мечтаю я ни о чем.
Потом зазвонил телефон, и Лора молча принесла аппарат мне в ванную. Звонила матушка. Не меньше получаса мне пришлось отбиваться от ее интенсивных расспросов и поучений: был ли я у дяди Ивана? Почему не был? А где был? С кем был? С Жанкой был? Что я себе думаю? И так далее и тому подобное… Спать я улегся в сильном раздражении.
Никаких вещих снов мне в эту ночь как будто не было, но, проснувшись поутру (а это была пятница), я тут же решил, что ничего хорошего, по всей вероятности, меня сегодня не ожидает. Поразмыслив, попросил Лору узнать, не согласится ли маман сделать мне одолжение - не выправит ли больничный лист?.. Переговорив с маман по телефону, Лора сказала, что больничный будет, и ушла в институт, а я остался дома.
Я снова заснул и спал, пока меня не разбудил телефон; звонил Сэшеа с работы. Я сказал ему, что температурю и жду врача, что, похоже, загрипповал, и просил передать это Фюреру. Сэшеа посочувствовал и пообещал вечером меня навестить.
Теперь я ждал звонка Кома и готовился поубедительней прикинуться больным и дать понять, что сегодня, само собой, ни о какой вылазке не может быть и речи… Но Ком не звонил…
Я поджарил яичницу с ветчиной, сварил кофе и, позавтракав, снова улегся в постель и было взялся за Фриша, но скоро отложил почти в раздражении, а вместо него принялся листать "ленинскую" тетрадку Кома. Скользя глазами по уже хорошо знакомым фразам, я с недоумением подумал: "Елки-палки! Ну как это возможно на полном серьезе пытаться применять ленинские идеи впрямую к нашей современной жизни?!" Абсурдность и даже смехотворность такого подхода сделались в этот момент для меня настолько очевидны, что я прямо-таки огорчился от невозможности немедленно вдолбить это в голову наивному Кому. Мне показалось, что теперь мне было бы вполне под силу открыть ему глаза на безусловную несостоятельность всей сооруженной им системы…
Я встал с постели и сделал несколько серийных ударов по воздуху.
Было двенадцать часов дня. В дверь позвонили. Я запахнулся в халат и пошел открывать. На пороге стояла Жалка. Я взял у нее из рук портфель, и она вошла. Я помог ей снять шубу, отдающую холодком с улицы. Едва уловимым движением Жанка одернула коричневое школьное платье, поправила черный форменный фартук… И буквально первое, что застучало в моей микроцефалической, отравленной бесстыдством (по определению маман) голове, было: "Теперь все и произойдет…" Реальность ситуации привела меня в замешательство. Жанка, очевидно, почувствовала то же самое. Я взял ее за локоть и провел в комнату. Казалось, признаки неотвратимости события заключены во всем: и в ровном белом свете за окном, и в стенах комнаты, сжимающих вокруг нас пространство, и в клетчатом пледе, наброшенном на неубранную постель. Мы неловко остановились посреди комнаты и со смущением оглядели друг друга: я - в домашнем махровом халате на голое тело, она - в нелепой школьной форме да еще в красном пионерском галстуке. Я обнял ее ладонями за плечи и повернул к свету. Она серьезно смотрела мне в глаза, а я вглядывался в ее лицо, и наше смущение, вызванное нашим обоюдным пониманием того, что должно произойти, стало быстро захлестываться другим, несравнимо более мощным чувством, и снова мир стал МАЯТНИК.
Однако, прежде чем Жанку поцеловать, я должен был хотя бы снять с нее пионерский галстук. Было десять минут первого… Я даже не успел прикоснуться к красному шелку ее галстука, потому что зазвонил телефон и я машинально поднял трубку.
- Ты действительно болен, Антон? - услышал я голос Кома.
Голова. Горло. Сердце. Стальные стержни дырявят череп, рвут ткани, рвут сосуды… Абсурдность, смехотворность подхода…
- Что ты молчишь? - спрашивал Ком.
И что мне, дураку, стоило соврать, что да, мол, болен, действительно болен! Ничего… Но я признался, что здоров - просто решил сачкануть…
- Так я и думал, - сказал Ком. Тогда я отпрошусь у Фюрера с работы на пару часов пораньше, а может быть, даже с обеда, заеду за тобой, и мы отправимся.
- А ты уверен, что он отпустит тебя пораньше? - промямлил я.
О, конечно, он был уверен.
- Ты знаешь, - начал я смущенно, - я наверно не, смогу с тобой но ехать…
- Громче! Я плохо слышу! - потребовал Ком. - Что ты говоришь Ты там не один? Ты с кем? С ней?
(Уж не ясновидец ли он?!)
- Нет! Нет! - закричал я в трубку. - Я говорю: хорошо! Я готов! Что с тобой поделаешь…
Так мне и надо - сам виноват. Я поспешно положил трубку.
- Кто это был? - беспокойно спросила Жанка.
- Ничего, это так - по работе…
Я рассеянно смотрел на нее, пытаясь собраться с мыслями. Чего я хотел? Что-то связанное с пионерским галстуком… На меня нашло какое-то отупение… А может быть, я все-таки болен?
- Слушай, а почему ты еще не комсомолка? - спросил я, показывая на галстук.
- Ледокол сказала, что в комсомол меня не примут, пока я не пройду обследование, - ответила Жанка.
- Ах да, еще это обследование! Идиотизм… - протянул я, прикидывая в уме, сколько времени может понадобиться Кому, чтобы быть у меня. - Так ты, значит, твердо решила его не проходить?.. Нет, Что ты! Это я просто так спросил!.. - воскликнул я, видя, что у Жанки на глазах готовы появиться слезы.
- Нет, почему же! Может быть, специально для тебя? - сказала она. - Если тебе это нужно…
- Да, конечно, - вздохнул я, - мне это нужно больше всех!
Возникла долгая, неприятная пауза. Мы продолжали стоять друг против друга. Жанка уже не смотрела мне в глаза, потупилась. Ждала, ждала от меня действия. Светлые волосы, похожие на продольный срез дерева, падали ей на плечи, а у меня даже не поднималась рука их погладить - звонок Кома напрочь разрушил иллюзию неотвратимости события, а главное, уничтожил прекрасное ощущение того, что Жанка и я находимся наедине… Ком будто бы стоял у меня за спиной.
- Пойдем на кухню, - сказал я, и она покорно пошла за мной.
- Ну, что там у тебя в школе? - с напускной деловитостью осведомился я, наливая ей и себе кофе.
(Я открыл, что вкус кофе ощущается значительно лучше, если при питье слегка постукивать зубами…)
Жанка неохотно рассказала, что Ледокол поставила ультиматум: или она соглашается на обследование, или больше не допускается к занятиям. Жанка выбрала последнее, и Ледокол предупредила, чтобы завтра без родителей Жанка в школу не являлась.
- Если хочешь, я завтра еще раз попробую с ней поговорить, - вяло предложил я.
- Нет… Я решила: скажу все родителям. Пусть сами разбираются.
- Ну смотри… А то можно было бы попробовать. Тем более что эти обследования - очевидный произвол. Она не имеет права.
- Мне теперь все равно, - поморщилась Жанка.
Чувствовалось, что ей не по душе продолжение этой темы. Ее волновало совсем другое.
- Скажи честно, ты меня возненавидел в прошлый раз?
- Нет, конечно! - воскликнул я.
- А не звонил целых три дня!.. Может, все-таки возненавидел?
- Да нет же, глупенькая ты!.. Просто завертелся, тут такие дела - голова кругом!.. - Я раздраженно махнул рукой и покосился на часы, с тех пор как звонил Ком не прошло еще и полчаса, а я уже нервничал, словно он мог нагрянуть с минуты на минуту, - от него ведь можно было ожидать любых скоростей!
- А вот я себя возненавидела, - продолжала Жанка. - Я вела себя, как хамка. Да и вообще, глупо требовать от тебя чего-то, если мы еще не принадлежим друг другу по-настоящему… - многозначительно сказала она.
- Черт его знает… Может, совсем не глупо.
- Ты меня прости. На самом деле я хотела быть с тобой очень хорошей… Она смущенно замолчала. Я тоже замолчал и молчал тупо и долго…
Я смотрел на часы. Жанке становилось все неуютнее; она ведь не понимала причины моей скованности.
- Может, пойдем куда-нибудь? - предложила она.
Мысль была чрезвычайно соблазнительна. Пожалуй, единственный для меня выход - это куда-нибудь скрыться. Иначе вот проткнут шилом печень, а без печени человек жить не может… Что же удерживало меня воспользоваться этой последней возможностью избежать участия в намеченной Комом самоубийственной вылазке?.. Я словно утратил способность самостоятельно принимать решения, или, вернее, я чувствовал бесполезность что-либо предпринимать.
- Что ты молчишь? - Жанка поднялась. - Хочешь, чтобы я ушла?..
- Ты только не обижайся, - поспешно сказал я. - Что-то я гнусно себя чувствую, и мне действительно лучше отлежаться в одиночестве… Я попробую тебе вечером позвонить, - пообещал я. - Ты, главное, наплюй на школьные неприятности, - посоветовал я. - Когда закончишь школу, тебе будет ужасно смешно, что когда-то это тебя беспокоило…
- Может быть, - покорно кивнула она.
Выпроводив расстроенную Жанку - так и не поговорив с ней по-человечески, я лег на кровать и, впав в прострацию, лежал до прихода Кома бездумно и неподвижно, как труп.
Ком принес селедку, буханку черного хлеба и мою зарплату (а я и забыл, что сегодня у нас зарплата!). Между прочим, поведал мне о том, что Сэшеа завел с ним сегодня странный разговор, из которого Ком понял только, что Сэшеа серьезно опасается мести какой-то тайной организации и как будто призывает его, Кома, в союзники как человека, понюхавшего порох, и что вообще нам всем, по мнению Сэшеа, нужно как-то консолидироваться, чтобы нас не раздавили, и т. д. "Он произвел на меня впечатление человека, у которого не все дома", - заключил Ком. Я на это ничего не сказал, только с невеселой усмешкой подумал, что они один другого стоят…
Мы ехали навстречу новым приключениям. По совету Кома я надел старую куртку и другую шапку. В вагонах было холодно, калориферы под сиденьями не работали, и, продрогнув еще когда мы добирались до Бело-русского вокзала, я никак не мог согреться и отбивал зубами дробь.
- А почему ты думаешь, что мы их сегодня обязательно встретим? - поинтересовался я у Кома.
- Потому что обязательно встретим, - ответил тот, как всегда исчерпывающе и авторитетно.
Как и в прошлый раз на подъезде к Можайску, почти за сто километров от Москвы, мы принялись перекочевывать из одной электрички в другую, топтались на пустынных, подметаемых мокрой мартовской метелью станционных платформах. Делали вид, что каждый из нас сам по себе, и изредка обменивались условными знаками как заправские конспираторы.
Я старался не сосредоточиваться на своем гадком внутреннем состоянии, но сознание мое неуклонно сужалось, словно огораживаемое извне жесткими, плотными шорами. Был уже довольно поздний вечер.
- Это никогда не кончится, это никогда не кончится… - бормотал я себе под нос в беспросветном унынии.
Кроме нас с Комом, в вагоне находились всего четыре пассажира. Вдруг до меня дошло, что Ком проводит ладонью по подбородку. Это означало: "Внимание!" Я взглянул в направлении тамбура и увидел за стеклянными дверями одного из "козлов", который секунду глазел на нас оттуда, а потом смылся в соседний вагон. А еще через минуту из соседнего вагона вышли двое (здоровенные такие "лбы"), неторопливо проследовали в противоположный тамбур и там закурили. Затем к ним присоединился третий. Мне эта подозрительная активность сразу не понравилась явные приготовления! В другом тамбуре один за другим появилось четверо, двое из них - позавчерашние "козлы"… Таким образом, путь к отступлению был отрезан, и перспектива намечалась самая что ни на есть безрадостная.
Презрев "конспирацию", я поднялся и пересел к Кому.
- Ты доволен? - зло спросил я.
- Отлично, - невозмутимо сказал он. То, что нужно.
- А по-моему, - заметил я, - пришла пора прощаться перед смертью! Ком молча снял панаму, перестегнул на ней ремешок и снова надел,
надвинув ремешок под подбородок так, чтобы панама надежно держалась на голове. "Козлы" докуривали в тамбуре, кивали в нашу сторону и ухмылялись. Тем временем один из "лбов" вошел из противоположного тамбура и, поочередно обходя оставшихся четырех пассажиров, что-то говорил им, а те поспешно и испуганно поднимались и беспрекословно покидали вагон.
- Я хочу тебе кое-что сказать, пока нас не начали размазывать по полу, - сказал я Кому и, боясь, как бы тот не начал что-нибудь возражать, тут же продолжал: - Только ты не обижайся! По-моему, ты либо ненормальный, либо очень наивный человек. Не знаю, как тебе удалось втравить меня во всю эту историю, но, знаешь, я ведь никогда не верил в твои наивные идеи, в твою идиотскую подпольную систему. Ты выдумал какую-то особенную нравственность, носишься с ней, как с писаной торбой! Пойми, это просто смешно! И я, слава богу, не раз смеялся про себя. Ты мне тоже нравишься, и я действительно отношусь к тебе как к настоящему другу. Поэтому не обижайся, а послушай спокойно мое мнение. Мне кажется, что тебе нужно был просто найти наконец себе женщину, а? И все твои глобальные проблемы сразу бы сморщились и перестали казаться такими глобальными… Вот ты воспитывал меня все это время, забивал мою голову своими теориями, а мне все это было глубоко безразлично. Потому что по-настоящему меня волновало совсем другое! Теперь я это особенно хорошо понимаю. Все это время я не переставал стремиться к Жанке! Она меня любит! Понимаешь, что это такое?! Мы оба стремимся друг к другу несмотря ни на что. И теперь, когда мы с тобой попали в такой переплет, я жалею только о том, что вел себя с ней как дурак, отпихивался от ее любви руками и ногами. Да, она сегодня пришла ко мне, была у меня, а я ее выставил за дверь! Я отказался от нее!
- Ты поступил правильно, - спокойно сказал Ком. - Я рад этому. Ты научился подавлять в себе темные мещанские позывы.
- Эх, если бы нам удалось выбраться отсюда, я бы больше не был таким идиотом!
- Мы обязательно выберемся, потому что я тебя хорошо подготовил. Но в дальнейшем ты будешь вести себя еще нравственнее. Я вижу, ты становишься настоящим человеком. Не зря я всегда в тебя верил… А сейчас ты должен собраться, успокоиться и вспомнить все, чему я тебя научил, Антон!
- Что ты заладил как попугай: Антон! Антон! - вышел из себя я. - Никакой я тебе не Антон! Я…
Я подавленно умолк, потому что все пассажиры уже покинули вагон, и с двух сторон к нам приближались наши враги.
Все они позаботились о том, чтобы изрядно вооружиться. У каждого в руках что-нибудь да было: у кого кусок резинового шланга, у кого мотоциклетная цепь. Тут я вспомнил заверения Кома, что в рукопашном бою оружие сковывает и мешает в первую очередь самому нападающему, который, взяв оружие в руки, вынужден тем самым действовать только по определенной программе… Но я подумал, что если бы у меня сейчас был лом - пусть бы и сковывающий меня, - я бы чувствовал себя намного увереннее.
- Скорее доставай свои стержни! - шепнул я Кому, но тот ответил, что на подобные мероприятия он никогда не берет с собой оружия.
Тогда я нащупал в кармане ключи с брелком и покрепче зажал их в кулаке.
- Что-то многовато на нас двоих! - пробормотал я.
- А ты не допускай до того, чтобы навалились все разом. Нужно работать с каждым в отдельности, - напомнил мне Ком одно из правил рукопашного боя. - И начинать нужно с самого здорового, как ты помнишь, - добавил он, поднимаясь со скамьи и делая круговые движения плечами, разогреваясь.
- Вот ты и начинай! - зло прошептал я. Мы вышли в проход между скамьями.
- Не дело вы задумали, ребята! - на всякий случай обратился я к банде. Выступивший вперед "лоб" крутанул мотоциклетной цепью и так саданул ею по скамье, что проломил доски в спинке… Пока, довольный, он разглядывал плод своего творчества, Ком, опершись обеими руками о спинку скамьи, словно о гимнастические брусья, вдруг подпрыгнул вверх и, сделав невероятный гимнастический пируэт - так что полы его шинели разошлись и сомкнулись с треском, словно огромный веер, - сгруппировался в воздухе и, тут же распрямившись и превратившись в мощный стенобитный снаряд, ударил "лба" сразу обеими ногами, отчего тот загремел в проход, сбив двух своих приятелей.
- За мной! - крикнул мне Ком, бросаясь вперед прямо по растянувшемуся на полу "лбу".
Нагнувшись, я успешно лягнул каблуком в живот "козла", замахнувшегося куском резинового шланга, и бросился вслед за Комом, заорав дернувшимся ко мне двум другим:
- Ни с места, буду стрелять! - и сунул руку за пазуху, будто за пистолетом.
Этот дурацкий прием, как ни странно, отлично подействовал. Нападающие остановились в замешательстве, и мы успели прорваться к тамбуру, оставив всю банду по одну сторону от себя, за исключением одного "козла" - того самого, с лицом полуребенка-полустарика, который дежурил у двери в соседний вагон, но поспешно скрылся за ней при нашем приближении. Я кинулся, чтобы открыть дверь, но он уперся и крепко держал ее с обратной стороны. Возиться с дверью не было времени, потому что, опомнившись, компания уже перелезала через скамейки и через поверженного Комом "лба", безуспешно пытавшегося подняться на четвереньки. Нужно было отражать новую атаку. Нападающие, размахивая цепями и дубинками, действительно больше мешали друг другу, и один из них, попытавшийся приблизиться, получил от Кома такой тяжелый удар сапогом в челюсть, что сумел устоять на ногах только благодаря поддержавшим его товарищам. Хотя их было втрое больше, чем нас, им снова пришлось приостановиться, чтобы сориентироваться и набраться решимости для атаки.
- Ребята! Если жизнь дорога, уходите подобру-поздорову! - строго сказал я из-за спины Кома и по их вытянувшимся физиономиям увидел, что опии вправду засомневались.
- Нет уж, - недовольно сказал Ком, - пусть еще попробуют.