Это был период, когда я буквально рыскал в поисках женщины, в которую можно было бы влюбиться; я мечтал о неожиданной, страстной встрече, о мгновенном соединении без всяких предварительных околичностей. И вот на вечеринке в общежитии медицинского института я пригласил танцевать темноволосую девушку с холодным, бледным лицом, которая вдруг так решительно прижалась ко мне всем телом, как будто это был не танец, а единоборство объятий. Мы молча душили друг друга.
Я взглянул на ее чуть разрумянившееся лицо и спросил:
- Танцуем еще?
- Да, конечно! - сказала она. - Так хорошо… Было очень плохо, а так - хорошо…
- У тебя какие-то неприятности?
- Неважно… Просто мне сейчас нужен человек, который бы меня очень любил.
- А мне, - восхитился я, - очень нужна женщина, в которую можно было бы влюбиться!
Через полчаса, когда я стал ее раздевать на продавленной чуть не до пола общежитской койке, она вдруг усмехнулась.
- Подожди минутку, - попросила она. - Я только хочу сначала тебя кое о чем предупредить… Я - особенная женщина. Меня изнасиловали в четырнадцать лет, и с тех пор у меня, может быть, слишком большой опыт в этих делах. Я, например, спала с двумя мужчинами одновременно? Тебя это шокирует?
- Я хочу тебя любить!
- Ты мне тоже очень понравился, поверь. Но, пока ты не влюбился в меня по-настоящему, я хочу, чтобы ты подумал, стоит ли влюбляться… Я уже сказала, что я особенная женщина. Один человек, который любил меня, умер на мне от сердечного приступа… Ты тоже хочешь рискнуть? Не испугаешься?
- Если это так, то я завидую этому человеку!
- Тогда иди ко мне… Нет! Подожди! - Она снова остановила меня. - Я должна сказать тебе еще об одном… Я хочу, чтобы ты все знал. Я сейчас беременна. И у меня уже приличный срок.
Она обрушила на меня эти невероятные вещи, но они не только не охладили мой пыл, наоборот, я едва с ума не сошел от любви.
- Я бы хотел, чтобы ты стала моей женой, - сказал я, бросившись напролом.
- А что, если я соглашусь?
- Я тебя прошу!
- Хорошо, я согласна… А сейчас бери меня, не бойся!..
Впоследствии я стал догадываться, что большая часть из того, что она рассказала мне в первую ночь в общежитии, скорее всего, не имеет ничего общего с действительностью. Она наговаривала на себя, а я мучился сомнениями. Впрочем, одно оказалось правдой: она была беременна, а насчет остального я так никогда и не смог выяснить наверняка… Мы быстро поженились. Конечно, никакой свадьбы не отмечали: никакой фаты для невесты, никакой тройки для жениха. Лора была просто в нарядном платье, а я - в почти новых джинсах тестя… Сразу после свадьбы у Лоры случился выкидыш. Она долго болела потом, и я заботился о ней, и то время, наш "медовый месяц", когда она поправлялась после больницы, было очень счастливым, и все было прекрасно до тех пор, пока не произошла эта отвратительная сцена в ванной… Но тут я поспешно оборвал свои воспоминания.
- У Сэшеа неприятности в личной жизни, - сказал я Лоре, - то есть даже не в личной жизни, а вообще - легкий неврозик, мания преследования, комплексы и все такое. Он напрашивается к тебе в пациенты. Не возьмешься, интересуется, его починить?
- Сексотерапией?
- Я серьезно, Лора.
- И я серьезно. У меня к нему, к твоему лучшему другу, половая антипатия. Я не выношу этих… страдальцев.
На столе стоял хрустальный графин, подарок маман, наполненный на три четверти, по-видимому, коньяком. Пила ли Лора, пока меня не было?
- Жанка сказала, что ты собиралась сегодня съездить за продуктами к этому своему новому знакомому.
- Она смышленая девочка, наша Жанка, но на этот раз не угадала. Не совсем угадала.
- Ты ждала меня, а я не знал. Прости! Лора удивленно взглянула на меня.
- Я тебя что - ждала?.. - Она высвободилась из моих рук и села за стол. - Ни в коем случае. Я ждала, но не тебя, нет. И было бы лучше, если бы ты вообще не приходил. Было бы лучше, если бы ты остался успокаивать своего слабоумного друга и, напившись, уснул бы там с ним в обнимку.
- Ну-ну, кого же ты могла ждать? - Я подошел и попробовал ее поцеловать, она уклонилась.
- О, я вижу, ты пришел очень возбужденный. И тебя переполняет нежность. Догнать тебя, очевидно, будет нелегко, но я попробую!.. Налей мне, пожалуйста. Я налил из графина ей и себе.
- Давай пересядем на кровать, - предложил я.
- Ты куда-нибудь торопишься, дорогой?.. Ты же знаешь, что я не люблю этих наскоков. Я хочу быть сначала другом, а уж потом - женщиной… Ты, может, сделал большую ошибку, что не попробовал со мной подружиться. Если хочешь знать, женщины - самые преданные друзья… Но теперь, конечно, поздно!
- Не ломайся, Лора. Ведь ты ждала меня.
- Я ждала своего друга. Не тебя. К сожалению, друг не смог прийти. Я ждала Валерия.
- Черт, ты все врешь!.. Зачем ты врешь?
- Зачем мне врать? Я его ждала, но его задержали на работе. У него ответственная работа.
- А как же я? - вырвалось у меня. Лора усмехнулась.
Графин с коньяком на удивление быстро пустел. Несколько раз мы вставали танцевать. Несколько раз я пытался затащить Лору в постель, но всякий раз она ускользала. Она раздражалась. Я не мог понять, в шутку или всерьез. Я оставлял ее в покое, и мы продолжали пить.
- Нет, - смеялась она, - я не отдамся, не отдамся! Чтобы во мне что-то шевельнулось, я должна видеть, что меня действительно любят. Я загораюсь только от более сильного чувства. Я не могу заниматься этим спокойно, автоматически. Если от меня не сходят с ума, если меня не носят на руках, я даже целоваться не могу - скулы сводит, честное слово! Не понимаю, как это некоторые могут, как собачки… Ты не разбираешься в женской психологии…
- Ты же знаешь, как я тебя люблю, - убеждал я ее. - Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. Но ведь не получается, не получается…
- Потому что ты не понимаешь, что нужно женщине! - Она уже не могла стоять на ногах, она села на кровать. - Подожди… Ты принес в пакете бутылку? Не скупердяйничай, открывай!
Мы принялись за вино.
- Женщине нужен лев! - Лора уже с трудом ворочала языком. - Настоящий лев, хищник…
- Царь зверей, - сказал я.
Моментами я выключался из действительности.
- Царь зверей… А она бы, женщина, около него эдаким шакалом терлась. Шакальчиком. Он зарычит, а она тоненько так подскуливает: у-у! у-у!.. Это же так просто. Женщина хочет чувствовать себя самкой, а если ей в этом отказывают, бесится… На грозный рык хозяина покорно подставляться… Это наслаждение. Это истинное счастье.
- Это точка зрения, - пробормотал я; смысл ее слов плохо доходил до меня.
- И любые слова женщины - кокетство, - продолжала Лора, мурлыка. - Мужик должен идти к своей цели напролом: "в койку" - и все тут!..
Это я понял. Я навалился на жену и стал ее раздевать. Сначала она вяло сопротивлялась, - я уговаривал ее, ласкал, называл "любимой", - но потом яростно вырвалась:
- Нельзя же понимать все так буквально! - И когда я опять потянулся, чтобы ее обнять, закричала уже с настоящей злостью: - Если тебе невтерпеж, можешь заняться онанизмом!
Я так устал и опьянел, что уже никак не отреагировал на этот крик. Еще некоторое время мы лежали молча и только передавали друг другу бутылку. У меня уже не было сил цепляться за реальность, и я неуклонно съезжал в небытие.
- Эх, мужика бы сейчас, - простонала Лора; пустая бутылка выпала у нее из рук и покатилась по полу.
Комната начала кружиться. Предметы и звуки смешались в один тягомотный кошмар. Постель засасывала, как болото. Я увидел, что Лора, опершись на локоть, наклонилась над полом: ее тошнило. Я задергался, запутавшись в одеяле, пополз к своему краю, свесился с постели, и меня самого вывернуло.
Я очнулся глубокой ночью. Комната озарялась рябящим светом пустого телеэкрана. Я добрался до ванной и попил холодной воды. Вернувшись, я взглянул па бледную Лору, неподвижно лежащую в развороченной постели, на результат нашего пьяного свинства - пестрые блины на полу, и мне сделалось невыносимо горько и стыдно. Превозмогая головокружение, я притащил тряпку и тщательно подтер пол. Потом запихнул тряпку в мусорное ведро, вымыл руки, поправил постель, открыл форточку, забрался под одеяло с головой и стал вспоминать детство.
Наступило утро, то есть не утро, а последний кусок ночи, называемый утром. Я почувствовал, что несчастлив, когда мгновенно, словно нюхнув нашатыря, вынырнул из сна. На улице горели фонари и падал снег. Будильник показывал без одной минуты семь. Я поспешно надавил на кнопку звонка, не помня, что вчера его и не заводил.
Я включил ночник и стоял на ковре в часах и носках. Пуговицы на рубашке застегивались пальцами, еще не обретшими гибкость. Я находился еще без штанов. Их я держал в руке. Взглянув в свете ночника на спящую жену, я сразу догадался, что она вставала ночью и приводила себя в порядок - косметика была смыта, волосы расчесаны, лицо посвежело от крема.
Она спала на спине, закинув руки за голову, отчего ее грудь как бы протыкала сосками одеяло. Выражение ее лица загадочно менялось: черты то напрягались, то становились прекрасно смягчены. Погоня, лестница и кинжал являлись ей во сне.
Глядя на жену, я искренне не понимал, почему я должен надевать штаны и идти на работу, во имя чего… Я поместил штаны обратно на спинку стула, а вслед за ними и рубашку и, откинув одеяло, крепко обнял жену, пластичную и податливую спросонок, словно нагретое олово. Веки ее чуть приоткрылись, обнаружив расширенный черный зрачок, но я не ослабил объятие, и зрачок закатился вверх, а под веками заходили белки, а немного позже, в последнем рывке к насыщению, она выгнулась почти в гимнастический мост.
Листая ксерокопированные странички Фрейда, я позавтракал свиными сардельками - последним, что оставалось в холодильнике от прошлых поставок друга семьи Валерия. Я разглядывал корешки книг, сложенных на подоконнике. Это были книги сплошь по психиатрии и нервным болезням. Лора увлеченно собирала их, а я в шутку называл это домашнее собрание "сумасшедшей библиотекой". В них можно было натолкнуться на довольно забавные вещи. Например, в одной рассказывалось, как некто X., паралитик, въехал однажды на своей каталке в комнату и застал жену с любовником, который, увидев X., выпрыгнул в окошко. X. в ярости вскочил с каталки, погнался за обидчиком, перелез через забор, перепрыгнул через канаву, повалил обидчика на землю и укусил его за нос… Фрейд был не столь забавен. И что такое Фрейд для советского человека? Нонсенс… Я отыскал анальгин и принял две таблетки.
На работе мне было плохо. На лестничной площадке черного хода я устроился на подоконнике и охлаждал лоб о холодное оконное стекло.
- А знаешь, - первым делом сообщил мне Сэшеа, - я ведь вчера вернулся обратно, к жене… - Он выжидательно посмотрел на меня, вероятно приготовившись достойно ответить на мои насмешки по этому поводу, но мне было не до того. - Конечно, - сказал он, - ты, может быть, перестанешь меня уважать, но, когда вы с Комом ушли, я вдруг понял, что развод - это не главное. А кроме того, это повод для них… для этих… ну, ты знаешь для кого…
Потом Сэшеа, как привязанный, ходил за мной и вздыхал.
- Ты ведь сам высказывался за скрытность действий, - говорил он, - и я должен признаться, что это совсем не глупо! Совсем не глупо!.. А ты на меня не обижаешься, что так все вышло? - не мог успокоиться он.
- Что ты, наоборот, я очень рад! - пробормотал я.
Сэшеа оценил мое великодушие и из благодарности признал:
- нет, ты все-таки еще не безнадежно опустился…
Затем меня отловила Оленька. Не смея взглянуть мне в глаза, пролепетала:
- Ты на меня не обижаешься? Я очень плохо вела себя вчера?
- Что ты, все было отлично, - заверил я.
- ты, конечно, можешь сразу забыть обо всем. Это ведь было как безумие, как солнечный удар… Помнишь, у Бунина?.. Я только хочу, чтобы ты знал: я очень благодарна тебе за то, что ты сделал со мной!
Оленька покраснела и убежала, а я рассеянно смотрел ей вслед, не очень понимая, что же такого я с ней вчера сделал. Очень мне было плохо. Из радиотранслятора звучал Тихон Хренников. Пришлось отпроситься у Фюрера с обеда в "поликлинику".
В пивной было надымлено и жарко. Я снял шапку, чтобы дышала голова, и сунул подмышку. Я приподнял свою тарелку и кружку, когда старуха уборщица с синяком под глазом смахивала со стола хлюпавшей тряпкой юры креветочной шелухи. Я подождал, пока она отъедет со своей тележкой, и продолжал нить пиво, с интересом наблюдая за действиями дохлою субъекта в плаще болонье и ушанке. До того как старуха уехала, он таился в углу, а теперь продолжил сливать в свою кружку остатки пива из чужих, пока не нацедил до самых краев и не выпил с наслаждением, зажевав брошенным рыбьим хвостом. Я удивился, как можно было так потерять человеческое достоинство… Потом я вспомнил, о чем меня просила вчера Жанка.
По дороге в школу, я зашел в какую-то столовую, пробил в кассе за два чая с лимоном, выудил из стаканов тоненькие дольки лимона и тщательно разжевал, чтобы отбить запах спиртного
Поеживаясь от холода после пива, я ждал Жанку около школы, несколько в стороне от бесившихся школьников, курил и стряхивал пепел в сугроб. Учащиеся средних и старших классов порасстреляли у меня почти все сигареты. Чтобы как-то настроиться на предстоящий разговор с Жанкиными учителями, я решил вспомнить что-нибудь из собственной школьной жизни. И я вспомнил, что была, например, у нас учительница литературы, которая сначала все цитировала Блока, а потом попробовала повеситься в физкультурном зале, когда по школе поползли слухи, что она беременна от ученика… Нет, это было не то…
Девочка показалась в дверях школы - стройная, смуглая, в шубке с капюшоном, с выбивающимися концами красного пионерского галстука. Она сразу заметила меня и стала медленно спускаться по ступеням крыльца во двор. Когда я любовался ею, вышедший следом мальчишка вдруг разбежался и что было силы пихнул ее обеими руками с крыльца - в сугроб.
- Жанка! - крикнул я. Я было погнался за мальчишкой, но тот, шустрый мерзавец, юркнул за угол и скрылся.
Я подбежал к Жанке и помог ей подняться, вытряхнул из-за воротника набившийся снег, для чего мне пришлось отвести ладонью в сторону ее светлые, прямые волосы.
- Кто это? - спросил я.
- Мало ли их, дебилов…
Она отдала мне свой портфель.
- Молодец, что пришел, братик.
- Ну, рассказывай.
- Много накопилось… Во-первых, учеба. Ты знаешь… Во-вторых, обследование…
- Какое обследование? - не понял я.
- А это тебе, братик, пусть Ледокол, наша классная, объяснит. Сориентируешься по обстановке. Пообещай ей что-нибудь или соври. В общем, выручай. Иди. Зовут ее Тамара Ивановна. Выручишь, поцелую, как обещала.
- Кажется, и в самом деле придется заняться твоим воспитанием! - строго сказал я.
- Придется, придется!
Я поднялся в учительскую. Там сидел пожилой человек и ковырял в носу. Это был учитель по труду.
- Могу я видеть Тамару Ивановну?
- Тамару Ивановну?
- Тамару Ивановну.
Учитель выглянул в коридор, поманил ученика и послал его на розыски "классной". Некоторое время мы сидели молча, потом учитель сообщил:
- Каждый подросток, видите ли, должен осознать в себе любовь к труду. Я не нашелся, что на это возразить. Еще через некоторое время из коридора донесся резкий стук женских каблуков.
- Тамара Ивановна, - сообщил учитель.
Я посмотрел. Сначала в дверях появился нос (точнее, носяра), затем мощный бюст, а уж затем сама "классная", причем нос и бюст оказались сбалансированы эффектно отставленным задом. Вот уж действительно "ледокол"! Особенно если представить ее во время перемены, пробивающей себе дорогу среди моря ребячьих голов. Головы так и трещат, надо думать.
- Ставлю вас в известность, что мы планируем Жанну в ПТУ, - решительно начала Ледокол. - Думаю, что спорить нам по этому пункту уже не имеет смысла. Таковы обстоятельства. Факты. Как бы нам ни было жаль, но оснований для перемены решения у нас нет.
- Роль школы в жизни общества, - ей в тон подхватил я, - именно такова, и я как представитель семьи не осмеливаюсь подвергать малейшему сомнению ваши выводы.
- Еще бы!
- Хотелось бы просто разобраться в своих упущениях…
- Не поздно ли хватились, товарищи родители?
- Ой, поздно! Ой, поздно! Нельзя не признать!
- То-то. Кроме самих себя, пенять не на кого.
- Увы, увы…
- Если бы мы даже хотели оставить Жанну в школе, то были бы бессильны это сделать. Судите сами…
- Я вас слушаю.
- Во-первых, учеба. Никак не тянет девочка.
- Но в нашей семье все знающие специалисты и научные работники. В безусловном контакте со школой мы могли бы попытаться исправить положение.
- Допустим… Но… во-вторых! Как быть с ее ужасающим поведением?
- Гм… Мы изыщем средства принудить ее к порядку!
- Сомнительно, но предположим…
- Неужели два таких мощных социальных института, как школа и семья, не способны принудить подростка? - фальшиво воскликнул я.
- Предположим, способны… Но есть еще одно препятствие, - сурово сказала Ледокол. - Обследование.
- Что такое? - заинтересовался я.
- Гинекологическое обследование. Мы специально пригласили в школу доктора обследовать наших учениц. А Жанна категорически отказывается. Вы понимаете, что это значит?
- Видите ли, степенно начал я, - я сам специалист-гинеколог… Но я не понимаю, что это значит и для чего вообще понадобилось обследование.
- Вы - гинеколог?.. - Ледокол сразу обмякла, и ее глаза, до того тусклые, как-то слащаво, странно заблестели.
- Вы хотите, чтобы я вас обследовал?
- Что вы, доктор! - Она даже подскочила, как будто я вознамерился сделать это немедленно, и впилась глазами в мои руки.
- Тогда вернемся к Жанне, - предложил я.
- Таков у нас порядок, доктор. Мы обязаны контролировать ситуацию. Мы должны знать, кого оставляем в девятом классе. Мы хотим нести ответственность только за порядочных девочек!
- Вы хотите сказать, что если имеет место факт дефлорации, ученице не место в школе?
- Как вы сказали? Факт… де… что? Я объяснил.
- Не совсем так, доктор, - заюлила Ледокол. - Но из трех "восьмых" классов мы должны сделать один "девятый"… И лучше, если девочки, так сказать, с ранним развитием выберут ПТУ. Согласитесь, так будет лучше и для них, и для школы.
- Педагогика - не моя специальность, - уклончиво пробормотал я, делая руками плавные жесты, которые, как я заметил, имели на Ледокол завораживающее действие.
Она с большим трудом стряхнула с себя оцепенение и, собравшись с духом, заявила: