Все та же облезлая елка торчала в сугробе у подъезда. Я поднял голову и вздрогнул, увидев свет в нашем окне. У меня совершенно вылетело из головы, что дома меня дожидается Ком. Я сказал об этом Валерию.
- А? Гроза котов? - поморщился тот. - Если б я знал, лучше бы в Сокольниках остался… Ну, теперь все равно. Спать хочу - падаю!..
- Грозе котов - комсомольский привет! - сказал он, когда мы вошли в квартиру, и добродушно рассмеялся.
Ком сидел за кухонным столом и не мигая смотрел на Валерия.
- Ты, старик, только покажи мне, где голову приклонить, - попросил меня Валерий. - И считай, что меня нет…
- Ладно, - пробурчал я, подталкивая его в комнату. - Сам устраивайся. Обстановка-то знакома!
- Будь спок, - не стал спорить он и тут же принялся укладываться. Ком в прихожей уже надевал шинель.
- Ну что ты, старик, - зашептал я, - он просто трепло. К тому же пьян в стельку. А что касается кота, то тут мы как раз тебя прекрасно понимаем…
- Какого еще кота? - спросил Ком, надевая панаму; у него на лице появилось подобие смущения или недоумения.
- Ну, черт с ним, с котом!.. Но, может быть, ты мне сейчас действительно нужен, а ты меня бросаешь! - сказал я наобум, притворившись обиженным, что он уходит.
Ком сразу остановился и внимательно посмотрел на меня.
- Да, - обрадовался я, - бросать друга не годится! Это предательство и свинство!
- Я тебя не брошу, - очень серьезно сказал Ком. - И не предам. Валерий в белых трусах вышел на кухню и, как сомнамбула, разыскав
на полках пустую бутылку, налил в нее воды и унес с собой в комнату. А еще через минуту - сладко похрапывал.
Я тоже был не прочь завалиться спать, но помня, что Кому, может быть, как раз сейчас необходима дружеская поддержка, занялся приготовлением кофе. Может быть, ему просто нужно выговориться. Или что-то в этом роде. Я поплотней прикрыл дверь в комнату, а также кухонную дверь. - Я тебя никогда не предам, - повторил Ком.
- Ну, - сказал я, - прекрасно. Я тебя тоже.
- Запомни, пожалуйста, - попросил он, - что ты сейчас сказал. - Что же запоминать, - удивился я, - я и так не забуду…
Я поставил на стол большой кофейник. Я хотел выложить на стол дефицитные продукты из Валериного "пайка", который обнаружил в холодильнике, но Ком отрицательно покачал головой.
Мы сидели друг против друга. Я взглянул Кому в глаза, которые были как бы продолжением черной февральской ночи за окном, и неожиданно для себя спросил:
- А что, Ком, интересно, как тебе понравилась наша семейка?
- Зачем спрашиваешь? - спокойно сказал Ком. - Ты и сам все хорошо понимаешь.
- Да, - пробормотал я. И знаешь, они ведь терпят меня только до того момента, пока Валерий не внесет "определенность". А я, как идиот, сижу, жду решения своей участи.
Ком пристально смотрел на меня. Я усмехнулся про себя, вспомнив о "гипнотических свойствах" черных глаз.
- Конечно, достаточно один раз пообщаться с ними, чтобы понять, что они из себя представляют, - продолжал я. - Ограниченные люди. Обыкновенные мещане… Ты спросишь: в чем тогда дело? Чего я жду? Зачем мне их мещанский мирок?
Ком кивнул утвердительно, и я рассмеялся.
- А знаешь ли ты, - воскликнул я, - с какой радостью, с каким удовольствием я в этот мещанский мирок окунулся?.. Налаженный быт, семейные обеды, поездки на дачу, своя квартира, красивая жена, уют… Это все, между прочим, замечательные вещи! Я не шучу!.. Да еще тесть обещает устроить на хорошую работу и вывести в люди. Ни о чем другом я и не мечтал… Ну, чем я лучше их? А?
- Ты лучше, - твердо сказал Ком.
- Нет, я, может быть, даже хуже! Я объективно себя оцениваю. У меня ведь нет никаких особых талантов. Я не способен на что-нибудь достойное… Что же мне делать? К чему стремиться?
- Очень хорошо, что ты задаешь себе такие вопросы.
- Я хочу нормальную семью. Дети, квартира, дача, машина… Ничего более глобального я не вижу. Есть в этом, конечно, какая-то обыденность… Но ведь я действительно не вижу для себя ничего другого!
- Главное, что ты чувствуешь обыденность, - сказал Ком.
- О, по этой части я не могу соперничать с Сэшеа!.. Кроме обыденности, он чувствует еще и ограниченность, и замкнутость!
- Нет, - пробормотал Ком, - у него другое… Я не придал значения этим словам.
- Так и живу, - усмехнулся я. - Видишь, каким бревном можно стать в двадцать пять лет… Кажется, единственный сохранившийся интерес - это женщины.
- Но ведь что-то тебя мучает! Что-то мешает успокоиться!
- То и мешает, что я слишком обыкновенный человек. Вот и Лориных родителей это не устраивает. Впрочем, это бы еще полбеды… Это не устраивает Лору… Я не знаю, что ей нужно. Что я должен ей дать? Она и сама, кажется, не знает. Но тихого семейного счастья ей мало.
- Ты же говорил, что сначала у вас все было хорошо? - заметил Ком.
- Да, черт возьми, мне даже не верится, что мы так хорошо могли с ней жить… - вздохнул я.
Я принялся рассказывать Кому о беременности Лоры, о нашей женитьбе и о том, как у нее случился выкидыш… Это было странно, потому что о том, что Лора была беременна не от меня, я не рассказывал ни матушке, ни лучшему другу Сэшеа, но с Комом решил поделиться. Мне даже захотелось рассказать ему и о той ужасной сцене в ванной, о которой я и сам старался лишний раз не вспоминать.
- Она была такая слабенькая после больницы, такая жалкая и в то же время такая любимая, что я с ног сбивался, стараясь как-то поухаживать за ней, чем-нибудь угодить. Я сам готовил ей еду, вникая в ее вкусы, кормил с ложечки, что ей очень нравилось. Когда мы въехали в эту квартиру, я со всем пылом взялся благоустраивать наш дом, скрупулезно следуя всем пожеланиям Лоры. Мне это не было в тягость, я сам получал огромное удовольствие. Отношения у нас были превосходные. Вообще все было прекрасно… Помню, Сэшеа, как всегда особо интересующийся интимными делами, пристал ко мне с вопросом, какова Лора в этом отношении. Он так надоел мне, что я ответил, что если он не хочет на всю оставшуюся жизнь потерять покой, то лучше ему не знать этих подробностей… Особенно Лора любила, чтобы я сам купал ее в ванной. Еще когда мы жили в Сокольниках, это вошло у нас в обычай… Извини, что я останавливаюсь на таком интимном моменте, но это необходимо, чтобы ты понял то, что случилось потом…
Ком слушал необычайно внимательно и серьезно. Мне это было очень приятно. Я не был избалован такой искренней участливостью, общаясь с Сэшеа, которого хоть и считал самым близким другом, но который обладал мерзкой чертой перебивать на полуслове и пренебрежительно кривить физиономию, как только видел, что я пробую рассказать самое для меня дорогое, по-настоящему меня волнующее. Так что в конце концов я вообще зарекся с ним откровенничать.
- В прошлом году мы были вынуждены провести отпуск врозь, так как для укрепления здоровья Лоре потребовалось отправиться в специальный санаторий по профилю женских болезней. Мы первый раз расстались так надолго, и я очень мучительно переносил разлуку. Я послал жене длинное и сумбурное любовное письмо. Не помню уж, что я там писал, помню только, что неоднократно восклицал, что, кроме нее, мне в этой жизни ничего не нужно… В ответ Лора прислала открытку с морским пейзажем и несколькими странными, торопливо набросанными словами, что ей, Лоре, в этой жизни не нужно ничего… кроме моря… Потом она вернулась…
Она вернулась загорелая, загадочная, прекрасная, с незнакомой хрипотцой в голосе. Когда после месяца одиночества вдруг получаешь такую женщину, становишься глубоко религиозным человеком.
На столе стоял букет махрово-кровавых гладиолусов.
- Тебе не терпится смыть с меня соль? - спросила меня Лора.
Она ступила в ванну. Брызнули водяные струи душа. Вода, касаясь ее кожи, превращалась в золото. Я одел ее в пышную пену. Мокрые волосы упали на лицо, как паранджа.
- Ты моя единственная.
- Не могу похвастать тем же.
- Ты регулярно посещала процедуры? - Я пропустил ее слова мимо ушей.
- А как же! Солнечные и морские ванны, массаж, растирание мужским телом… Отпусти руки, больно!..
(Я так хорошо помнил ее слабенькой, хрупкой, когда бережно нес ее на руках к "скорой помощи".)
- Когда ты брал меня в жены, - усмехнулась Лора, - тебя ничего не смущало. И тогда ты, кажется, воспользовался мной не без удовольствия. Ты даже не поинтересовался, от кого у меня должен был быть ребенок.
- Разве это так важно?
- Не важно, потому что ребенок не родился. А родился бы, сразу стало бы важно. Тогда, может быть, ты бы пожалел, что был так нелюбознателен и не выяснил, кто был у меня до тебя. Тебе следовало это выяснить!
- Я думал, это тот… ну тот, который от сердечного приступа умер…
- Нет. Который от сердечного приступа - это не тот… Тебя даже не удивило, что мои родители поспешно согласились на наш брак… А они так обрадовались, потому что моего прошлого героя звали Мануэль. Понимаешь?.. У меня тогда была "черная" полоса. Мне очень нравились черные мужчины. Восхитительно гибкие талии. Вежливые, обходительные, умеют обращаться с женщиной!
(Я приносил ей в больницу куриный бульон и бутерброды с красной икрой.)
- У тебя идиотские шутки! - сказал я Лоре.
- Шутки?! Когда я выкинула, зародыш уже хорошо оформился. Это был мальчик. Мне показали маленькую ручку, на которой можно было различить пальчики и даже ногти. Черные пальчики и розовые ноготки. Надо было и тебе показать…
- Черные так черные.
- Это дело! Это в духе интернационализма! Ты простил мне прошлые грехи, простишь и настоящие, и будущие!.. Да, милый?
- Скажи спасибо, что я никогда не верил твоей болтовне.
- Что ты, милый! Ты не верил! А я не вру… Я привезла с собой замечательные фотографии. Соло и в группе! Мы будем их с тобой рассматривать перед тем, как ложиться в постель. Ты еще с удовольствием мной попользуешься. Ты простишь, милый, потому что ты счастлив в нашей семье, мы создали тебе уют, ты - никто, а отец устроит тебя на хорошую работу, даст еще на машине покататься… Ты только, милый, отмой меня получше! Вот тебе мочал…
Я ударил Лору кулаком в лицо, потом еще… Я когда-то занимался боксом… Через секунду я в ужасе бросился к ней, чтобы обнять, успокоить. Я на коленях вымаливал у нее прощение, а она, зажав ладонью заплывающий синяком глаз, с презрением говорила:
- Боксер собачий, значит, ты поверил, всему поверил. Я тебя ненавижу. Я тебя всегда буду ненавидеть… И теперь я буду делать, что захочу. Буду спать с кем захочу. Ты слышишь? И когда я скажу, чтобы ты убрался вон, ты уберешься!
Это продолжалось очень долго, и, что самое странное, в конце концов мы все-таки легли в одну постель. А на следующий день был большой скандал в Сокольниках. Маман изготовила какую-то справку о "снятии побоев", чтобы на ее основании засадить меня; Игорь Евгеньевич полез было с кулаками, но Лора утихомирила, заявив, что инцидент уже исчерпан и что она сама знает, что делать дальше…
Ком посмотрел в темное окно, а я подумал: "Хорошо же я его поддерживаю! Вместо того чтобы дать другу возможность выговориться, облегчить душу, исповедываюсь сам. Вообще, любопытно, кто из нас больше нуждается сейчас в поддержке?.."
Ком снова взглянул на меня. Лицо его по-прежнему было серьезно и сосредоточенно.
- Так и живу, - повторил я. - Меньше всего хочется выглядеть идиотом и ничтожеством. Тут Сэшеа прав. Но выходит именно так… И действительно, еще неизвестно, кто из нас потерял эти три года жизни… - добавил я, посмеявшись над своей самоуверенностью и над своими сочувственными мыслями по поводу зигзага в биографии Кома.
- Ну, а Жанка? - тихо спросил Ком о том, о чем я бессознательно умолчал.
- Да, Жанка… - пробормотал я в сильном смущении. - Молоденькая, чистая девочка. С цветом кожи, от которого коты сходят с ума. Синий плащ, синие чулочки. Шорты и футболка с трафаретом "LOVE". Яблоко, которое каждый мечтает надкусить… А ты бы мог?.. - Я хотел спросить "в нее влюбиться", но тут же оборвал себя, сообразив, какой, должно быть, это абсурд, какая нелепость с моей стороны - предположить, что Ком способен "погибнуть от женских глаз", когда его собственные глаза, вероятно, до предела пресытились картинами настоящей смерти. - Возможно, - сказал я, - я уже просто не знаю, за что еще ухватиться!.. А кроме женщин, Ком, старик, ну что еще может спасти? А? Скажи! Что делать?
- Я скажу, - незамедлительно пообещал Ком. - Ты живешь так, как будто в мире больше ничего не происходит. Ты ничего не поймешь, пока занят только собой. Негодяи и подлецы будут лезть вверх и процветать, а ты - нормальный, обычный человек - никогда не сможешь стать счастливым.
- Это-то я прекрасно понимаю!.. Думаешь, я мечтал так жить?.. Но, видно, я и не заслуживаю ничего другого. Я, правда, совершенно не чувствую, что в мире еще что-то происходит. То есть я чувствую, но ничего не вижу… Неважно… Что и говорить, наше поколение оказалось дрянью отъявленной. Мы клеймили позором старших за то, что они выросли в страхе, покорности и ничтожестве, а собственного ничтожества не замечали… Я с тобой сейчас это как-то четко осознал. Насколько все пусто и серо. Даже не верится, что могут вообще быть какие-то высшие цели!..
- У тебя будут высшие цели! Если ты захочешь… Я обещаю.
- Захочу ли я?! Неужели ты думаешь, я хочу превратиться в животное? Говори, если так уверен!
- Я все для тебя сделаю, - сказал Ком. - Скажи только, готов ли ты отказаться от той мещанской жизни, которая тебя сейчас засасывает? Готов ли ты полностью мне довериться?.. Подумай, прежде чем ответить!
- Да, конечно, господи! - воскликнул я в запале. - Руководи мной! Спаси меня! Будь моей совестью!
- Я знал, что не ошибусь в тебе! - первый раз улыбнулся Ком. - Недаром ты мне так напомнил Антона. Ты бы в Афгане и стал таким, как он. И теперь мы будем с тобой как братья… Увидишь, у тебя начнется настоящая жизнь! Я не допущу, чтобы ты стал дрянью, обывателем, слюнтяем!
Он протянул мне руку, и я пожал ее. В этот момент в моей голове действительно наступило необыкновенное просветление. Я вдруг ужаснулся своей прежней жизни, той замкнутости, в которую сам себя загнал. И уже само это просветление было новым чувством. Это было замечательное ощущение полноты и сочности жизни. Войдя в раж, я стал заклинать Кома любой ценой не дать мне опуститься; а если я забудусь, чтобы он поступил со мной так, как сочтет нужным, лишь бы привести меня в чувство. Мне казалось, что сейчас я поймал в себе ощущение самого настоящего.
- Теперь объясни, в чем смысл нашей новой жизни и какие у нас будут цели, - попросил я.
- Цель одна - справедливость и счастье для всех, - ответил Ком.
- А как же быть с… - начал я, но Ком тут же перебил меня.
- Теперь ты должен запомнить, - сказал он строго, - что не следует отныне задавать мне никаких вопросов. Все, что потребуется, я сам тебе объясню. Ты должен только помнить, что есть ДЕЛО, которому ты всецело принадлежишь, и есть человек, который за тебя отвечает своей жизнью… Или ты уже засомневался?
- Нет, что ты! Никаких сомнений… Если у меня и возникнут сомнения, то я прошу тебя все равно поступать так, как считаешь нужным… Я хотел бы только в общих чертах узнать… Все - молчу! - вздохнул я, встретив его неодобрительный взгляд.
- Скоро ты узнаешь достаточно, - успокоил меня Ком.
- Мне тоже будет нужно засесть за классиков?
- Опять вопрос!
- Теперь точно - всё!.. Молчу и слушаю только тебя!
Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Я старался сделать такое же серьезное лицо, как у Кома, но чувствовал, что внутри у меня против желания начинает разрастаться нервный смех. К счастью, Ком прервал паузу и заговорил.
- Когда потребуется, - сказал он, - засядешь и за классиков. А пока тебе нужно только не забывать самую прописную истину. Она гласит: если ты честный человек, ты должен быть революционером, марксистом!.. Что это значит?
- Что?
- Это значит, что если ты не революционер-марксист, то ты не вправе называться честным человеком!
- Это то же самое - только наоборот. Ну бог с ним… Ты говорил, что мы будем жить по-другому…
- Внешне все должно остаться по-прежнему. Для начала ты должен уяснить железное правило: в данных исторических условиях необходима строжайшая конспирация. Пусть тебя это не удивляет. Пока ты не ориентируешься в ситуации, прими это на веру… Враг действительно хитер и коварен. Он силен. Посмотри вокруг! Доказательство этой силы - то, что зло даже не считает нужным прятаться; оно на виду у всех, это не просто наглость - это уверенность в своей непобедимости. Если бы государство хотело уничтожить зло, ему не нужно было бы даже его выискивать… Но зло существует. Следовательно, все официальные пути борьбы со злом - закрыты… При этом я не говорю, что государство - само зло… Зло - это конкретные люди, его творящие. Самый наивный идеализм - бороться с конкретными, частными недостатками, а не с конкретными людьми! Уж они-то, враги, всегда умели ударить как раз по конкретным людям, своим противникам!.. Мы должны научиться выходить на поединок с врагом - глаза в глаза. Нет, например, абстрактного бюрократа, а есть конкретный подлец и враг! Подлец останется врагом на любой должности и в любой ситуации. Следовательно, он должен быть выявлен и физически уничтожен…
Я был немало удивлен, услыхав от Кома целую теорию. Но еще больше меня поразило его исключительно серьезное отношение ко всему сказанному.
Когда он рассуждал о конспирации, я вспомнил случай, произошедший еще в институте. Несколько ребят организовали что-то вроде марксистского кружка. Начинание было вполне безобидным. Они взялись за дело обстоятельно: учредили денежный фонд, сняли квартиру, стали собираться в ней, закупать политическую литературу, дискутировали по теоретическим вопросам, пока в один прекрасный день их всех не накрыли на очередной сходке и не увезли для объяснений. Это странное увлечение закончилось для ребят плачевно: их исключили из комсомола, а затем и из института… Я хотел напомнить Кому этот случай, но потом решил не прерывать его излияний.
- До армии я чувствовал, что вокруг что-то не так, но не мог понять, что именно, - продолжал Ком; его речь была нетороплива и рассудительна. - А когда я вернулся, я как будто не узнал Родины! Я вернулся в странную страну. Я понял, что Родина не принадлежит нам… Сначала я даже пожалел, что не остался в армии. Я даже хотел проситься назад. Но потом решил: отступить перед злом было бы не только трусостью и дезертирством, главное - предательством памяти Антона…
Ком помолчал. Я не торопил его.