Сэшеа самолично бухнул мне в чашку сразу несколько ложек растворимого кофе, залил кипятком и размешал.
- Давай, приди в себя! - приказал он и вышел.
Я проглотил горький, перенасыщенный раствор с густой коричневой пенкой по краям и только тогда сообразил, что если бы я, дурак, не приперся сейчас, то, может, не спровоцировал этого психа уходить от жены. Еще я сообразил, что, вероятней всего, он еще ни о чем с ней даже не говорил. Я кинулся в коридор, чтобы уйти до того, как он с ней объяснится, но Сэшеа уже выходил от жены и задержал меня. Бледная и покорная, жена выглядывала из-за его спины.
- Да, я все понимаю, - говорила она. - Настоящий мужчина не может мириться с ограниченностью жизни…
Лена преподавала английский язык в школе, и я помнил, как Сэшеа, помешанный, как и все мы тогда, на всем западном (впрочем, нет - он был помешан особенно яро!), буквально возликовал, когда познакомился с ней. Он немедленно вдохновился идеей, что, женившись на Лене, значительно приблизится к столь желанной английской культуре, освоит язык и прочее… Так или иначе, это было первейшее обстоятельство, определившее его выбор… Мне самому Лена казалась вполне симпатичной женщиной - домашней и уютной, - с которой можно нормально, спокойно жить… Но ведь у Сэшеа в голове всё в перевернутом виде!..
Сэшеа вышел ловить такси, а мне поручил спустить вниз колонки и магнитофон. Лена тем временем заботливо сложила в чемодан нижнее белье моего мятущегося друга.
- Честное слово, - смущенно начал я, - я тут ни при чем…
- Я его понимаю, - повторила она.
Погрузив в такси чемодан с бельем, магнитофон, колонки, гитару, коробку с записями, а также коробку с коллекцией рекламных проспектов, мы отправились к родителям Сэшеа.
С некоторым любопытством (все-таки не каждый день мы разводимся!) я наблюдал за состоянием моего друга. Первые несколько минут он еще делал озабоченное лицо, но потом бодро хлопнул меня по плечу:
- Все, старик, холостой мужчина! Завидуй!
- А как у тебя с Оленькой? - интересовался он, немного погодя. - Был все-таки у нее?
- Был, - ответил я. - Кстати, должен сказать, она усвоила из подброшенной тобой литературы самое ценное.
- А, мои "Веселые картинки"! - смутился он. - Она сама выпросила… И что же она усвоила?
- То, что мужчины любят больше всего.
- Очень рад, - кисло улыбнулся он. - Поздравляю…
- Спасибо.
- Слушай, - невинным тоном спросил Сэшеа без всякого перехода, - как ты думаешь, а ваша Жанка - девушка?
- Что?!
Намеренно или нет, но он неожиданно и чувствительнейшим образом задел меня. И удивительным было то, что я и сам не понимал, почему этот тривиально-циничный вопрос так мне неприятен. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить на лице нейтральное выражение.
- Это - немаловажная деталь, - деловито пояснил Сэшеа, - если я собираюсь Жалкой заняться со всей серьезностью… Теперь, я чувствую, я созрел для этого. Я даже чувствую, что именно в Жанке моя судьба. Я в этом уверен… А может быть, - спохватился он, - ты против этого? Я ведь не хотел бы без твоего согласия…
- Причем тут мое согласие? - буркнул я.
- Ну как же!.. Я должен с тобой посоветоваться. Сейчас мы друзья, а можем сделаться родственниками! Неплохо, а? Как по-твоему?
- Отстань от меня со своим бредом!
- Для тебя это бред, а для меня совсем наоборот. Я хочу счастья. Если ты мой друг, то ты тоже должен хотеть для меня счастья.
- Ей-богу, ты меня сегодня уже утомил своей болтовней!
- Нет, ты не уходи от ответа. Ты знаешь, как я ценю нашу дружбу и твое мнение! Ты мне прямо скажи: сам-то ты чего хочешь?
Чего я хотел? Я и сам этого не знал.
- Еще слово, - предупредил я, - и я наблюю тебе на грудь!
Водитель такси опасливо оглянулся на нас.
- Он шутит, - успокоил водителя Сэшеа. - Он никогда себе такого не позволит. И потом - мы уже приехали.
Родители Сэшеа недоуменно наблюдали, как мы вносим вещи в его комнату, как он устраивает по местам магнитофон и колонки.
- В чем дело, Саша? - обеспокоено спросила у него мать.
Сэшеа сосредоточенно распутывал шнуры и молчал. Я сел в уголок на тахту.
- В чем дело, Александр?
- Господи! - воскликнул Сэшеа. - Я знал, что без вопросов не обойдется! Всем все нужно объяснять! Теперь ведь и в уборную нельзя сходить без объяснений!
- Ты поссорился с Леной?
- Какая разница? Поссорился - не поссорился… Поживу пока у вас, а почему - объясню как-нибудь потом. Это еще моя комната или уже не моя? Я домой пришел или не домой? Может быть, мне на вокзал идти ночевать?
- Зачем на вокзал? - ужаснулась мать.
- Тогда всё! Аудиенция окончена! - Сэшеа вытеснил мать из комнаты и закрыл дверь.
Он взял в руки гитару и сел рядом со мной на тахту.
- Вот видишь, - уязвлено сказал он, - на человека давят со всех сторон. Шагу нельзя сделать вперед, чтобы тебя тут же не потащили назад! Одно и то же всю жизнь. Тебя опутывают, опутывают, как паутиной, с самого детства тысячами связей, ты постоянно кому-то что-то должен. То боишься обидеть родителей, близких, и поэтому делаешь так, как они хотят. То впрягаешься в учебу и непременно уж должен тащить эту лямку до конца. То боишься восстановить против себя начальство… Чем дальше, тем хуже! Ты никогда не распоряжаешься собой, и как бы даже не вправе! Что - удивительно… И есть только один выход. Это нужно понять. Нужно собрать волю в кулак, и рвать, рвать! - Тут Сэшеа быстро переменил на гитаре несколько аккордов. - Давай, как в старые добрые времена, споем что-нибудь родное! - предложил он мне.
- Погоди. - Я достал из пакета начатую бутылку и, вытащив пробку, протянул Сэшеа.
- А, черт с тобой! Может быть, действительно надраться? У меня сейчас такое чувство, как будто мы с тобой перенеслись в пору ранней юности, помнишь?.. Странно, но мы и тогда не чувствовали себя свободными. И все-таки все было как-то по-другому. Были перспективы. Ты помнишь, мы даже стихи писали, пробовали сочинять музыку!
- Занимались всякой ерундой, - согласился я.
- А если не ерундой?! - возразил Сэшеа. - Я, например, чувствовал, что во мне что-то такое есть! Печать гения, может быть, на мне была… А теперь я только могу сказать про себя: несостоявшийся поэт и музыкант! Инженер фигов! - Он начал играть на гитаре и напевать.
- Мне кажется, нам не уйти далеко, - душевно пел он, - похоже, что мы взаперти. У каждого есть свой город и дом, и мы пойманы в этой сети… Боря Гребенщиков! - с нежностью и значением непременно пояснил он. - Мой поэтический брат!
Я ему подпел, и, разойдясь, мы некоторое время самозабвенно горланили.
- Да, раньше музыка воспринималась как-то по-особенному! - сказал я. - Теперь не то.
Мы по очереди пили из бутылки.
- Я чувствую, что еще могу возродиться, - сказал Сэшеа. - Вот спели - и какой-то свет. Такое свежее, ясное ощущение юности. Это кое-что значит! Главное, чтобы не притупилась способность ощущать! Мы должны беречь свои ощущения! Тогда никто не сможет заставить нас быть уродами!
- Будем беречь!
- Нужно только почаще вспоминать то время. Ведь нам есть что вспомнить!.. Ну-ка, напрягись, что тебе сейчас припоминается?
- Сейчас… Ну хотя бы… Маринка. Помнишь такую, на скамейке в парке, а потом - диспансер?..
- Ну, ты и вспомнил! Такую дрянь!..
Так случилось, что первая женщина у нас с Сэшеа оказалась одна на двоих. Какая-то неизвестная пьяная девка Марина, без проблем отдавшаяся прямо на садовой скамье. Несколько дней спустя, Сэшеа прибежал ко мне перепуганный подозрением, что она заразила нас триппером, и уговорил пойти провериться. В диспансере, как будто каждый сам по себе, мы ходили на прием к одному веселому старичку венерологу, который, впрыснув нам в каналы посевную вакцину, посоветовал пойти после процедуры выпить пивка, что мы по наивности послушно исполнили. А затем я и Сэшеа, стоя с переполненными мочевыми пузырями у писсуаров, мучились от резей при попытках выдавить из себя хоть каплю - одновременно корчились от смеха, глядя на страдания друг друга…
Было слышно, как в коридоре родители Сэшеа по очереди разговаривают по телефону с Леной.
- Давай еще что-нибудь родное, - сказал Сэшеа и снова забренчал на гитаре.
"Любовь - это все, что нам нужно", - запел он по-английски, конечно.
- Подлец, она плачет! - сказал через дверь отец.
- Мне что - тоже поплакать? - закричал Сэшеа.
- Подлец, лучше бы ты ночевал на вокзале!
Ссора, однако, не успела разгореться… В дверь позвонили, и в квартиру как ни в чем не бывало ступил Ком.
- Ком! - вскричал я.
Родители притихли. Я обменялся с Комом рукопожатием; кисть у него на ощупь была тяжелая и плотная, словно мешочек с песком.
- Вы знаете, кто это такой? - обратился Сэшеа к родителям, которые изумленно рассматривали странного гостя. - Это человек, который воевал в Афганистане. Это - Ком, давно пропавший без вести. Воин-интернационалист, наш старый друг!..
Не успел я оглянуться, как Ком уже сидел вместе с нами - в свитере, джинсах и комнатных тапочках, оставив в коридоре шинель, панаму и сапоги, - и спокойно присматривался к обстановке, потирая ладонью покрасневшие с мороза уши.
- Ты зачем за мной следил? Ты зачем от меня убегал? - первым делом спросил я его.
- Он слишком много пьет? - поинтересовался Ком у Сэшеа, показывая на меня.
- Любит, - ответил тот.
Странно, из ерунды вроде придирок Фюрера Сэшеа готов вывести целую теорию, а на важные вещи даже внимания не обращал.
- Ты хочешь сказать, что не следил за мной и не убегал? - спросил я Кома.
- Даже не понимаю, о чем ты говоришь, - сказал тот, с каким-то любопытством рассматривая меня своими черными глазами.
Он удобно устроился в кресле, подобрав под себя скрещенные ноги, и выглядел совершенно естественным. Вот где самое масонство!
Я был, конечно, здорово пьян, но не настолько, чтобы полностью утратить логическое мышление.
- Хорошо, - сказал я, - а как ты объяснишь, откуда ты узнал, что найдешь здесь Сэшеа, он ведь только сегодня утром решил переехать от жены к родителям?
- А откуда же я мог знать, - не моргнув глазом, отвечал Ком, - что Александр вообще женат? Куда я еще мог прийти, как не по его старому адресу? Решил зайти - и зашел.
- Что вы, ей-богу, старики, столько лет не видели друг друга, а заспорили о какой-то чепухе! - воскликнул Сэшеа.
- И то правда, - согласился я, решив про себя, что еще успею с этим разобраться.
Возможно, Ком действительно стесняется своего положения, решил я, вспомнив разумное предположение Лены. Однако я не понимал, для чего ему понадобилось врать, что он за мной не следил…
- Так ты служил в Афганистане? - спросил я Кома.
- Служил.
- Ну и как?
- Нормально.
Теперь я видел перед собой только старого товарища, который на самом деле отстал от нас, от жизни на три долгих года. Я смотрел на него как на несомненного неудачника и, конечно, сочувствовал. Я протянул ему бутылку.
- Не пью, - сказал Ком.
- Тогда - так рассказывай.
- Что рассказывать?
- Первоначально об афганских женщинах, - вмешался Сэшеа. - Каковы они в деле? В боевой обстановке?
Ком нахмурился.
- Я не люблю таких шуток.
- Ладно, о женщинах после, - сказал я. - Ты скажи: почему ты все-таки бросил тогда институт?
- Так… надоело.
- И всё?
- Всё.
- Молодец! - воскликнул Сэшеа. - Этого вполне достаточно. Он, оказывается, был умнее всех нас. Только так и нужно поступать: рвать, рвать!.. Я тебе об этом и толковал!.. Честное слово, я всегда чувствовал, что в Коме что-то такое есть. Особенное!
- Ну и чего ты этим добился? - спросил я Кома.
- Я ничего не добивался.
- Ты рассуждаешь, как… урод! - опять перебил меня Сэшеа. - Он поступил так, как захотел. В этом его гениальность! Это самое главное! И не нужно этих пошлых, обывательских вопросов, не жалеет ли он теперь, не считает ли, что погорячился тогда. Я его понимаю и завидую ему. Он жил, как считал нужным!.. Старик, - обратился он к Кому, - давай, я тебе что-нибудь родное поставлю. Я ведь помню, какая вещь была у тебя самая любимая. "Хоп-хей-хоп", верно? Помню, ты меня раз двадцать подряд заставлял ее прокручивать…
- Мне все равно, - равнодушно сказал Ком.
- Господи, что я слышу! - изумился Сэшеа. - Ты серьезно? Ну, давай что-то другое. Что-нибудь старое, доброе, вечное…
- Это все наносное, - сказал Ком.
- Не понял??
- Ты думаешь, в походных условиях это вспоминалось? Это хотелось слушать?
- А что вспоминалось? Уж не Кобзон ли?
- Да, наши, советские песни. Не Битлз, не Дип Перпл.
- Караул, - только и смог сказать Сэшеа.
- Что же ты, мерзавец, не написал ни разу, не позвонил, когда уходил и когда возвращался? Не порадовал… - спросил я Кома.
- Чем радовать?
Да, здорово он одичал. И похоже, из него это еще не скоро выветрится.
- Что же ты теперь собираешься делать? Учиться? Работать?
Он, оказывается, когда вернулся из армии, восстановился в институте, да не понравилось - не проучился и семестра, снова бросил; решил, что, если понадобится, закончит на вечернем отделении, пойдет работать…
- А куда? - спросил я.
- Да все равно… Что если к вам, в ваше учреждение лаборантом? - спросил Ком.
- Конечно, вместе веселее! А лаборанты всегда позарез нужны, - сказал я.
- Но у нас, - предупредил его Сэшеа, спохватившись, - клоака еще та! Ком вопросительно взглянул на меня.
- Нормально, - успокоил я его, - не хуже, чем везде.
- Вот именно, - мрачно вставил Сэшеа, - как везде.
Ком переводил взгляд то на одного из нас, то на другого, как бы сравнивая нас между собой. Я достал сигареты и протянул ему.
- Не курю, - сказал он.
- Продолжаешь заниматься спортом?
- Так, для себя…
- Слушай, Ком, - почему-то усмехнулся я, - а кем ты в армии был?
- Командиром отделения и комсоргом.
- И в партию вступил
- Допустим.
- Ком есть Ком! - сказал Сэшеа.
Мы замолчали. И сказать больше вроде бы было нечего. Я допил то, что оставалось в бутылке. Я предложил открыть последнюю, но Сэшеа не поддержал; он полулежал на тахте и смотрел на свои носки.
Ком остановил взгляд на мне и задумчиво пощипывал ус-квадратную скобку. "У него низкий лоб тугодума, а у меня интеллигентная плешь…" размышлял я. Вообще какой-то он замороженный. Видимо, все-таки поем стал в умственном развитии за годы службы. Что он уставился на меня круглыми, дикими глазами? Какая мысль скребется в его голове? Надо помочь парню. Может быть, ему как раз не хватает сейчас дружеской поддержки. Я был, конечно, пьян. Бедняга, Ком!.. Но что он все смотрит?.. Ему необходима дружеская поддержка!
- Я сейчас понял, - вдруг сказал мне Ком. - Ты очень похож на одного человека! - И мне показалось, что его взгляд потеплел.
Я ничего не имел против того, чтобы быть на кого-то похожим.
- Его звали АНТОН, - сказал Ком.
- КИС-КИС, - пробормотал я.
В голове моей осторожно ходит хитрый и огромный кот. В Сокольниках, между прочим, кличка у кота как раз Антон. Холеный, сиамский. За умение устраиваться на унитазе и гадить "по-цивильному" он считается достопримечательностью семьи; всякий раз гостям демонстрируется это его уникальное умение. Но я, к счастью, уже давно не гость, а всего лишь зять. То есть член семьи, можно сказать.
- Так ты говоришь, что его звали Антон, - сказал я, прислушиваясь к своим словам, как будто их произносил кто-то другой. - Человека звали Антон…
Сэшеа поднялся и поставил Битлз. Была у него специальная подборка лучших вещей. Должно быть, он все-таки надеялся пронять Кома, растопить ледок. Я расслабленно закрыл глаза и почувствовал, что ничего, кроме музыки, лично мне не надо. Мне вдруг действительно удалось восстановить в себе то замечательное ощущение юности, о котором говорил Сэшеа.
Потом я услышал негромкий, но твердый голос Кома.
- Мы с ним вместе служили. Там. Мы мечтали, как вместе вернемся в Союз, как будем жить дальше… Он был мне как брат. Нет, ты не поймешь, надо было быть там… В общем, мы решили, что здесь нельзя жить по-прежнему, и мы знали, что нам делать. Он был очень похож на тебя. Его звали Антон. Он погиб… Я вернулся один, но не забыл ничего… Жить, как мы мечтали… Я смотрю на тебя и думаю, как ты похож на него.
- У вас там наверно была мясорубка, - сочувственно сказал я, открывая глаза. - Представляю себе…
(Антон! Какой идиотизм давать котам человеческие имена! Об этом, кажется, даже в газетах писали.)
Потом в коридоре я примерил панаму и шинель Кома, а Ком, как зачарованный, смотрел на меня.
- Очень похож, - твердил он. Я даже растрогался.
Мы вышли от Сэшеа вдвоем, и я почувствовал, что ему очень жаль со мной расставаться.
- Ну, старик, я думаю, скоро увидимся, - сказал я, прощаясь. - И давай больше не будем друг друга дурачить, - добавил я, намекая на его сегодняшние выходки.
- Согласен, - просто кивнул Ком. - А когда увидимся? Может, завтра?
- Почему бы и нет?..
Я ехал домой. В метро, когда поезд притормаживал, мне казалось, что мои мозги, разжиженные алкоголем, по инерции уплывают дальше. После "Автозаводской" поезд вырвался на поверхность. Пассажиры приникли к окнам: па горизонте черное небо озарилось гроздьями праздничного салюта.
У подъезда, воткнутая кем-то в сугроб (выброшенная еще с Нового года), торчала пожухлая елочка с облезлыми ветками, на которых трепыхались остатки серебряного, "дождика". Я посмотрел вверх. В нашем окне горел свет, Я нагнулся и, зачерпнув горсть снега, хорошо растер виски и уши, чтобы немного прийти в себя. После этого я вернулся к мысли, которая пришла мне в голову, когда я увидел в окне свет. Мне почему-то ясно представилось, что Лора дома не одна, а с этим… с Валерием… Я ощутил мощный прилив злости, хотя, кажется, ревновать друг друга при наших отношениях в последнее время было, по крайней мере, глупо. "Уж не симптом ли это развивающегося алкоголизма - беспричинная ревность?" - подумал я с беспокойством, будучи волей-неволей осведомлен в некоторых медицинских вопросах.
Но Лора была дома одна. Когда я вошел, она одиноко сидела за столом, накрытом по-домашнему. Печальная, женственная, красивая. Она слушала свой любимый Пинк Флойд. Телевизор тоже работал, но звук был выведен. На экране открывал и закрывал рот Леонид Ильич.
Я понял ее состояние так: она меня ждала, она старалась, она готовилась, а я все не приходил - я пил на работе, с Оленькой, с Сэшеа… Я почувствовал себя негодяем.
Мне захотелось взять Лору на руки и покружить. Но я с огорчением подумал, что сейчас это вряд ли будет мне под силу. Тогда я просто взял ее за руку, она встала, и мы начали танцевать. Я был счастлив, что она - моя жена, моя женщина; именно она. Она обняла меня за плечи, и я тут же вспомнил наше знакомство, наш первый танец.