Я же, едва отбившись от наших осатаневших в семейном чаду самочек, потреблявших чеснок в качестве могучего антиканцерогенного средства, увидел перед собой Оленьку. Оленька быстро приблизилась и, захлестнув меня словно крылом жесткими черными волосами, припала с неожиданно острым поцелуем.
- Молодец! - пробормотал я удивленно.
- Я хочу быть такой! - горячо прошептала она мне на ухо.
Фюрер еще продолжал принимать поздравительные поцелуи, когда я, оглядевшись, обнаружил, что, воспользовавшись суматохой и неофициальностью обстановки, Сэшеа снова исчез. Я быстро дожевал свой кусок торта и незаметно вышел из комнаты.
Я нашел Сэшеа где обычно: на лестнице черного хода. Когда я вошел, он даже не обернулся; он стоял у окна, засунув руки в карманы, с таким видом, как будто ему живется на свете паршивее всех.
- Что случилось? - спросил я, но он надулся и не отвечал. - Кажется, ты на меня злишься?
Я сел рядом на подоконник и достал сигареты. Мало, конечно, было удовольствия курить, глядя на его надутую физиономию, но я не стал вытаскивать из него причину клещами: наверняка какая-нибудь дрянь на уме. Мы молчали довольно долю.
- Нет! Я не злюсь! - вдруг сказал Сэшеа. - Я просто хочу попросить тебя кое о чем…
- Конечно, - обрадовался я, - какой разговор!
- Очень тебя прошу, - раздельно, с обидной вежливостью выговорил он, - пожалуйста… Не нужно кривляться. Не нужно корчить из себя вечного шута!
- Что-что?!
- Что слышал! А главное - не нужно заодно делать шута из меня! Очень тебя прошу! - повторил он, как будто порциями, отдельными сгустками выталкивал из себя желчь.
- Не понял… - удивился я.
- Вот только не надо, не надо играть передо мной в свои игры!
- В каком смысле - игры?
- В том самом! Ты сам знаешь… Конечно, у тебя это очень ловко получается… Ловко, но мерзко!
- Нет, ты уж мне, пожалуйста, растолкуй! - попросил я.
Сэшеа брезгливо поморщился и промолчал. Только когда я его послал подальше и собрался уходить, он проговорил:
- Я могу объяснить, хотя мне это и противно.
- Не надо, не насилуй себя.
- А может быть, ты с НИМИ заодно? - прошептал он.
- С кем - с НИМИ?
- Ну, это неважно…
- Неважно так неважно… Объясни хотя бы, перед кем это я кривляюсь?
- Перед ним, конечно, в первую очередь. Перед Фюрером. "Товарищ начальник"! "Объективная необходимость"! - передразнил меня Сэшеа. - Мне он ничего не спускает, а с тебя все как с гуся вода!
- Я - виноват?
- Но ты ведешь себя не по-дружески!.. Допускаю, что это без умысла, но ты играешь на руку врагам. Я тебе сказал, что ты опустился, а теперь начал думать, нет ли здесь еще чего-нибудь похуже!
- Мне всегда казалось, что мы друзья, - сказал я. - Не понимаю, что изменилось.
- Я пока тоже не все понимаю, - проворчал Сэшеа. - Но чувствую, что теперь я бы тебе кое в чем не доверился!
- В чем?
- А ты ничего не замечаешь? Я допускаю, что ты кривлялся так - по простоте, приспособленчески, но чтобы ничего не замечать!..
Я решил про себя, что не стоит раздражаться сейчас на друга, который и без того издерган. Я решил набраться терпения.
- Если ты таким образом хочешь жить, - продолжал он, - то живи… Но как ты можешь закрывать глаза на то, что происходит с твоим другом? Я бы так не смог!
- А что с тобой происходит?
- НЕЧТО, - мрачно сказал Сэшеа.
- Придирки Фюрера?
- Ну, это только первый слой, частность… Но есть такое, - загадочно сказал он, - о чем тебе, может быть, лучше и не знать. И если ты действительно в стороне, то лучше тебе даже и не влезать в это…
- Неужели так серьезно? - удивился я.
- Ты еще, старик, многого не знаешь…
- Хорошо, старик, - покладисто сказал я и похлопал его по плечу, успокаивая, - не хочешь говорить - не надо. Поговорим о чем-нибудь другом.
- Да-да, - согласился Сэшеа, - лучше о другом, хотя… - тут же прибавил он со своей идиотской таинственностью, - я думаю, что это… это все-таки касается и тебя.
- Черт тебя возьми! Говори, раз это касается меня! - потребовал я.
- Нет-нет, не могу! - закапризничал он, видя, что я попался на крючок. - Сначала я должен кое-что обдумать, выяснить. Ничего, даже лучше, что потом…
- Ты ведешь себя, как ребенок, - сказал я.
Он покорно вздохнул: ничего, мол, не поделаешь: ребенок так ребенок. Мне захотелось взять его за шиворот и хорошенько потрясти.
Снизу донеслись шаги. На лестничной площадке появился сам Фюрер.
- Так я и думал, - сказал он удовлетворенно. - Вы, - обратился он к Сэшеа, - ступайте в лабораторию и подумайте, что написать в объяснительной по поводу того, где коротаете рабочее время. В туалете или еще где… А вы, - тут он обратился ко мне, - следуйте за мной в машинный зал, мы с вами там разберемся…
Сэшеа поплелся в лабораторию, а я с Фюрером спустился в машинный зал, где уже собрались несколько "доверенных лиц", в число которых был занесен и я, сам не знаю почему.
Фюрер отпер массивную дверь сейфа и извлек из него спаянный из нержавейки бидон со спиртом, и праздник продолжился в более тесном кругу.
- Слушай, как ты водишься с этим ничтожеством? - доверительно наклонился ко мне Фюрер, имея в виду Сэшеа. - Более тупого сотрудника, скажу тебе, у нас никогда не было. Удивляюсь, как он вообще институт окончил. Я думаю, наверное купил диплом, а?
- Он учился лучше меня, - сказал я. - Он хороший парень.
- Ну не знаю, не знаю… - отмахнулся Фюрер.
Оленька принесла хлеба и колбасы из буфета, холодной воды в графине. Ветеран труда Эмилия поставила па стол домашнее варенье из черники. Мужчины и Эмилия пили спирт не разбавляя; Оленька сделала глоточек разбавленного с вареньем. Засим обсудили жизнь страны.
- Вот я помню, раньше была колбаса, - неторопливо изрекал Фюрер, раскачиваясь на стуле. - Не то что вообще колбаса, говорю. Это же была натуральнейшая колбаса, не нынешняя, бумажная, из которой вода течет… И мясо тоже, помню, было. Кто постарше помнит. Не вообще, говорю, мясо…
Через некоторое время обратили внимание, что Сидор, инженер и отец двух детей, успел уснуть в тени одного из механизмов.
- Си-дор! - заорал на него Фюрер.
- Неси меня! Неси меня! - забормотал спросонок Сидор и ошалело уставился на нас.
- Что значит "неси меня"? - ухмыльнулся Фюрер.
- Бессонные ночи, переутомление, - смущенно объяснил Сидор. - Дома только засыпаем, как один уже кричит: "Мама!" - "Кто кричит?" - спрашивает жена. - "Вова". - "Что"? - "Неси меня!" Жена встает успокаивать. Потом снова: "Папа!" - "Кто кричит?" - отзываюсь я. - "Павлик". Подхожу. "Что?" - "Неси меня!" - "Куда"? - "Туда!" Успокаиваю, возвращаюсь в постель. И так полночи. "Неси меня! Неси меня!.."
- Эх, ты, горе-отец, - сказал Фюрер. - Всыпал бы им раз-другой, спали бы крепко, без капризов.
- Я детей бить не могу, - вздохнул Сидор.
- Иногда нужно всыпать, - наставительно сказал Фюрер. - Вот моя старшая недавно начала, понимаешь, голос повышать, так я ей так двинул по физиономии, что она теперь хорошо запомнит, как показывать свой сопливый характер. Погорячился, конечно. Но зато на пользу…
Определенное количество ректификата было "списано", и Фюрер окинул нас критическим взором.
- Ну, хорош, - сказал он, убирая бидон обратно в сейф, - а то ноги не пойдут.
- Хорош, - согласились мы, - а то не пойдут…
Часть компании отправилась в буфет, чтобы взбодриться кофе, а другие расползлись по углам, чтобы расслабиться и подремать. Из радиотранслятора все еще звучал Леонид Ильич.
Оленька и я болтали в закутке между огромным пульсатором и шкафом с воздушными баллонами. Оленька поделилась со мной своей порцион спирта, и теперь я чувствовал себя вполне по-боевому.
- Неужели Фюрер действительно мог ударить дочку по лицу? - спросила Оленька.
- Этот мог, - сказал я и взял ее за руку.
- И даже как будто этим похвалялся! - прошептала она и осторожно придвинулась поближе - так, чтобы я мог обнять ее другой рукой за талию. - Какой грубый, жестокий человек!
- Да, сволочь…
Мы поцеловались, и хотя ее поцелуй показался мне как бы затеоретизированным, меня очень увлекло это ее стремление выглядеть обольстительной. Я помнил, что прошлый раз на даче она была как деревянная.
- А почему вы с женой не заводите детей? - вдруг спросила она.
- Нужно же закончить институт.
- А ты хотел бы?
- Хотел бы.
- Кто-то идет? - дернулась она.
- Никого! - успокоил я. Мы продолжали обниматься.
- Тебе нравится заниматься с детьми? - спросила Оленька.
- Я помогаю Лориной сестренке готовить уроки, - сказал я, припомнив недавний разговор с Сэшеа.
- Она красивая, да?
- Лора?
- Жена, я слышала, у тебя красивая… Сестренка, наверно, тоже красавица?
- Трудно сказать что-то определенное, - пробормотал я. - Жанка еще девчонка.
- Бывают случаи, когда со старшей сестры перекидываются на младшую. Ты это учти, - серьезно посоветовала Оленька.
- Помолчи, - сказал я и полез к ней под свитер.
- Ты так хорошо осведомлен о женских эрогенных зонах!
- Ну…
- Но я тоже кое-что знаю о мужских!
- Откуда это? - вырвалось у меня, но она не восприняла мое восклицание как насмешку.
- Скажи, милый, - прошептала она, - я хоть немножко кажусь тебе сейчас интересней, чем тогда на даче, или опять все дело только в том, что, как говорится, нет некрасивых женщин, а есть мало водки?
- Что за глупости, - вздохнул я.
- Я хочу быть тебе интересной! Честное слово, очень хочу! Ты знаешь, Саша принес мне такую книгу…
- Сэшеа? - удивился я. - Когда это он успел?
- Он как-то завел об этом разговор. О сексе. И я сама его попросила достать мне что-нибудь такое - по искусству любви.
- Может быть, он надеялся…
- Ты думаешь, что он… Нет, он опоздал! У меня ведь уже был ты. После того раза, понимаешь?
- Ну конечно.
- Правда, я тогда была тебе совсем неинтересна…
- Ну конечно… То есть я не это хотел сказать! - спохватился я.
- Нет, так оно и было! - Оленька смущенно уткнулась лицом в мое плечо. - Но теперь я совсем другая!.. Как бы я хотела это тебе доказать!
- Это сложный вопрос…
- О нет! О нет!
Поначалу я шалил, но потом, должно быть, так увлекся, что уже не понимал, действую ли в шутку или всерьез.
- О, как ты… - бормотала Оленька, едва сдерживая свой любовный экстаз. - Подожди!.. Ты хочешь прямо здесь? Я очень хочу, милый, но не могу здесь. Давай, у меня дома? Там будет очень хорошо. Давай?.. Ну, не будь таким сумасшедшим, милый! Мы же не одни!
Я выглянул из нашего укрытия и увидел, что в машинный зал снова начинает собираться народ; пробуждались также и "расслабившиеся".
- Вот видишь, глупенький, здесь нельзя, а дома можно, - торопливо говорила Оленька, приводя себя в порядок. - Расстегнул мне лифчик, сумасшедший! Что теперь делать
- Застегнуть.
- Сумасшедший, я сама!.. Ты только скажи: мы договорились? Ты не сбежишь от меня, как тогда на даче?
Сложив руки на груди, чтобы поддержать лифчик, Оленька выскочила из машинного зала.
- Где народ? - громко вопрошал комсорг, раскладывая на столе свои бумаги. - Подсаживайтесь поближе! Комсомольцы! Где комсомольцы?..
Я поудобнее устроился на стуле, подальше от мельтешившего комсорга, и прикрыл глаза. Мне было тепло и хорошо. Народ неторопливо подтягивался на собрание.
- Спишь? - раздался у меня над ухом голос Сэшеа. - Тебе жизнь обгаживают, а ты спишь! - Он обращался ко мне таким тоном, каким обращаются к товарищу по несчастью.
- Я притворяюсь, - лениво отозвался я, приоткрыв один глаз; я чувствовал себя замечательно.
- А это, между прочим, отличная мысль! - тут же подхватил Сэшеа, подсаживаясь со своим стулом ко мне. - Это что - метод? Притворяться, затаиться, чтобы выстоять? Надеть на себя маску? Ты хочешь сказать, что сознательно этим пользуешься? В этом есть нечто самурайское…
Я не возражал. Сэшеа вздохнул.
- Что - и тебе делалось? Что, Фюрер?
- Черт с ним.
- Жизнь не такая простая штука, если не хочешь юлить перед подлецами, правда? - сказал Сэшеа, которому показалось, что я расстроен.
- Истинная правда.
Все-таки после спирта вид у меня был, надо полагать, довольно беспечный, и Сэшеа подозрительно ко мне приглядывался.
- Товарищи комсомольцы, - начал между тем комсорг, - сегодняшнее собрание у нас необычное, потому что мы собрались в знаменательный день… - Кажется, он и сам толком не понимал, зачем ему потребовалось собирать это собрание, но логика подсказывала, что в знаменательный день он обязан это сделать. Но не голосовать же за одобрение или неодобрение политики партии?.. Впрочем, как обычно, комсорга никто не слушал.
- Нам нужно серьезно поговорить! - дернул меня за рукав Сэшеа. По-видимому, он был настроен продолжать тот идиотский разговор на лестничной площадке, прерванный появлением Фюрера. Я невольно улыбнулся.
- Если бы ты знал, в чем дело, у тебя бы сразу пропала охота ухмыляться! - обиделся Сэшеа.
- Что-то я перестал тебя понимать, - сказал я.
- Я уже говорил, что, может быть, это и лучше для тебя - не понимать. Продолжать делать вид, что ты ничего не понимаешь и не знаешь… - Сэшеа многозначительно приумолк, но, видя, что я тоже молчу, продолжал:
- Я ведь не желаю тебе зла. Всякое может случиться.
- Да что именно может случиться? Скажешь ты или нет?
- Всякое… - повторил он. - Я вообще тебя должен предупредить, старик, что теперь опасно даже быть моим другом. Так что ты прежде подумай!
- Ты просто, старик, расскажи, в чем дело, - посоветовал я.
Сэшеа наклонился к самому моему уху.
- Я, кажется, основательно влип, - сообщил он. - Влип, как дурак… Я не хочу впутывать тебя. Мне достаточно, если ты только пообещаешь, что, когда мне будет совсем худо, ты не бросишь меня одного!
- Что же обещать, - удивился я, - если я даже не понимаю, о чем речь?
- Ты только пообещай! Пообещай! - трагически шептал Сэшеа.
- А что именно может случиться?
- Да говорю: все что угодно!.. Может быть, меня… придут убивать…
- Так уж и убивать? - недоверчиво хмыкнул я. - За что же?
- За национальный вопрос, - выдохнул мой друг. - За что?!
- Потише нельзя, товарищи? - недовольно крикнул комсорг.
- А что решаем? - крикнул я в ответ.
- Сегодня, когда взгляды всех советских людей прикованы к Кремлевскому Дворцу съездов, - забубнил комсорг, - где начал свою работу очередной исторический…
- Ты меня слушаешь? - снова дернул меня Сэшеа.
- Конечно… Ты начал рассказывать, как влип…
- Так вот. Когда мы только начали работать, черт меня дернул пройтись по поводу сионистского лобби, - зашептал он, - и по поводу того, что ОНИ повсеместно захватывают власть.
- А с чего ты взял про лобби?
- Это же всем известно.
- Мне неизвестно.
- Так это тебе! - проворчал Сэшеа. - Это не значит - всем!
Я пристально посмотрел на друга: он говорил совершенно серьезно. Вот так люди сходят с ума. Шиза косит наши ряды, как говорится.
- Обо всем этом ты должен рассказать доктору, - сказал я.
- Очень остроумно!.. А ты хотя бы что-нибудь о масонах знаешь?
- А ты?
- Если бы я знал, то уже не сидел бы здесь с тобой… Но это неважно. Давай рассуждать логически. Как, по-твоему, мы с тобой ребята неглупые, талантливые?
- Без сомнения.
- Может быть, мы даже гении!
- Всё может быть.
- Ну?..
- Что ну?
- Кто, по-твоему, засунул нас с тобой в эту жопу?
- Они? - спросил я.
- Они, - кивнул он. - "Пятая колонна".
- Понятно… Поэтому жизнь для тебя потеряла смысл.
- Дошло наконец? - усмехнулся Сэшеа. - Ограниченность, в которой мы с тобой бьемся, отнюдь не случайное стечение обстоятельств.
- Все-таки, при чем здесь ты?
- Очень просто. Кто-то донес на меня Фюреру, что я назвал его жидом. Он мне этого не простит. ОНИ мне этого не простят. Хотя, я тебе честно скажу, насчет жида я без умысла сболтнул, я против них ничего не имею. Я вообще всегда был интернационалистом! У меня даже друг детства был еврей! Очень хороший человек. Я ведь и в школе, и в институте… - сбивчиво, словно оправдываясь, забормотал Сэшеа. - Ты меня знаешь…
- Погоди, - остановил я его, - так, по-твоему, Фюрер - еврей?!
- Яснее ясного. Махровый. Достаточно только на него посмотреть…
- Ерунда! Эдак, по-твоему, и я вдруг окажусь евреем!
- Нет… Ты - нет…
Но в голосе Сэшеа не было уверенности.
- А может быть, все-таки да? - усмехнулся я.
- Нет-нет, - почти в ужасе зашептал мой друг, - мы с тобой совсем другие! Мы простые ребята, мы лопухи, мы что есть, то и говорим, мы…
Тут комсомольское собрание закончилось, а я даже не заметил, когда и за что мы проголосовали. Народ начал расходиться из машинного зала. Поднялись и мы с Сэшеа.
- Единственное, что меня может спасти, - поспешно договаривал он, - это поскорее уволиться отсюда. Отпустят ли только раньше положенной отработки?
- Не переживай. Если за полтора года ничего с тобой не случилось, то и теперь не случится. Никому ты не нужен.
- Э, ты не знаешь еще, что такое у них настоящее коварство и мстительность! Допустим, что физически они меня не тронут. Но уж морально постараются уничтожить. Здесь у них очень изощренная механика. Начинают как будто с мелочей - якобы, например, контролируют твою дисциплину, а на самом деле убивают в тебе человеческое достоинство! Ты опаздываешь из-за транспорта на работу или не спросясь выходишь в туалет, и тебя, взрослого человека, вынуждают кривляться, искать каких-то немыслимых уважительных причин, делают из тебя вечного шута…
- А может быть, проще поставить Фюреру бутылку - и работать спокойно? - предположил я.
- Лучше погибну! - заявил Сэшеа.
В три часа дня мы получили зарплату и, переложив на своих столах для вида по нескольку бумаг, провели остаток времени на лестничной площадке. Оленька не спускала с меня глаз. Протрезвев, я почувствовал, что ее рыбье личико как-то больше не разжигает во мне желание узнать, как она применит на практике свои теоретические познания… Сообщив ей по секрету о трудностях семейной жизни Сэшеа, я подбил ее зайти после работы со мной и Сэшеа в "рюмочную", чтобы морально поддержать человека. Потом я поговорил с Сэшеа, который, немного поломавшись, тоже согласился.
В пять часов вечера с толпой служащих, высыпавших из стеклянных дверей НИИ, мы выбрались на воздух и зашагали по узкой и кривой улице, круто сбегавшей к метро и запруженной народом.
- Ну что, - шепнул мне Сэшеа, - я же говорю, что она явно озабочена!
Он взял Оленьку под руку. Я шел с другой стороны, и Оленька сунула руку в карман моей куртки. У нее был весьма счастливый вид, а мне стало ужасно смешно, что у нас с Сэшеа как будто разыгралось из-за нее соперничество.