- Можно было бы даже и забор снести! - добавил Валерий.
- Мы так и сделаем! - обрадовалась маман.
- У тебя замечательный знакомый, - шепнул я Лоре.
- Ну если ты не в состоянии заводить полезные знакомства, то это, естественно, приходится делать мне, - ответила она.
- А где вы работаете? - спросила Жанка Валерия.
- На чрезвычайно ответственном фронте, девочка, - ответил тот, с нежностью глядя на нее. - Я, можно сказать, обеспечиваю выполнение Продовольственной программы. Я всегда мечтал устроиться куда-нибудь поближе к продовольствию. Мечтал об этом, даже когда начинал на ударных стройках, несмотря на весь свой энтузиазм. Чтобы оно, продовольствие, было у меня вот тут, под рукой.
Игорь Евгеньевич тронул меня за локоть.
- А ты как - еще не определился с работой?
- А что?
- Тог наш разговор… Время подходит. Ты помнишь мое главное условие? "Плевать я хотел на все твои условия", - подумал я.
- Чтобы вы были довольны моим поведением?
- Да. И хочу предупредить тебя, что пока не могу сказать, что доволен тобой. Скорее, недоволен. Ты знаешь, я много могу для тебя сделать, но я должен чувствовать, что у вас с Лорой надежные отношения. А у вас нет взаимопонимания…
"Плевать я хотел на то, что ты можешь для меня сделать", - подумал я и сказал:
- Лора призналась мне однажды, что как только видит нового мужчину, у нее появляется единственная мысль - можно ли с ним переспать.
- А что ты думаешь, когда видишь новую женщину? - строго спросил Игорь Евгеньевич.
- Правда, меня иногда смущают мои мысли, - признался я.
- Что касается работы, - сказал мне Валерий, - если ты еще не определился, могу тебе помочь. Будешь доволен.
- А на каких условиях? Что от меня потребуется?
- Абсолютно ничего! Я просто сделаю это для тебя - и всё!
- Обратите внимание на нашего Антона! - вдруг воскликнула маман, поднимаясь из-за стола. - Это он просится!
Все посмотрели на кота, который стоял на задних лапах, а передними царапал дверь в туалет.
- Итак, - объявила маман, - начинаем наше представление! Наше варьете! Театр одного кота! Антон Антонович Антониони! Самый воспитанный кот нашего времени! Просим публику занять свои места и соблюдать тишину, чтобы не мешать маэстро сосредоточиться!
Все столпились перед дверью в туалет. Кот неторопливо прошелся перед унитазом, как бы примериваясь, и, упруго подобравшись, вскочил на сиденье. Несколько секунд балансировал на краю, загнув хвост трубой, а потом, раскорячившись, ловко устроился над самой воронкой. Зафиксировавшись в таком положении, он поднял морду и обвел зрителей серьезным и даже строгим взглядом.
От этого взгляда Валерий первым захохотал, согнувшись пополам, как будто ему выстрелили в живот. Следом за ним зашлись хохотом остальные.
- Антон!..
- Антончик!..
- Антошкин!..
- Антониус!..
- Антонишвили!.. - на все лады подбадривали кота, который тужился, наморщив лоб и неодобрительно поглядывая на нас.
Наконец кот закончил свои дела, спрыгнул на пол и невозмутимо занялся умыванием, а мы, вытирая выступившие от хохота слезы, отправились продолжать ужин.
Один лишь Ком ни разу не улыбнулся, и вообще на его лице не отразилось никаких эмоций.
- Конечно, идиотизм ужасный! - шепнул я ему, как будто оправдываясь. Он ничего не ответил. Я взглянул ему в глаза, но вместо глаз увидел две черные дыры.
После ужина наши с Валерием взоры одновременно упали на шахматную коробку.
- Играешь? - спросил Валерий. - Может, напряжем наши лысые?
- Давай, - согласился я, - расставим.
Я любил шахматы; на работе я к ним здорово пристрастился и играл далеко не хуже других, "обувая" самого Фюрера, а он считался у нас сильным игроком.
- У меня первый разряд, - честно предупредил Валерий.
- Поборемся.
- Играем как - "железный" закон: взялся - ходи?
- Само собой.
Мы сделали несколько первых ходов.
- Слабовато, - сказал Валерий разочарованно и забрал у меня первую пешку.
Я быстро понял, что шансов у меня никаких.
- Слабовато, - непременно повторял он, отбирая у меня одну фигуру за другой и выстраивая их в аккуратный ряд около доски.
Я потерял ферзя, но почему-то ни за что не хотел сдаваться, продолжал игру, пускаясь в какие-то отчаянные авантюры и подолгу задумываясь над ходами. А Валерий как будто не торопился давать мне мат. Мой король позорно метался по открытому пространству, а Валерий спокойно ставил второго ферзя.
- Да, слабовато, - вторил Валерию наблюдавший за игрой Игорь Евгеньевич.
Лора и Жанка о чем-то шептались, устроившись на диване.
- Анто-он! Куда ты подевался? - доносился до меня гнусный голос маман.
Я и сам не понимал, почему никак не покончу с этой бессмыслицей, которую и игрой-то нельзя было назвать.
- А король-то голый! - констатировал Игорь Евгеньевич.
- Анто-он! Анто-он! Где ты, деточка? Кис-кис-кис!
Я отступил королем на единственную возможную клетку.
- Ну вот, - натянуто улыбаясь, пошутил я, - бешеный король!
Из коридора раздался вопль маман:
- АНТО-О-ОН!!!
Когда мы выбежали в коридор, то увидели, что дверь в туалет распахнута, а маман стоит на коленях перед унитазом, в котором покоится мертвый кот со вздувшимися на мордочке яркими кровавыми пузырями.
Завизжала Жанка. Игорь Евгеньевич и Лора бросились поднимать маман.
- Дела!.. - пробормотал Валерий.
Некоторое время мы оцепенело смотрели друг на друга.
- Как же ОН должен был нас всех возненавидеть! - вдруг прошептала Жанка.
Только теперь мы заметили, что среди нас нет Кома. Никто не видел, как он исчез из квартиры.
- Он - маньяк! - сказала Лора.
- Да почему вы решили, что это он сделал? - воскликнул я, сам ощущая нелепость своего вопроса.
- Ты кого к нам привел?! - набросилась на меня маман. - Я сразу поняла, что это за товарищ!
- Вы тоже хороши, - возразил я. - Я вас предупреждал, что у него убили лучшего друга по имени Антон, а вы…
- Может, он контуженный? - предположил Валерий.
- Одно ясно, - сказала Лора, - он опасен для окружающих. Его необходимо как можно скорее изолировать и лечить.
- Фашист! - вмешалась маман. - Таких не лечить, а расстреливать надо!
- Но ты сама его довела! - сказала Жанка.
- Вызвать милицию! - воскликнул Игорь Евгеньевич.
- Если честно, маман, - сказала Лора, - Жанка права. Ты ведь прекрасно понимала, как легко спровоцировать у него взрыв накопившихся аффективных переживаний…
- Не умничай! - огрызнулась маман. - Если бы я знала, я бы вызвал дежурную бригаду.
- Где он живет? Мы его упечем! - горячился Игорь Евгеньевич. - Я звоню в милицию.
- Он, конечно, псих, - рассудительно сказал Валерий, - но они ему все равно ничего не сделают, а вот вы точно хлопот не оберетесь.
- Да уж, - кивнула Лора, - не очень-то красиво мы будем выглядеть в этом деле.
- Делайте что хотите!
Маман махнула на нас рукой и, разгневанная, удалилась в свою комнату. Следом ушел Игорь Евгеньевич.
Валерий поднял над унитазом мертвого кота и сказал Жанке:
- Ну-ка, принеси во что его завернуть.… И мою сумку.
Он ловко упаковал кота, мгновенно обернув газетами, запихнул в сумку, а потом долго мыл руки.
- Крутой у тебя приятель, - сказал он мне. - Но его, в общем, тоже можно понять.
За эти слова я его просто зауважал, забыв и думать о моем шахматном унижении.
- Теперь нужно решить, кто займется выносом тела, - продолжал Валерий. - Бросим жребий?
- Не надо. Я вынесу, - сказал я.
- И я с тобой, - сказала Жанка и побежала накинуть шубку.
Мы вышли во двор к мусорным бакам. Я выбрал бак, заполненный до половины, и вытряс из сумки упакованного кота. С глухим стуком шмякнувшись о стенку бака, сверток исчез в груде мусора. Я поставил сумку на снег и достал спички. Я бросал в бак зажженные спички, пока в мусоре не загорелась бумага. Потом, отойдя на несколько шагов, перекрестил бак.
Мы вернулись в подъезд и зашли в лифт. Я нажал кнопку, и кабина поползла на последний, шестой этаж. Шуба на Жанке была расстегнута, и с футболки на меня смотрели белые буквы трафарета "LOVE", любовь.
- Ну, - сказала Жанка, - поцелуй меня сам!
И как-то мгновенно, не раздумывая, я шагнул к ней и поцеловал в губы. Я приник ртом к прохладному, гладкому яблоку, а кабина тащила нас высоко вверх.
- Хватит! - взмолилось яблоко. - Мне страшно!
Кабина стояла на шестом этаже. Я открыл дверь лифта и, сунув Жанке в руки пустую сумку, сказал, что к ним сейчас не пойду. Пусть передаст Лоре, что я поехал домой.
Я вышел из подъезда. Из мусорного бака валил медленный серый дым, зловонный, как всегда, когда горит помойка.
Приехав домой, я обнаружил в почтовом ящике записку от моего друга Сэшеа.
"Я ВСЕ-ТАКИ УШЕЛ ОТ ЖЕНЫ, И НА ЭТОТ РАЗ ОКОНЧАТЕЛЬНО, - писал он. - НЕ НУЖНО РЖАТЬ! Я НЕ ТАКОЕ НИЧТОЖЕСТВО, КАК ТЫ ДУМАЕШЬ. НЕ ЖЕЛАЮ ПРЯТАТЬСЯ НИ ПОД КАКОЙ МАСКОЙ, НЕ ТО, ЧТО НЕКОТОРЫЕ.
Я ТЕБЯ ИСКАЛ. ЗВОНИЛ В СОКОЛЬНИКИ. ЖАНКА СКАЗАЛА, ЧТО ТЫ УЕХАЛ С ДРУГОМ. С КОМОМ? (КСТАТИ, ОН ЗВОНИЛ НА РАБОТУ, КОГДА ТЫ СЛИНЯЛ. Я ДАЛ ЕМУ ТЕЛЕФОН ТВОЙ И СОКОЛЬНИКОВ.)
ЖАНКА СКАЗАЛА, ЧТО ТЫ ЕЕ ВОСПИТЫВАЛ (???) КАК ДРУГА ПРОШУ, БОЛЬШЕ НЕ СМЕЙ! У МЕНЯ НАСЧЕТ НЕЕ БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ, ТЫ ЗНАЕШЬ.
Р.S. БЫЛ В 22.10 C БУТЫЛКОЙ ВОДКИ. ЧАСТЬ ВЫПИЛ.
Я".
Потом позвонила Лора и предупредила, что останется ночевать в Сокольниках. Я поблагодарил за предупреждение. У меня тут же возникла мысль перезвонить проверить, действительно ли она там. Но вместо этого я пошел в ванную и пустил воду.
Я сидел на краю ванны, рассматривая себя в зеркале, когда телефон зазвонил снова. Я улыбнулся, подумав, что теперь, возможно, Лора проверяет меня, и решил не брать трубку. Я залез в ванну. Звонки прекратились. В замкнутом пространстве кафеля и зеркал плеск воды походил на хруст фольги.
- Са-са-сардинел-ла! - сказал я гундосо, как в банку.
Через полчаса, сонный, я выволок из ванны свое налившееся тяжестью тело, обтерся широким, как простыня, полотенцем и рухнул в постель. Телефон зазвонил в третий раз, и я снял трубку.
- Спокойной ночи! - прошептала Жанка, и в трубке раздались короткие гудки.
Засыпая, я был уверен, что завтра увижу ее вновь.
Удивительно, что и на следующий день я проснулся с этой уверенностью. Ощущение было таким славным, что я не заметил, как снова заснул, и опоздал на работу.
- Готов искупить кровью, - сказал я Фюреру, входя в лабораторию.
- Тогда поступаешь в распоряжение Оленьки, - усмехнулся тот. - Пусть она решает, что с тобой делать.
Обреченно вздохнув, я уселся рядом с зардевшейся от счастья Оленькой, которая уже приготовила бумаги и принялась объяснять мне нашу совместную работу. Я добросовестно вникал минут десять, но потом стал клевать носом.
- Ты устал? - спросила Оленька.
- Извини, - встрепенулся я и положил под столом руку на ее колено.
- Я сама все сделаю! - сказала Оленька.
- Что ты!
- Да здесь не так уж и много, только… - прошептала она, - ты побудь со мной еще минутку, не уходи!
- Знаешь, - вдруг сказал я ей, - я наверно буду разводиться с женой.
Сэшеа дожидался меня в нашей излюбленной нише на лестнице черт хода.
- Меня бы Фюрер замучил до смерти за такое опоздание! - первым делом сказал он мне.
- И правильно бы сделал, - согласился я.
- Ладно, ладно! Видел я, как ты массировал Оленьке коленку под столом. Оленька тебе еще не надоела? Все-таки уродина… Я бы ее даже поцеловать не смог.
- Что ты, она так замечательно компенсирует свою ущербную внешность, что еще не скоро надоест! - сказал я таким проникновенным тоном, что у легковозбудимого Сэшеа сразу испортилось настроение.
- Видишь, как трудно хранить верность жене, - мстительно начал собравшись с духом. - Все дело в том, что нет большого чувства. Сначала я думал, что мужчина так устроен: вечно косит налево. Но теперь понял, что предательства в семье никогда не будет, если есть большое чувство. Поэтому я считаю, честнее сразу порвать, чем юлить.
Его намек был прозрачен, но я не был склонен продолжать обмен колкостями и рассказал ему о вчерашнем происшествии в Сокольниках невероятной выходке Кома. К моему удивлению, Сэшеа отреагировал вес! равнодушно.
- Надо же, - сказал он, - а раньше Ком и мухи не обидел бы.
- Да ты только вообрази, что у него в душе творится! Сначала все следил за мной, а теперь вот кота придушил!
- Война еще никого не делала лучше и добрее, - философски заметил Сэшеа. - Вспомни, какими возвращались американцы из Вьетнама.
- Причем здесь американцы!.. Я тебе толкую о том, что его нельзя бросать одного в таком состоянии! Мы должны что-нибудь придумать. Может быть, его попробовать женить? Его нужно как-то отвлечь. Это наша обязанность…
- А как ОНА? - перебил меня Сэшеа.
- Кто? - не понял я.
- Жанка!.. Она говорила что-нибудь обо мне? Спрашивала что-нибудь?
- Что это ей о тебе спрашивать?! Ничего она не спрашивала!
- Странно, - задумчиво рассуждал Сэшеа. - Хотя, может быть, это как раз хороший признак. Не говорила, не спрашивала, значит, это обретает для нее особую ценность!..
- Ты о чем? - начал раздражаться я.
- Да мы с ней вчера целый час болтали по телефону! Кажется, во мне дремлют большие педагогические способности. А что? Ты что-нибудь имеешь против?
- Что я могу иметь против? - пожалуй излишне горячо удивился я. - Опять ты со своей ерундой!
- В том-то и дело, что для меня это не ерунда! И ты мне должен честно сказать, нет ли у тебя самого насчет Жанки каких-нибудь мыслей!
- У меня есть одна мысль - насчет тебя! _
- Просто я не хочу, чтобы в этот раз у нас с тобой получилось, как с Оленькой… Нет, за Оленьку я на тебя не в обиде. Ты воспользовался, хотя знал, что я ее для себя готовил, что у меня первого возникла такая идея… Но, повторяю, я не в обиде. Только… все-таки как-то нехорошо это…
- Я, конечно, рад, что в некотором смысле ориентирую твою личную жизнь, что ты пользуешься моими идеями. Но должны же быть границы?.. Поэтому ответь со всей ответственностью: безразлична тебе Жанка или нет?
- Совсем не безразлична! - заявил я. - Как-никак - родной человек.
- Нет, я не о том. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
- Что ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты мне помог!
- Я же не доктор, - усмехнулся я.
- Ты стал циничен. Ты остришь не к месту, - пристыдил меня Сэшеа. - Ты действительно можешь мне помочь. Я хочу, чтобы ты поговорил с Жанкиными родителями и сказал, что ты, дескать, не справляешься с занятиями с Жанкой и поэтому рекомендуешь меня вместо себя. Можешь ввернуть, что я и в институте успевал лучше тебя… А дальше уж я сам… Сделаешь это для меня? - спросил он.
- Что-то здесь не то… - усомнился я.
- То! То! - убежденно воскликнул мой друг.
Я засмеялся.
- Что такое? - насторожился Сэшеа.
- А ведь и правда, получается, что пользуюсь твоими идеями, иду по твоим стопам. Я ведь тоже решил попробовать пожить отдельно от жены, хотя бы временно, и для этого думаю сегодня же наведаться к своим, разведать обстановку…
- Мне не жалко. Я рад, что ты воспользуешься моим опытом. Мне это стоило крови. А тебе после меня морально, конечно, будет легче!
- Значительно легче. Никакого сравнения, - согласился я.
- Слушай, - замялся Сэшеа, - насчет Жанки у меня к тебе еще один вопрос. Страшно важный!
- Спрашивай. Но только чтобы в последний раз.
- Даже не насчет самой Жанки, а вообще… Ваша семья, она как вообще?
- Вообще - что?
- Ну вообще… Я совсем не против определенного существования. Наоборот, я даже хотел бы приобщиться. И очень даже удачно, что Жанка… Я подумал, что это хороший вариант… И ты…
- Да не мямли, говори прямо.
- Как, по-твоему… В национальном, вернее, в интернациональном смысле…
- Всё! Пошли работать! - оборвал я его и, схватившись за свою маленькую голову, поспешил в лабораторию.
Сэшеа бежал следом и приговаривал.
- Я понял! Я понял!..
- Звонил какой-то твой знакомый, - сказала Оленька. - Просил передать, что ждет тебя в "Некрасовке".
- Больше ничего?
- Ничего.
После работы я отправился к родителям на "Пионерскую" в нашу смежную двухкомнатную "хрущебу".
Я плохо представлял, как поаккуратнее прозондировать вариант с обратным переселением. С родителями, которые, бывало, скандалили из-за того, каким манером выдавливать из тюбика зубную пасту, я как-то давно утратил взаимопонимание. Их собственная судьба, как говорится, не являлась для меня жизненным примером. Правда, и моя жизнь их не утешала.
Матушка, ожидавшая нечто особенное от моей учебы в институте, сильно разочаровалась, наблюдая мою студенческую безалаберность, посредственную учебу, никчемные увлечения музыкой, книжками, девчонками. Как это я так оплошал, черт его знает! Я и сам не понимал. Разгильдяйство есть разгильдяйство.
С отцом у меня еще со школы отношения сложились более чем прохладные - из-за моего глупого и жестокого поступка.
Сколько я себя помнил, отец мечтал купить машину и копил деньги с такой жалкой страстностью, как Акакий Акакиевич на шинель, он копил на "Запорожец". Подобострастно терся среди дворовых автолюбителей, мечта его была общеизвестна, и насмешки сыпались со всех сторон. Особенно изощрялись по поводу марки автомобиля, а отец, не замечая насмешек, на полном серьезе доказывал, что "Запорожец" обладает своими преимуществами и некоторыми узлами даже превосходит мировой уровень автомобилестроения - в частности, в чем-то даже лучше "Мерседеса". Будучи в особенно ранимом, переходном возрасте, я так переживал из-за этих насмешек, что, когда покупка наконец состоялась и "позор семьи" занял свое место у нашего подъезда, я забрался на крышу дома и, подстрекаемый товарищами, метнул в нашего несчастного железного уродца тяжелый дворницкий лом, который, пробив капот, глубоко засел в моторе… Теперь, конечно, дело прошлое, но я иногда думаю: пусть бы себе ездил и радовался… Уж из такого он поколения - в чем угодно его можно убедить…
Я застал отца и матушку дома и сразу почувствовал, что сегодня нужный разговор затеять не удастся.
Когда я вошел, отец налаживал велосипед. Недавно он вышел на пенсию и по весне намеревался заняться велотуризмом. Он с любовью готовил велосипед к будущим походам. Он тщательно разобрал и собрал велосипедный звонок, и пока мы с матушкой беседовали, наверное, раз пятьдесят протрезвонил, испытывая качество звучания.