Я подошел к окну и из-за занавески посмотрел на улицу. Вечерний город отчуждался на глазах: то тут, то там гасил огни, умерял движение и отползал во мглу, как будто пригибаясь под тяжестью грязной мартовской ночи… Ком мог найти укрытие в любой телефонной будке, за любым углом, в любом подъезде. И до афганского Нового года я должен "прекратить существование"? У этих бедных афганцев Новый год через три дня. Уму непостижимо. Даже здесь Ком не мог обойтись без мальчишества, без детсадовской романтики: ну не наивно ли, не нелепо ли приурочивать что-либо к такой странной дате?! Я бы, наверное, не мог поступить глупее, если бы заявил в милицию. Не вызвать ли мотоциклеты с пулеметами? Не попроситься ли в бронированную камеру? Призрак бродит по Европе. Птица счастья. Ну какого черта ей надо было выбирать меня?.. Я провожал глазами редких прохожих, отыскивая приметы знакомой фигуры. Впрочем, почему бы ему уже не стоять за моей дверью? Я снова лег на кровать. Кожный зуд определенно усиливался. Или это было самовнушением? Только в полночь я вспомнил, что собирался ехать в Сокольники за Лорой. Теперь, очевидно, это придется отложить до утра. Нужно было по крайней мере раздеться, но я как будто не находил в этом смысла. Забавно, если Ком стоит сейчас за моей дверью: долго же ему, бедному, придется стоять. Я принялся обдумывать возможность выйти на лестничную площадку, чтобы поговорить с ним (если он действительно там). Как это ни забавно, но сбрасывать со счетов, например, его страшные метательные стержни, которые - кто знает - ему могло прийти в голову держать наготове, тоже не разумно: сама возможность разговора в таком случае представлялась весьма проблематичной. Я поднялся с постели и в носках подошел к двери. Я был уверен, что мне ничего не стоит открыть дверь и убедиться, что никакого Кома за ней нет. Но я вернулся обратно в комнату. На этот раз, прежде чем лечь в постель, я все-таки разделся. К сожалению, дома уже не было ничего такого - даже одеколона. Чтобы согреться и отвлечься от зуда, я закурил. Время замедлялось и превращалось в пространство. Когда я почувствовал, что засыпаю с сигаретой во рту, то положил сигарету в пепельницу, а сам с головой накрылся одеялом, обняв подушку и поджав к животу колени - неужели в этой позе действительно проявляется стремление вернуться к внутриутробному состоянию?..
На следующий день я спал до полного изнеможения. Когда я проснулся, то еще долго не вставал - скребся и рассматривал кожные высыпания. За ночь зуд распространился на все руки: начала зудеть даже кожа на груди. На запястьях образовалось множество прыщиков, которые я сильно расчесал во сне. Из них выдавливалась бесцветная клейкая субстанция, которая, затвердевая, превращалась в жесткие корочки, которые, в свою очередь, можно было содрать до крови. Я решил, что следует проявить выдержку и воздержаться от дальнейшего расчесывания кожи. Некоторое время я крепился, но в конце концов пришлось бежать в ванную и подставлять руки под струю холодной воды, чтобы хоть как-то умерить невыносимый зуд. Я уже предчувствовал, что вот-вот начнут чесаться и ноги в области щиколоток, и обеспокоился не на шутку.
Я позвонил в Сокольники, чтобы проконсультироваться с Лорой или маман как с имеющими отношение к медицине - что это за напасть и что мне делать, - но никого не оказалось дома… Кое-как промучившись до обеда, я понял, что больше нет сил сидеть взаперти. Вызвал по телефону такси и дежурил у окна до тех пор, пока машина не подъехала к подъезду и вылезший из нее водитель не вошел в подъезд. Только тогда я накинул куртку и, когда водитель позвонил в дверь, вышел из квартиры и вместе с ним спустился к машине. Ком, несомненно, находился где-то поблизости, только искусно скрывался. Не его ли шинель промелькнула там - за деревьями? Не его ли панама помаячила в том окне?.. Когда такси выезжало со двора, я внимательно оглянулся, но Кома так и не обнаружил. Несколько обтрепанных ворон лениво поднялись с посеревшего снега, встревоженные отброшенными из-под колес водянистыми комьями. Я решил отправиться к своим на "Пионерскую".
Матушка была на работе. Мне открыл отец, сосущий карамельку. В "гостиной" лопотал телевизор.
- Часок у вас передохну, - сказал я.
Отец пожал плечами и вернулся к телевизору, а я пошел на кухню взглянуть, что пожевать. Я достал из холодильника кастрюльку с котлетами и начатую бутылку "Рислинга". Съел две котлеты и выпил полный стакан рислинга. Убрав все обратно в холодильник, я зашел в "гостиную" и прилег на диван, завернувшись в плед, так как несколько озяб от холодного вина. Потом стало лучше. Отец зашуршал оберткой, разворачивая очередную конфету.
Жевать конфеты и смотреть телевизор - таков финал жизни и мечтаний моего, в принципе еще хорошо сохранившегося отца - неужели он и сам это сознает? Неужели живет с этой безысходностью? Я лежал, смотрел на лиловые уши моего отца и переживал двойственное чувство. С одной стороны, почти отвращение, категорическое неприятие такой участи и такого финала, а с другой - жалость и острое чувство вины за тот давний инцидент с "Запорожцем". Как будто если бы не тот инцидент, что-то так уж существенно переменилось бы в участи отца… Однако ведь отец не был бы по крайней мере лишен возможности жить, ощущать себя "не хуже других" - тех, которые в материальном воплощении прожитой жизни - в своих "Запорожцах", со временем смененных на "Москвичи" и даже "Жигули", имели хоть какое-то подтверждение, что они жили, имели, заслужили. А отец выпадал даже из этого ряда, как если бы и не жил вовсе. Копить на другой "Запорожец" не было сил, однако, лишившись иллюзии движения, иллюзии достижения мечты, он тем не менее не запил, не сошел с ума, а выйдя на пенсию, собирался даже заняться велотуризмом… Так что тот разбитый "Запорожец", по-видимому, только в моем сознании приобрел применительно к жизни отца значение символа неких загубленных надежд…
- Папа! - окликнул я его в приливе жалости.
- Ау? - откликнулся он.
- Знаешь, я ведь до сих пор не могу простить себе "Запорожец"… Да и ты, кажется, до сих пор не простил?
Отец с удивлением посмотрел на меня. Некоторое время соображал, жевал конфету, а потом махнул рукой-
- Что уж теперь! Дело прошлое… Все к лучшему, сын. Крутить педали - оно даже значительно полезнее для здоровья!
Вот и всё…
- Я рад, что ты полон оптимизма, - пробормотал я.
- Давай смотреть телевизор, - предложил отец.
Я не возражал. Вот так они всегда утешаются и продолжают жить дальше… И тем нестерпимее захотелось, чтобы у меня поскорее наступила та новая жизнь, которую я должен был начать с помощью дяди Ивана. Страстно, жгуче захотелось новых событий, новой работы - движения, перспективы.
Зазвонил телефон. Отец снял трубку. "Я же объяснял, что таких здесь нет! - раздраженно крикнул он. - Вот повадился: Антона ему подавай!.."
Я заворочался с одного бока на другой. Зуд, о котором я успел немного позабыть, снова жег кожу, да так, что пальцы против воли тянулись насытиться прикосновением. Я позвонил в Сокольники. На этот раз ответила Лора.
- Конечно, приезжай, - сказала она. - Маман тебя посмотрит.
Я доехал до Сокольников с множеством импровизированных конспиративных уловок, которые должны были запутать и сбить с толку любого, кто пожелал бы за мной шпионить.
- Что, нервное? - спросил я маман, когда та осматривала меня.
- Экземка твоя, я думаю, скорее следствие алкогольной интоксикации, - ответила та.
- С чего бы?! - удивился я. - Нет, мне кажется, это все-таки нервное.
- И нервное, и нервное, - согласилась маман. - Ну, ничего. Поделаем укольчики в попку. Сегодня, завтра, послезавтра. Посмотрим…
Маман приготовила лекарства (в том числе седуксен), а Лора простерилизовала иглы и шприц.
- Мне как раз нужна практика, - сказала Лора. - Надеюсь, ты не возражаешь? Спусти-ка штанишки!..
Я повиновался.
- Седуксен - это успокаивающее, - пробормотал я,
- Как специфическое действие, - добавила Лора, - снижение чувствительности пениса и значительное торможение эякуляции…
- Временно, временно, - усмехаясь, успокоила меня маман.
Она вышла из комнаты, и мы с Лорой остались вдвоем и сели на диван. Жанка сидела у себя и даже не вышла поздороваться.
Да, конечно, Лора была очень красива, и всякий раз, когда меня так волновала ее красота, я видел ее неизменно такой, как в нашу первую встречу, - порывистой, беззастенчивой и бесстыдной в своей страсти, со всеми своими невероятными признаниями. Всякий раз я хотел видеть ее именно такой, несмотря на все мои мечты о тихой, нормальной семейной жизни. И теперь, как обычно, меня разжигал этот образ, и, обняв Лору, я шепнул ей об этом.
- Я понимаю тебя, - шепнула она в ответ. - Это та ловушка, в которую попался ты, и в которую попалась я сама… Ну сейчас по крайней мере я действительно точно такая же, как в тот раз!
- То есть?
- До безумия нуждающаяся в том, чтобы меня кто-то любил… Я крепче обнял ее.
- …И причина та же, - чуть улыбнулась она.
- Не может быть! - вскричал я.
- Почему же нет?.. Выходит, одно с другим как-то связано: когда я нуждаюсь в любви, я беременна, а когда я беременна, я так нуждаюсь в любви…
- Нет, - пробормотал я, - ты издеваешься!
- И не думаю!.. Ведь я от этой ситуации сама не в восторге… - Лора помолчала, а потом недоуменно спросила: - Ты даже не интересуешься: кто виновник?.. Или ты уверен, что виновник - ты?
- Теперь это ужасно важно! - вздохнул я.
- Ах да! Тебя ведь это никогда не интересовало! - спохватилась Лора. - Ну что же, пусть так… Хотя, как это ни смешно, но виновник, кажется, действительно ты. Что же ты перестал меня обнимать?
- Я должен подумать, - пробормотал я, а потом задал глупейший, но, как видно, неизбежный вопрос: - А ты… уверена?
- Вот это, - улыбнулась она, - деловой разговор… Да, с некоторых пор у меня появилась такая уверенность. И не только на основании классических признаков… Вчера мы с Жалкой сделали пробу "на мышку". Для малообразованных объясняю: мышке вводится моча испытуемой женщины. Моча беременной женщины обладает такими свойствами, что мышь погибает… Так вот, моя мышка умерла. Жанкиной повезло: пока осталась жива.
- Погоди, - обалдело взмолился я, - зачем же и Жанка? За компанию, что ли?..
- За компанию… - задумчиво сказала Лора. - Причем, я полагаю, аналогичные подозрения должны были возникнуть не только у нас с Жанкой, но и у маман… Бедный папочка, если бы он знал!.. Валерий ведь спокойно отымел нас всех… За компанию…
Пока я размышлял над ее словами (а это было похоже на правду!), за дверью в прихожей раздался телефонный звонок, и голос маман ответил: "Какого еще Антона? Правильно набирайте номер!"
- С ума сойдешь с этими Антонами! - воскликнула маман. - Покоя не дают!
Я вскочил с дивана.
- Нет, не уходи! - встревожено попросила Лора.
- Я должен подумать, - забормотал я, мечась по комнате.
Я подошел к окну и из-за занавески выглянул на улицу. За мусорными контейнерами я увидел осторожно дефилирующего Сэшеа. "Не означает ли это, что и Ком где-то неподалеку?" - пронеслось в моей голове.
- Что ж, правильно, - тихо, как бы смирившись, сказала Лора. - Все правильно. Конечно, ты должен уйти. Ты не хочешь повторить ошибки того раза…
- Я должен подумать, - упрямо повторял я.
- Не ешь перченого и не пей вина, - посоветовала мне маман на прощание.
Я вынужден был уйти. Довольно долго я наблюдал за Сэшеа из окна на лестничной площадке второго этажа. Кого из нас двоих он выслеживал: меня или Кома?..
Уже стемнело, и место для слежки Сэшеа выбрал удачное. Он одновременно мог контролировать и подъезд, и арку, а сам из-за плохой освещенности площадки за контейнерами оставался в тени. Ну меня-то ему не удалось провести!.. Из поведения Сэшеа я заключил, что он ждал чьего-то появления: время от времени он выбирался из своего укрытия и торопливо пересекал дворик, осматривая те подходы к подъезду и арке, которые не слишком хорошо просматривались с прежней точки наблюдения, а затем также торопливо возвращался обратно. Если бы Ком находился где-то рядом, то либо Сэшеа засек его - что сразу отразилось бы на его поведении, - либо я… В момент очередной отлучки Сэшеа я выскочил из подъезда и успел незаметно перебежать за противоположный угол дома. Оттуда я еще раз взглянул на усердно пинкертонящего Сэшеа. Подкрасться бы к нему сзади и отвесить хороший пендель!.. Но… не заодно ли он с Комом, черт бы их побрал!..
Возвращаться домой показалось неразумным, но куда-то надо было идти, и я отправился к Оленьке в Бибирево. (Захотелось просто так, по-дружески, посидеть у нее, перевести дух.) Бутылочку портвейна я купил около метро.
По дороге к Оленьке - предполагая, что ради "идеи" Ком способен на всякое коварство, - я на всякий случай продолжал "конспирироваться". Однако вопреки всем предосторожностям и логике я готов был поклясться, что несколько раз на меня ложился черный взгляд Кома…
- Вот, по старой дружбе… - объяснил я Оленьке, заявившись без приглашения.
Рыбье личико озарилось таким ослепительным счастьем, что от стыда и неловкости мне захотелось убежать, словно я был шарлатаном или аферистом, обкрадывающим калеку.
- Она вас так ждала, так ждала! - успели-таки доверительно сообщить мне ее родители, выглядывая из-за спины дочери, прежде чем Оленька, сомлевшая от нежданной радости, спохватилась их прогнать и пресечь вмешательство в свою личную жизнь.
Только я переступил порог ее комнаты, как зазвонил телефон. "Антона?"
- Это меня! - закричал я, хватая трубку. - Алло, алло!.. кого? Какого еще Федю? Бред какой-то! - пробормотал я, бросив трубку.
- Федя - этой мой папа! - удивленно проговорила Оленька. - Что с тобой?
- Извини, - смутился я.
Была включена музыка. Затем Оленька принесла на сковородке яичницу, украшенную зеленым луком, а также кусок холодного мяса на блюдце и банку консервированных огурцов и, усадив меня за еду, счастливая, уселась напротив. Поев и выпив, я почувствовал, что надо бы наконец о чем-нибудь высказаться. Я вздохнул и высказался в том духе, что считаю чрезвычайно важным, когда можно вот так - просто, по-дружески - прийти, посидеть за стаканом доброго портвейна, съесть яичницу, поболтать о жизни… Оленька, подперев кулаком щеку, неподвижно, затуманено смотрела на меня.
- А ты представляешь, - вдруг прервала она меня, - как я разозлилась, когда на днях мамочка задушевно так меня спрашивает, имея в виду тебя и меня "Целовались?.." Да еще подмигивает заговорщицки: мамочке, мол, можно признаться!.. Я чуть не разрыдалась!.. Ты меня понимаешь?
- Честно говоря, не очень, - признался я.
- Ну как же! Как ты не понимаешь?! - нетерпеливо воскликнула она. - Лезет со своими дурацкими "целовались", когда ее дочка уже… уже всё…
- Что - всё?
Что-то после седуксена (да еще и портвейна!) я медленно соображал.
- Ну, всё… - покраснела Оленька. - Ее дочка в положении, а она - "целовались"!
- Кто в положении? Ты в положении?
- Я…
- Поздравляю, - пробормотал я, удивляясь, однако, почему она об этом сообщает мне. - Что-то нынче все в положении, наверное, поветрие такое…
- Так ты - рад? - прошептала Оленька, не веря своему счастью. Я кивнул, а потом пожал плечами.
- Я так счастлива! - затараторила Оленька, хватая меня за руку. - Я и сама очень обрадовалась. Только я думала, что ты не обрадуешься, я ведь обещала, что ничего… Да-да, но ты теперь, пожалуйста, радуйся, радуйся, милый! Помнишь, как ты хотел ребеночка! А вдруг у меня родится доченька - такая, какой ты ее себе представлял?..
- Так ты намекаешь, что беременна от меня? - наконец сообразим ч. Она истолковала мое недоумение как недовольство.
- Но ты не беспокойся, милый! Ни о чем не беспокойся! - начала убеждать она меня. - Я же ничего не прошу, ничего не требую от тебя. Ты просто радуйся - и всё. А потом, когда она подрастет, ты (если, конечно, захочешь!) сможешь с ней гулять в осеннем парке, и она будет собирать листья, как ты мечтал… Я же прекрасно понимаю, что Ты мне ничем не обязан. Это я тебе обязана! Я благодарна! Какое это было безумство! Чудесное безумство! Мы безумствовали, и тебе, как я уже говорила, совсем не обязательно даже помнить об этом!
- Нет, отчего же… - сказал я. - Почему бы и не помнить… Но, собственно, о чем помнить? Кажется, у нас не было ничего такого…
- Как же не было?
- Ну, а что ты помнишь? - поинтересовался я осторожно.
- Ты прямо так спрашиваешь! - засмущалась Оленька. - Разве об этом можно вот так просто говорить? Это ведь ТАКОЕ!.. И потом… Это все действительно произошло как настоящее безумие, как ураган, как стихия. Тут не до того, чтобы запоминать.
- А все-таки? - настаивал я. - Что?
- Ну, - замялась она, - помню то, что мужчины любят больше всего…
- Но от этого, кажется, нельзя забеременеть?
- Да, конечно. Ты меня совсем дурочкой считаешь? Это я знаю… Но… ведь ты потом по-настоящему сделал меня женщиной, ты обладал мной… Разве нет? - беспокойно воскликнула она.
- Ты твердо помнишь? - неприязненно спросил я, начиная подозревать, что Оленька, оказывается, не так проста и "ловит" меня, разыгрывая эту комедию.
- Не то чтобы твердо, милый, но… - Тут Оленька суетливо выдвинула ящик трюмо, принялась разбрасывать в стороны всякую мелочь и наконец достала лакированную шкатулку. - …Вот кусочек той простынки! - пролепетала она, вытягивая из шкатулки какую-то тряпку. - Я храню его как дорогую память! На этой простынке я была счастлива, на ней ты сделал меня женщиной!
Передо мной замелькали неаппетитные бурые пятна, - очевидно, и в самом деле кровяные… Минуту я соображал, а затем нервный смех отбросил и прижал меня к спинке стула.
- Можешь выбросить свою реликвию! - хохотал я. - Вот палец, ха-ха! Ты спьяну расколотила бокал, а я, собирая осколки, палец порезал! Вот этот самый палец! - Я поднес к ее носу палец. - Только и всего!
- Господи, - продолжала лепетать она, - а как же признаки? Ведь у меня все признаки!
- Признаки!.. Признаки твои - это мечты и дым!.. Ты "на мышке" проверялась, нет? Мышка, скажу я тебе, надежный зверь, не подведет. Для малообразованных объясняю… - начал излагать я недавно услышанное от Лоры…
Мнимая беременность Оленьки, наверное, еще немало заставила бы меня хохотать, если бы я не услышал телефонный звонок и слова: "Извините, но такой здесь не проживает!", которые мгновенно подрубили все мое веселье. "Антона!.." Я распрощался с Оленькой и поспешил прочь.
- Ты меня не обманываешь с пальцем? - убито пискнула она вслед.
После хаотичных блужданий по загадочному микрорайону Бибирево, я поймал такси и приехал на аэровокзал. У меня возникло отчетливое желание улететь, но я еще не решил куда… В размышлениях я провел ночь в зале ожидания, а под утро, так никуда и не улетев, каким-то хитрым образом возвратился домой и заснул… Усталость победила беспокойство и зуд.
Мне приснился глупейший сон. Как будто я сижу на берегу черной реки и ужу рыбу. Не клюет - хоть убей. "Хоть бы сапог вытащить!" - думаю я и тут же действительно вытаскиваю дрянной, страшный сапог. "И зачем, спрашивается, мне такая дрянь понадобилась?!" - недоумеваю я во сне и с отвращением отбрасываю сапог прочь.