- Похоже, вы действительно свихнулись, - покачал головой врач. - Пойдем, я тебя перевяжу, - сказал он медбрату, который с расстроенным видом размазывал по лбу кровь.
Они ушли. Я закрыл глаза и немного забылся…
Меня разбудил "кот"… Проклятый сумасшедший с мяуканьем вскарабкался на мою койку и уверенно полез меня лапать. Когда же я попытался отогнать его, он незамедлительно, хотя и небольшим количеством, совершил то, что не успел проделать на скамье в коридоре. Я закричал от бешенства и отвращения и забился в полотенцах. Рядом бился в корчах белогорячечный.
Когда прибежали врач и медбрат, "кот" уже ретировался на свою койку и притворился спящим. Самым глупейшим образом я принялся жаловаться на сумасшедшего. Медбрат и врач стали связывать и "кота", а он визжал и царапался. Они и его зафиксировали, но это, понятно, было для меня не большим утешением.
Петрович с забинтованной, как у Щерса, головой засел за новый кроссворд; он долго крепился, сопел, но йотом не выдержал и снова стал приставать ко мне за помощью, как будто между нами ничего не произошло. На этот раз я послал его подальше и постарался как можно спокойнее сориентироваться в ситуации, которая представлялась мне до того черной, до того невыносимой, что временами я снова начинал биться, задыхаясь от бешенства, а временами впадал в полубредовое оцепенение… Приходя в себя, я как бы заново постигал окружающее пространство. Ночные часы тянулись бесконечно долю.
Парню с белой горячкой становилось хуже. Он так и не приходил в сознание, быстро слабел. Сергей Павлович, отирая со лба пот, трудился над парнем, но, кажется, безуспешно. Я с невольным любопытством и сочувствием следил за его работой. Он садился на край кровати отдыхать и, замечая мой взгляд, вдруг с неожиданным пылом и даже досадой принимался мне объяснять:
- Ведь он совсем не намного старше вас, а делирий у него уже третий по счету! Что это значит?.. Вероятность летального исхода - девяносто пять процентов! Вот такой у него большой опыт… Но вот ведь приходится за такого бороться, лекарства на него изводить. А зачем, спрашивается, ему, доходяге, жить? Ну выживет он да еще начнет уродов плодить, что ты думаешь!.. Моя воля, я б его кастрировал тут же на месте - операция-то плевая. По-моему, это было бы гуманно, а?
- Гуманист! - ворчал я, возвращаясь к своим проблемам. - Здоровых людей в психушку запирать!
- Похоже, что у него уже развивается отек мозга… - бормотал врач, не слушая меня.
За ночь я так перебесился и измучился, что не осталось сил даже злиться. Просто лежал и ждал, когда наступит утро. Почти не понимал, что бормочет Сергей Павлович.
- Вот, видите! - слышал я. - Это очень характерный симптом. Он начинает теребить кончиками пальцев одеяло, словно собирает в щепотку что-то сыпучее… И это дрожание и высовывание языка… И этот специфический танец глазных яблок…
Прибежала медсестра, зазвякала шприцами, захрупала ампулами. Они пробовали ставить капельницу, делали какие-то уколы, совещались, выходили, снова принимались возиться с парнем, казалось, суете не будет конца. Я закрывал глаза и отключался…
Вдруг наступила тишина. Я открыл глаза и увидел, что коридор наполнен утренним светом, совершенно глушившим хилое электрическое освещение в палате. Койка, на которой бился белогорячечный, была пуста. Освобожденный "кот" сидел на своей кровати и грыз ногти. Затем я услышал звук отпираемой двери и приближающиеся шаги.
Через несколько секунд в нашу палату вошли двое. Один - незнакомый мне медработник, зато другой - не кто иной, как друг семьи Валерий в небрежно наброшенном на плечи белом халате.
- Ну-с, - усмехнулся Валерий, - я - профессор Копсевич. Светило и величина. На что жалуетесь, милейший?
Безуспешно пытавшийся понять, кто из нас двоих сошел с ума, я, должно быть, так тупо уставился на него, что, оставив свои шутки, он кивнул медработнику, и они принялись меня развязывать.
- Вижу, я подоспел вовремя, старик, - сочувственно проговорил Валерий и, поддерживая меня под руку, повел по коридору.
Я не препятствовал моему неожиданному освободителю руководить мной. Я лишь задержался около каталки, на которой вытянулся кто-то, накрытый с головой простыней и с бумажной биркой на жилистой застывшей ноге.
Валерий усадил меня на скамью и попросил подождать еще чуть-чуть. Сунув мне в руки плоскую стеклянную фляжку с коньяком, он ушел с медработником, а я отвинтил пробочку и наедине с покойником сделал несколько глотков, чувствуя, что все это неспроста, конечно, и, возможно, тут кроется нечто весьма существенное, о чем мне еще неведомо…
Я находился в своего рода сомнамбулическом состоянии. Сергея Павловича и Петровича я больше не увидел, так как они, вероятно, уже сменились. Валерий вернулся один. Он принес мне куртку и шапку, помог одеться и черным ходом вывел на улицу. Я покорно подчинился его опеке.
Мы плюхнулись в такси и понеслись по утренней Москве. Валерий возвратил мне мой паспорт. Потом он полез во внутренний карман, и я с удивлением увидел в его руках мою историю болезни, которую составлял вчера Сергей Павлович. Он с усмешкой потряс ею у меня перед носом, а затем порвал и развеял по ветру за окном.
- Вот, - сказал он, - радуйся… Что еще? - Он достал бланк больничного листа с проставленными на нем необходимыми печатями. - Какое впишем заболевание? Гриппер-триппер?.. Ладно, ладно… Покажи-ка горло, старик… Аденовирусная инфекция, верно?
- Верно…
- Ну, а сколько ты у меня болеть собираешься?
- До конца недели можно?
- Можно! Можно! - засмеялся Валерий, протягивая мне по форме заполненный больничный (так что теперь я был избавлен от неприятностей на работе за пропущенные дни).
- А это что?.. - спросил я, взяв вместе с больничным полоску бумаги, вырезанную из листа школьной тетрадки в клетку, на которой было что-то написано.
- А, это… - вздохнул Валерий. - Это тебе вместо рецепта на тонизирующее!
Я развернул полоску и прочитал:
"КТО ЖЕЛАЕТ ПОЗНАКОМИТЬСЯ С МОЛОДОЙ ПРОСТИТУТКОЙ ПО ИМЕНИ ЖАННА, ПУСТЬ ПОЗВОНИТ ПО ТЕЛЕФОНУ…"
Объявление было написано аккуратным детским почерком. Жанкиным почерком… Я снова и снова пробегал по нему глазами, шевелил губами и повторяя про себя отдельные слова, которые, словно быстро затухающее эхо, метались в моем суженном сознании, и с каждым разом все меньше смысла мне удавалось извлекать из этих слов, пока они и вовсе не перепутались и не превратились в совершенную тарабарщину.
Я взглянул в окно на серо-белые юродские дымы, топорщащиеся вдоль горизонта и кажущиеся в морозном воздухе кристаллически-твердыми. Я подумал о том, как прекрасно было бы поесть сейчас горячих сосисок с пивом или что-нибудь в этом роде… Это было бы чудесно…
И только в следующий момент смысл слов, начертанных на полоске бумаги, открылся мне со всей доскональностью - убийственный смысл, а я ведь еще не знал подробностей!
Мне чрезвычайно не хотелось расспрашивать Валерия о чем бы то ни было, но я просто не представлял себе, как могу без этого обойтись. Я должен был все знать во что бы то ни стало… И когда Валерий предложил отправиться ко мне (да мы, собственно, как я успел заметить, и ехали ко мне!), не стал возражать.
По дороге он остановил такси у какого-то универсама и через минуту притащил оттуда здоровый кулек именно с сосисками и ящик пива.
И вот уже дома, налившиеся пивом и наевшиеся сосисок, мы отдыхали в креслах, и Валерий обстоятельно пересказывал мне, как развивались события после моего бегства с дачи.
Когда они поняли, что я не вернусь, настроение у девчонок безнадежно испортилось, и решено было укладываться спать.
Наутро кое-как поднялись, и, отпоив Игоря Евгеньевича кофе, возвратились в Москву, в Сокольники. Жанка ушла в школу, Игорь Евгеньевич на работу, а маман, Лора и Валерий остались дома - они отдыхали, мило болтали о жизни, и ничто как будто не предвещало сюрпризов… Впрочем, на то и существуют сюрпризы, чтобы о них ничто не предвещало!..
Около двенадцати дня вдруг позвонила классная руководительница (Ледокол) и настоятельно посоветовала маман немедленно явиться в школу, чтобы побеседовать насчет обследования Жанки.
- Что, - нахмурилась маман, - Жанка опять показывает характер? Опять отказывается обследоваться, несмотря на свое обещание?
- Нет-нет, на этот раз она не отказалась…
- Так в чем же дело?
- А в том и дело, - холодно сказала Ледокол, - что теперь мне нужно вам кое-что сообщить!
- Да что такое? - обеспокоилась маман.
- Поймите, - еще холодней сказала Ледокол, - это отнюдь не телефонный разговор!
Маман пообещала прийти и положила трубку в полном недоумении. Как ни странно, но она действительно все еще не могла понять, о чем речь… Когда же Лора попробовала ей это растолковать, маман в отчаянии замахала руками, не желая и слышать о такой возможности, и помчалась в школу.
Пока маман ехала в школу, в школе успело произойти еще кое-что… О результатах проведенного с утра обследования каким-то образом стало известно в классе. То есть, конечно, ничего конкретного ребята не знали, но ведь им было совсем нетрудно сделать определенные выводы и но косвенным приметам. Например, с каким лицом вышла Ледокол после беседы с врачом, как она посмотрела на Жанку, каким тонем приказала той задержаться после уроков, как держала себя сама Жанка - да мало ли что еще! - особенно если учесть проницательность и напряженный интерес подростков к такого рода делам. К тому же классной руководительнице и в голову не приходило особо заботиться о сохранении всего в тайне… Новость бурно обсуждалась одноклассниками, и Жанке, всегда считавшейся гордячкой, не стало прохода. Несколько ребят (из числа тех, кого Жанка звала "дебилами") таскались за ней по пятам, с комментариями разглядывая, каким образом у нее сходятся ноги и каким манером она держит колени, а после уроков, когда Жанка по приказу Ледокола ожидала прихода маман, накинулись на нее и, затащив в мужской туалет, попытались удовлетворить свой интерес к анатомии не только визуально, но и на ощупь… И тогда маленькая женщина в дикой ярости двинула одному из наглецов коленом между ног, а другому до крови разодрала ногтями щеку. Остальные интересующиеся в панике брызнули в стороны… Так что маман, которая прибыла как раз через пять минут после инцидента, застала двух хнычущих балбесов-акселератов - один держался за щеку, другой приседал - и классную руководительницу, как бы не находящую слов, чтобы охарактеризовать Жанкино возмутительно хулиганское поведение.
- Вот! Полюбуйтесь, кого вы вырастили! - с пафосом произнесла Ледокол. - Сегодня Жанна сполна продемонстрировала нам всю меру своей испорченности, порочности, распущенности и необузданности. Она пренебрегла самым-самым святым, самым-самым дорогим, что только есть у девушки!.. - тут Ледокол понизила голос до шепота. - Она пренебрегла своей девичьей честью!!!
- Да-да, понимаю, - пробормотала маман, собираясь с мыслями. - Но, советую вам, не спешите с выводами…
- То есть как?! Вы мне советуете?! Да вы понимаете, что вашей дочери теперь не место в нашей советской школе?!
- И про советскую школу погодите! Здесь не так все просто! - решительно прервала маман, которая наконец переварила новость и теперь могла поспорить с классной руководительницей в решительности и властности.
Маман мгновенно повернула проблему другой гранью.
- Жанночка, девочка! - проникновенно обратилась она к дочери. - Ничего не бойся и не волнуйся!.. Ответь нам сейчас только на один вопрос… Ты моя хорошая девочка… Я бы могла тебя и не спрашивать об этом, потому что сама знаю… Я знаю, какая ты была у меня чистая, честная девочка… Но я хочу, чтобы это знала и твоя классная руководительница, потому что она тоже желает тебе добра… То есть она будет желать тебе добра, когда узнает обстоятельства, при которых это случилось…
- Не понимаю, при чем тут обстоятельства! - презрительно пожала плечами Ледокол. - Туг не обстоятельства, а вопиющая безнравственность!..
- Сейчас поймете! - пообещала маман.
- Да мне в конце концов и слушать противно про эти ваши обстоятельства!
- А я говорю вам, что тут совсем не то, что вы думаете!
- Ну-ну… - холодно усмехнулась Ледокол.
Маман выдержала паузу, а потом с расстановкой спросила:
- Жанночка, девочка, скажи: он тебя изнасиловал, да?..
И бросила многозначительный взгляд на классную руководительницу.
- Это действительно сильно меняет дело… - озадаченно пробормотала Ледокол.
- Совершенно меняет! - заверила маман. - Тут не безнравственность, а трагедия чистой девочки!..
Обе в ожидании уставились на Жанку.
- Ну нет! - воскликнула Жанка. - Никто меня не насиловал! Ничего подобного не было. Наоборот, я мечтала об этом. Я не могла дождаться, когда этой произойдет…
- Подумай, Жанна! - нахмурилась маман.
- Никто меня не насиловал!
- Неужели ты хочешь, чтобы у твоей классной руководительницы и у меня, твоей мамы, сложилось мнение, что ты - просто распущенная, что ты повела себя как обыкновенная шлюшка? Как обыкновенная дрянь!..
- А ты бы хотела, чтобы я прикинулась такой же мученицей, как наша Лора?.. Сначала - "бедненькая" Лорочка, а теперь - "бедненькая" Жанночка?
- Не будь дурой! Или мы начнем тебя… презирать! - гневно крикнула маман и засверлила Жанку взглядом.
- И тогда не мечтай о комсомоле! - прибавила Ледокол.
Они обе сверлили ее взглядами… Жанка не выдержала, повернулась и бросилась прочь. Маман не стала ее останавливать.
- Иди-иди, - крикнула она вслед, - хорошенько подумай! А дома я с тобой еще поговорю…
Убедив Ледокол, что девочка просто перевозбуждена и потрясена пережитым и что в самое короткое время ситуация прояснится именно в том свете, в каком она, маман, предсказывает, маман отправилась в свою лечебницу, чтобы срочно начать действовать в соответствии с давно выношенным планом…
Таким образом, включив все свои связи и переговорив с кем надо, маман устроила так, что за мной была выслана "специальная бригада", которая и устроила засаду на квартире.
В расчетах маман был резон. Пока меня будут держать в психушке, она добьется от Жанки признания, что я ее изнасиловал, а затем, помурыжив, но в конце концов признав вменяемым, передаст меня в руки правосудия, и в результате меня засадят лет эдак на восемь…
- Вот тогда бы ты узнал, как кататься! - усмехнулся Валерий.
Я сделал вид, что пропустил эту его реплику мимо ушей.
Далее. Ближе к вечеру, довольная начатыми против меня репрессиями, маман вернулась домой с намерением заняться обработкой Жанки, однако узнала от Лоры и Валерия, что Жанка еще не приходила и не звонила… Стали дожидаться прихода Жанки…
Кстати, Лора, которой затея маман была явно не по душе, оказалась настолько ошеломлена всем происшедшим, что не сказала ни слова против.
Время шло, а Жанка не возвращалась. Уже пришел с работы Игорь Евгеньевич, а ее все не было. Обзвонили подруг, но безрезультатно. Никто не знал, что предпринять… А под вечер стало твориться нечто чрезвычайно странное. Один за другим в квартире раздавались телефонные звонки. Звонки эти разделились на две категории. К первой принадлежали те, в которых неизвестные мужские голоса развязно (а также вкрадчиво, вежливо, слащаво, деловито, застенчиво и т. д.) интересовались только одним: можно ли к телефону Жанну, а когда у них пробовали выяснить, зачем и кто звонит, или тут же вешали трубку, или начинали нести такую несусветную чушь, из которой невозможно было что-либо понять. Ко второй категории относились не менее странные: как мужские, так и женские голоса разражались бранью, обвинениями в бесстыдстве, в отсутствии совести, а также угрозами заявить в милицию. Причем во всех звонках речь шла о каком-то ОБЪЯВЛЕНИИ… Маман и Лора были на грани истерики… Обо мне и думать забыли, хотя именно в это время меня увозили в "специальное" учреждение.
Игорь Евгеньевич склонялся к тому, чтобы самим заявить в милицию, и пока обсуждали, стоит ли заявлять или еще можно подождать, очередной телефонный звонок оказался как раз оттуда - из отделения милиции - и сразу все прояснил.
Инспектор по делам несовершеннолетних сообщил, что Жанка задержана каким-то бдительным сержантом в тот момент, когда наклеивала на стену объявление (инспектор зачитал скандальный текст), и что этими объявлениями она успела обклеить половину района… В общем, маман и Игорю Евгеньевичу пришлось бежать вызволять Жанку из милиции. Между прочим, в милиции маман снова попыталась добиться от Жанки признания, что я ее изнасиловал, но - безрезультатно. Жанка уверенно стояла на том, что я совершенно ни при чем, да и вообще, мол, никто ее не растлевал, а она сама…
- Как же так, доченька? - недоумевала маман. - Как ты могла?
- Так и могла!
Жанка посоветовала маман повнимательнее перечитать объявление: ничего непонятного - проститутка есть проститутка.
- Будь спокоен, Жанка ни за что не признается, в каких вы с ней отношениях! - заверил меня Валерий.
- Какие еще отношения?! - одернул я его.
- Ты хочешь сказать, что не спал с ней? - скромно осведомился Валерий.
- Нет конечно! - воскликнул я.
- Ну нет, так нет, - пожал плечами он, как бы удивляясь моей горячности.
При всех соображениях разумности и безопасности я был себе до судорог отвратителен - и не столько из-за Жанкиного отречения от меня, сколько из-за моего отречения от нее. Хотя Валерий ничем себя не выдал, я был уверен, что он это понял…
Дома маман еще долго ссорилась с Жанкой, требуя признания, пока та не заявила, что вообще убежит из дома, если маман не оставит ее в покое. Валерий, который, по его словам, ни на минуту не забывал о моем бедственном положении, со своей стороны изыскивал способ загладить конфликт. По этой причине он высказался в том смысле, что был бы рад взять на себя вину за соблазнение Жанки, и даже полюбопытствовал у маман, как бы та взглянула на такое его преступление. И хотя маман заявила, что за совершенное с ее девочкой она раздавила бы всякого и что ей сейчас не до шуток, было видно, что она сбита с толку. В конце концов Валерий так хитроумно оплел ее неопределенностями, что она и вправду засомневалась, кто же действительный виновник…
- Понимаешь, - сказал мне Валерий, - главное было отвлечь ее от твоей персоны. Уж больно много ненависти у нее к тебе накопилось. Что я с успехом и проделал!
- М-мда! - сказал я.
И этим моим скованным "М-мда" я так легко уступил ему эту честь - быть на подозрении у маман!