- Верно, верно, - подтвердил я, призвав на помощь всю свою выдержку.
- Еще бы не верно! - самодовольно хмыкнул Сэшеа. - Так вот, - начал наконец рассказывать он, - только что нам позвонили и сообщили, что наш Ком попал в больницу. Какая-то странная, темная история. Драка, нападение, несчастный случай или что-то в этом роде… Очень знакомая картина, не правда ли?.. Ты понимаешь, какая тут связь?
- Так он… жив? - едва смог выговорить я.
- Да жив, конечно, жив! - нетерпеливо отмахнулся Сэшеа. - Если бы он не был жив, тебе бы так и сказали: что, мол, не жив, что умер или убит… Однако о чем я тебе сейчас толкую? О том, чем все это пахнет! Откуда дует ветер! И если до тебя до сих пор не дошло, то…
Дальше я уже не слушал… Ком был жив, и это известие не то чтобы чрезвычайно поразило или удивило меня - я ведь эти два дня, конечно, в глубине души не верил, не понимал, не мог представить себе, что такое могло случиться; что такое вот так и случается с тобой, когда ты сидишь и именно не можешь поверить, понять, представить себе, что такое именно так и случается - до невероятного просто, - и все еще живешь как во сне, и все надеешься проснуться, хотя, безусловно, с самого начала прекрасно понимаешь, что никакого пробуждения не может быть, и не будет и что когда-нибудь все равно придется смириться с необратимостью твоего несчастья…
Но известие, принесенное Сэшеа, как раз и вырвало меня из этого болезненного состояния неопределенности и мгновенно, пункт за пунктом разрушило изощренную многослойность сноподобных кошмаров с кладбищенской рощей, кружащими воронами и заснеженной могилой. Я ощутил истинное облегчение и увидел все происшедшее в совершенно другом, вовсе не черном свете. Мне показалось, что уж теперь-то, когда сама жизнь доказала Кому не только небезопасность, но и наивность, и абсурдность затеянного им, все должно закончиться по-тихому, само собой - и в первый момент у меня не было в этом сомнений.
Я принялся расспрашивать Сэшеа о подробностях: кто сообщил им о происшествии с Комом, откуда звонили, в какой больнице он лежит и каково его состояние… Сэшеа отвечал, что звонили, кажется, прямо из больницы и что разговаривала с ними Оленька, которая, заручившись одобрением Фюрера, немедленно собирается отправиться навестить Кома.
- Ну-ка, - возбужденно воскликнул я, - дай ей трубку!
- А зачем? - поинтересовался Сэшеа.
- За тем, за чем надо!
- Ты что, хочешь поехать вместе с ней?
- Ты мне надоел! - разозлился я. - Не суй нос не в свои дела!
- Я же говорю, ты нервным стал! - вздохнул он. - Но, во-первых, это и мои дела. И даже, пожалуй, в первую очередь - мои. Хотя, конечно, это наши с тобой общие дела. Как бы ты сейчас к ним ни относился… А во-вторых, даже дураку понятно, что тебе не нужно сейчас ехать к Кому и зазря подставляться. Гораздо умнее сделать вид, что ИМ удалось нас запугать, что у нас и в мыслях нет оказывать им организованное сопротивление. Зато потом всем вместе собраться и хорошенько поразмыслить, как повести себя в этой чрезвычайной ситуации, когда надо всеми нами нависла угроза не только моральною, но и физического истребления…
- Идиот! - Я бросил трубку.
Несмотря на то, что Сэшеа в итоге меня-таки разбесил, радостное известие, сообщенное им, продолжало утверждать меня в мысли, что мерзость мира, в сущности, не так уж и неодолима, как это иногда может показаться… И я пришел к заключению, что все текущие проблемы ограничиваются сферой быта и, следовательно, не могут претендовать на роль зловещих и роковых… Не так уж и плохо шли мои дела!
И пожалуй, единственная серьезная проблема в данный момент заключалась в пауке, продолжавшем терзать мой мозг.
Я оказался в ванной. В одной руке я держал стакан, а в другой - флакон с одеколоном. Прежде мне не приходилось прибегать к подобным средствам, но теперь я без колебаний набулькал из флакона в стакан на одну четверть, одним махом опрокинул одеколон в глотку и запил водой. Потом я пошел на кухню, отыскал кусочек черствого хлебца и, намазав его горчицей, зажевал… Паук довольно быстро распался на куски и исчез.
Я подошел к телефону и перезвонил на работу. К счастью, Оленька еще была на месте. Я сказал, что хочу составить ей компанию в поездке к Кому в больницу (однако чтобы она помалкивала об этом в лаборатории), и условился, де мы встретимся.
Не помешало бы принять горячую ванну и напиться кофе, но за неимением времени я ограничился лишь сигаретой и с нутром, умащенным парфюмерией и никотином, выбежал из дому.
На улице был порядочный морозец, и облака, раскатанные по стылой небесной голубизне, походили на листы оцинкованного железа.
- Ты стал пользоваться одеколоном? - спросила Оленька при встрече. - Да вот, воспользовался…
Я узнал у Оленьки, что Ком лежит в больнице у себя в Подольске и что медсестра, звонившая оттуда, описала его появление в больнице так.
Рано утром в субботу в приемное отделение больницы, едва волоча ноги, вошел странный молодой человек, огляделся и, взобравшись на одну из каталок, улегся на ней. Подошедший врач с удивлением обнаружил, что молодой человек находится без сознания. При дальнейшем исследовании выяснилось, что у молодого человека довольно серьезные внутренние повреждения и кровотечения, а также признаки черепно-мозговой травмы и общего переохлаждения организма с частичным обморожением конечностей… ("Стало быть, - с изумлением отметил я про себя, - Ком покинул кладбище еще до того, как я вернулся за ним, побывав в Москве. Придя в себя, он не только сумел выкарабкаться из снежной могилы, куда я его упрятал, но еще и проделал утомительнейший путь по двум железным дорогам, пока добрался до своего Подольска."
Состояние Кома было очень тяжелое. В те недолгие моменты, когда сознание возвращалось к нему, врач интересовался у него, что произошло, но неизменно получал один и тот же стереотипный ответ: "Неудачно съехал с горки…" Так что, когда мы с Оленькой прибыли в больницу, Ком фигурировал там, как "съехавший"…
- Он назвал им два телефона, по которым велел сообщить о себе, - сказала мне Оленька. - Один - наш рабочий. Второй, по которому они, кстати, так и не дозвонились, - твой домашний… Надо же, - задумчиво проговорила она, - в таком состоянии - и сразу вспомнил о тебе!.. Вы с ним, наверное, крепко дружите… - прочувствованно добавила она.
- У-у! Мы с ним очень крепко дружим, - не стал возражать я.
Больница располагалась в замызганном строении шлакоблочного типа, изнутри не более привлекательная, чем снаружи.
Мы приехали в послеобеденный час, когда иные из больных уже похрапывали и иные еще ковыряли корявыми алюминиевыми приборами серую больничную котлету или же вылавливали из стаканов с компотом вываренные, вялые плоды. Тут же нянечка счищала с тарелок объедки в бак для пищевых отходов. Нам пришлось оторвать ее от этого занятия, она провела нас по коридору, заставленному по причине перегруженности палат дополнительными койками и раскладушками, и доказала, где лежит "съехавший", после чего удалилась, вздыхая на каждом шагу: "Ох, грехи наши тяжкие…"
Как и прежде, я мгновенно почувствовал и поймал взгляд Кома, едва мы вошли в палату… На фоне белой подушки лицо его с задранным вверх, поросшим щетиной подбородком было пугающе темным, почти черным. Обвислые концы усов-квадратных скобок подчеркивали впалость щек… Жалость и чувство вины перед ним кольнули меня в сердце. Приветствуя ее, я поднял и потряс в воздухе сеткой с ярко-оранжевыми апельсинами, привезенными нами в качестве гостинца.
Ком помещался в восьмикоечной палате. Я обратил внимание только на его соседей справа и слева. Первый - сенильный старикан с потухшим, бессмысленным взором; второй - близорукий, сосредоточенный человек с ампутированными едва ли не по пояс ногами… Я обратил внимание, когда соображал, с какой стороны удобнее подойти к койке, на которой лежал
Ком и по бокам которой стояли капельницы и гибкие полиэтиленовые трубки тянулись к Кому и на впадинах его локтевых сгибов были закреплены лейкопластырем.
- Присаживайтесь на мою кровать, - вдруг предложил сосредоточенный человек бесцветным голосом. - У меня полно свободного места… - И он показал на ту часть кровати, где должны были бы располагаться ноги.
Мы с Оленькой смущенно переглянулись, не решаясь сесть.
- Спасибо, что навестили, - тихим, но вполне твердым голосом сказал Ком. - Ты садись, - сказал он мне, - а ты… - тут он посмотрел на Оленьку, - ты, пожалуйста, иди, подожди внизу. Нам с ним надо поговорить. Он тебе потом все расскажет.
- Да-да, конечно, - поспешно закивала Оленька. - Я понимаю, я подожду внизу…
(Что уж она там понимала?!..)
Я послушно опустился на пустую половину соседней койки, но Ком, окинув меня неопределенным взглядом, не спешил говорить…
Я ободряюще улыбнулся и повел речь о том, что все к лучшему, что жизнь не стоит на месте, что скоро Ком поправится, и у него появятся новые увлечения, интересы, перспективы… Мне казалось, теперь лучше всего ни словом, ни намеком не касаться прошлых дел, чтобы не краснеть друг перед другом за совершенные глупости; сделать вид, будто бы ничего такого и не было. Мне казалось, теперь само собой между нами имеется негласное, взаимное понимание, что только полное забвение может смягчить обоюдное чувство неловкости…
Ком что-то сказал, но я, увлеченный своей "тактикой и стратегией", не расслышал и, нагибаясь поближе и продолжая ободряюще улыбаться, переспросил.
- Ты меня похоронил, - терпеливо повторил Ком. - Ты меня похоронил, а я тебя все-таки люблю, Антон.
Кровь бросилась мне в лицо.
- Я же возвращался за тобой!.. - в смятении пробормотал я и осекся, чувствуя постыдность каких-либо оправданий.
Как же я ненавидел себя…
- Что, Антон, стыдно тебе? - тихо спросил Ком.
Я подавленно кивнул, стараясь собраться с мыслями.
- Если разобраться, - начал я, - это какая-то цепь сплошных глупостей. Малая глупость влекла за собой большую глупость… Но сейчас не это главное! - спохватился я, сообразив, что разбор прошлых дел как раз наименее уместен. - Сейчас самое главное - это твое здоровье!.. Что говорят доктора? Может быть, нужны какие-нибудь дефицитные лекарства? Мы все очень переживаем за тебя. Хотим, чтобы ты поправился. И как можно скорее…
- Я поправлюсь очень скоро, - заверил Ком, и я сразу поверил, что так оно и будет. Оставим эту тему.
- Как хочешь… - согласился я, глядя то на мерные шлепки капель раствора в прозрачном переходнике капельницы, то на Кома, уже заметно утомленного разговором.
Он то и дело прикрывал глаза, и его лоб с прилипшими прямыми волосами покрылся испариной. Вот он снова прикрыл глаза, и мне показалось, что он уснул. Я подумал, что пора закругляться с визитом.
- Сегодня какой день? - спросил Ком, не открывая глаз.
- Понедельник… - ответил я, и снова мое сердце защемило от жалости к бедняге - жертве свой же неистовости.
- Ну?..
- Что?
- Как же ты жил эти два дня? Расскажи.
- Ничего особенного. Как обычно.
Я словно ждал этого вопроса и ответил четко, без запинки, но почему-то как-то по-дурацки "в нос"… Я видел, что Кома интересовало еще что-то, но он не сразу решился об этом спросить. Он спросил об этом тихо-тихо, цедя слова сквозь зубы, и мне пришлось наклониться к самому го лицу.
- И ты был близок с ней?
Я мгновенно понял, кого он имеет в виду, и также мгновенно перебрал в уме все возможные варианты ответов. Я решил, что буду отпираться до последнего, хотя и знал из собственного опыта, что с Комом это вряд ли пройдет…
- Да как тебе только могло такое в голову прийти?! - возмутился я и сам почувствовал, до чего фальшиво мое возмущение.
В этот момент Ком открыл глаза, и, заглянув в них, я непроизвольно отпрянул - словно отскочил от края черной бездны, - отпрянул, охваченный безотчетным ужасом, потому что внезапная догадка о сокровенной тайне моего товарища, которую тот, вероятно, не раскрывал даже самому себе, явилась в моем сознании во всей своей очевидности и простоте.
- Как тебе только в голову могло прийти? - лепетал я. - Я же давно живу только по твоим инструкциям. Я же стараюсь быть человеком, я же…
Я был уверен, что он не верит ни единому моему слову. Никто не поверил бы мне в этот момент. Не могло найтись ни одного легковерного идиота на свете, чтобы поверить… Но тут произошло невероятное: Ком мне поверил!
- Извини меня, - смутился он, бессильно утопая головой в подушке.
- Ерунда! - пробормотал я, смущенный не меньше его.
Очень кстати в палату вошла дежурная медсестра и сразу же набросилась на меня: кто пустил в неприемные часы постороннего, без разрешения, без халата и т. д. - она была, эта медсестра, точной копией той напомаженной врачицы под красным крестом, - так мне показалось по крайней мере - ну и бог с ней! В другой раз я был бы не прочь подразнить ее, поспорить, покачать права, но теперь с радостью подчинился ее безапелляционному, приказному тону и начал прощаться с Комом.
- Ухожу, ухожу, - кивнул я медсестре.
- И побыстрее! - сказала она, принимаясь возиться с капельницей.
Я хотел засунуть апельсины в тумбочку около кровати, но Ком велел раздать их поровну всем соседям по палате. Это было совершенно в его духе. А ведь он едва был в сознании… Я покорно выполнил его пожелание и уже хотел уйти, как он снова что-то забормотал. Я наклонился к нему.
- Ты слышишь, друг?.. Четырнадцатый век… Антон!.. Мрак… массы истомились… Ты слышишь?.. Нельзя приходить в отчаяние… надо сражаться… надо победить… истомились массы…
- Бредит, - вздохнула медсестра.
- Вы думаете? - вздохнул и я.
- Долго мне еще ждать, когда вы изволите убраться? - зашипела она на меня.
Я прошел мимо Оленьки, не видя ее и даже забыв о ней, и она нагнала меня, только когда я выходил на улицу.
- Да что же он? Как же он? - спросила она.
- Пока слаб… - рассеянно сказал я. - Но заверил, что скоро поправится. Неудачные съезды с горок - не самое для него страшное…
Я думал о том, что с моей стороны было очень наивно надеяться, что несчастье переломит волю Кома, заставит отказаться от выбранного пути…
Оленька внимательно посмотрела на меня, но у нее хватило соображения не приставать ко мне с дальнейшими расспросами… Мы потряслись в электричке, не сказав друг с другом и двух слов, и разошлись на Курском вокзале. Она поплелась к себе в Бибирево, а я зашел перекусить в вокзальный буфет.
Я почувствовал себя лучше в гуще транзитной публики, которая вовсе не казалась мне массой истомленной, а напротив, вполне уверенной и спокойной массой. Не будучи обремененной чрезмерным самосознанием, движущейся со своей простой жизненной философией к простым доступным идеалам… И у меня, между прочим, никогда не возникало желания выступить в роли сверхчеловека, чтобы попробовать ускорить это течение или направить его в иное русло… Но я не хотел сейчас размышлять об этом… Мне всегда нравились вокзалы. Однако вокзальный кофе, неизменно пахнущий тряпками, вызывал у меня отвращение. Поэтому кофе я решил отложить до дома…
Я вернулся домой в восемь часов вечера. У подъезда дежурила "скорая", но я уже не придал этому никакого значения. В нашем окне горел свет, из чего я заключил, что Лора дома, и, поднимаясь наверх, не сомневался в том, что на этот раз мы с ней распрощаемся по-настоящему. Логика подсказывала, что после всех "прелестей" нашей совместной жизни, ничего другого не остается… И я решил, не откладывая, собраться и отправиться на жительство к родителям. Ну разве что выпить с Лорой кофе напоследок…
Однако, войдя в квартиру, я обнаружил там вместо Лоры двух неизвестных мужчин, один из которых сидел в кресле и читал "Иностранку" с Фришем, которую взял с книжной полки, а другой стоял у окна и читал газету.
- Что ж вы застряли в дверях? - с мягкой улыбкой удивился первый, поднимаясь мне навстречу. - Пожалуйста, проходите! - любезно пригласил он.
Второй мельком взглянул на меня и снова уткнулся в газету.
- Спасибо, - пробормотал я в некотором замешательстве. - А где Лора?
- Она будет попозже, вы не волнуйтесь, - успокоил первый с какой-то чрезмерной предупредительностью.
- Да я, собственно, и не волнуюсь… - кривовато усмехнулся я.
Я почему-то принял этих двоих за Лориных родственников и из соображений приличий счел своим долгом изобразить на физиономии радушие и предложил чувствовать себя как дома - устраиваться, отдыхать и вообще не обращать на меня внимания.
- Тем более, - добавил я, - я забежал только на минуту…
- Вы не суетитесь, - сказал мне первый, продолжая улыбаться. - Вы присядьте… - И вежливо указал на кресло.
"Кой черт, - подумал я, - мне еще вас развлекать!"
- Объясняю, - повторил я, - я только на минуту, и мне, к великому моему сожалению, вами заниматься некогда. Вот придет Лора, она…
- Вы присядьте, - повторил в свою очередь первый. - Нам, собственно, не Лора нужна, а вы. Мы интересуемся вами.
- Не понял?..
- Ну вот, - улыбнулся он. - Вот вы и присядьте! И давайте познакомимся с вами, по крайней мере… Меня зовут Сергей Павлович. Я врач…
- Гинеколог? - вырвалось у меня.
Назвавшийся Сергеем Павловичем с любопытством взглянул мне в глаза и отрицательно покачал головой.
- Нет, не гинеколог… Сразу и - гинеколог… Почему, собственно?
- Уж очень у вас руки волосатые, - сказал я.
Сергей Павлович секунду помедлил, а затем искренне-весело расхохотался.
- Да сядете вы наконец? - проговорил он сквозь смех.
Я сел. В общем, я уже сообразил насчет его медицинской специальности, хотя он и уклонился от прямого ответа. Я покосился на второго гостя.
- А это - Петрович, наш медбрат, так сказать, - мимоходом заметил
Сергей Павлович и уж совсем скороговоркой прибавил. - И там внизу еще Юра - наш водитель…
- У меня плохая память на имена, - сказал я, а про себя подумал: "Вот несчастье-то: Сергей Павлович, Петрович да еще Юра-водитель…"
Я чуть было не высказался напрямик, что мне, дескать, отлично известно, что это маман, собака, их подослала и с какой целью… Однако не знал, в какой форме уместней заявить об этом, и поэтому решил послушать сначала, что скажут гости.
Сергей Павлович неторопливо листал "Иностранку".
- Очень хорошо пишет Фриш, не правда ли? - заметил он.
- Да, недурственно, - согласился я.
- Весьма оригинальный автор, как вы полагаете?
- Достаточно оригинальный, чтобы этого нельзя было не заметить.
- У вас весьма развитой вкус…
- А на что вам сдался мой вкус? - не выдержав, поинтересовался я.
- Да, вы правы, - как бы с сожалением кивнул Сергей Павлович. - Но просто, знаете ли, захотелось побеседовать с вами отвлеченно… Вы ведь производите хорошее впечатление: интеллигентный, умный молодой человек… - И видя мою ироническую усмешку, добавил: - Нет, серьезно! И это для вас сейчас весьма важно…
- Что для меня важно? - удивился я.
- Да вот это самое - разумное и интеллигентное поведение!.. Это мой вам совет… Мне, повторяю, вы понравились. Вы ведь, по моим сведениям, никогда не состояли на учете в психоневрологическом диспансере? - спросил он напрямик.
- Не имел чести, - ответил я.