IX
А в кабинете прокурора области Александра Павловича Аргазцева кипели страсти: обсуждалось то самое уголовное дело.
Кузякин только что закончил докладывать обстоятельства обнаружения второй половины тела убитой и перевёл дух. Старший следователь Жогин рядом хмурил брови и сосредоточенно потирал лоб рукой, словно у него уже болела голова. Его подпирал за столом прокурор района Золотнитский, то и дело прерывавший Кузякина своими замечаниями и дополнениями. Напротив троицы ёрзала на стуле, но сдерживалась начальник следственного отдела Терноскутова, то и дело поправляющая огромные очки. Очки были тяжёлыми, натирали нос и давили на уши чуть ли не коваными золотыми дужками, но без них Аглая Родионовна абсолютно ничего не видела, к тому же очки были подарком коллектива, и это до сих пор спасало их от "участи быть выброшенными на помойку", о чём Аглая Родионовна два года назад известила всех в отделе.
- Аглая Родионовна, - сверкал глазами прокурор области, - следующий раз на такие совещания приглашайте оперативников милиции.
- Да где ж их взять, Александр Павлович? - встрял Золотнитский. - Их комиссар разогнал. В поисках все.
- Ничего, - отбрил его прокурор. - Для нашего совещания найдут время. Мы здесь не голубей гонять собрались. Так?
- Так-то так, но…
- Общее дело делаем, - пресёк пререкания прокурор и прихлопнул ладошкой по столу. - Личность убитой не установлена, как это понимать?..
- Да, но…
- Вот и результаты! А следователю пухнуть? Отдуваться за них?
Десять лет почти оттрубил Александр Павлович Аргазцев в области, а любимчиков даже в аппарате не завёл. Улыбающимся на людях его редко видели. Суров был прокурор. Кого берёг и уважал, так это следователей. Это не обозначалось, не выпирало какими-либо исключительными привилегиями или почестями, но чувствовалось. Не устраивал им разносов или выволочек, не подвергал провинившихся особым экзекуциям, на совещаниях нравоучений при всех не читал и тем более не позволял другим, даже начальнику отдела Терноскутовой. Та - гром-баба, "генерал в юбке", так и звали за глаза, а язык при нём сдерживала, не пикала.
"Следователь по закону фактически самостоятельная фигура в уголовном процессе, - любил повторять прокурор, - ему одному позволено устанавливать её величество истину на следствии, поэтому от чужого влияния и каких-либо наставлений со стороны, будь сам Господь Бог, свободен".
Этой фразе суждено было стать крылатой на долгие времена, а слово "свободен" особенно запало в души и подхвачено было всеми на ура; порой даже некоторые неумехи, когда долбила их беспощадная Аглая за прорехи в обвинительных заключениях, этим словом злоупотребляли и в оправдание своё пробовали его озвучить. И спасала их эта выручалка счастливая не раз! Опускала тогда начальница очи свои грозные долу и сквозь зубы бурчала едва различимые слова, однако, как ни скрывала, ни тихушничала, а различались фразы про словоблудие некоторых лиц.
Но не только за это уважали прокурора. Аргазцев умел понимать душу следователя и не любил давать указаний. Никогда не подписывал таких бумаг по уголовным делам, чем у всёзнающего резонёра Федонина на "общих курилках" скоро заслужил звание "демократа", и был прав. Сама Терноскутова обмолвилась, что после прежнего, "сухаря" прокурора Кавешникова, ночами просиживавшего в одиночестве и не терпевшего "говорилок" шумливых, ассамблей и галдящих без толку совещаний, его сменивший Аргазцев "дал дышать народу".
Да что Аглая Родионовна! Время другое наступало; однажды, поразив всех, Федонин с видом триумфатора прошествовал в кабинет с высоко поднятым в руке толстым журналом. Повесть Эренбурга достать было верхом мечтаний, "Оттепель" рвали из рук, а ему припрятала от длиннющей очереди почитать на одну ночь обкомовская киоскёрша. Да, с приходом Хрущёва наступали другие, свежие, лёгкие времена. Дышать будто стало легче, воздух вкуснее. Аргазцев по ночам не работал, а вместе с ним забыли про эту привычку и все остальные.
Но это дело прошлое… Не об этом сейчас думала Терноскутова, пряча глаза от Аргазцева. Прошляпил тяжкое убийство Золотнитский у себя в районе, а теперь ей придётся расхлёбывать. Этот молодой старший следователь, чувствуется, сробел совсем, слушая их.
- Вот какой подарочек тебя ждёт, - отвёл глаза от Терноскутовой, глянул задумчиво прокурор на Жогина. - Как? Есть соображения?
- Мне бы почитать материал дела, - смутился тот. - Я на слух не сразу усваиваю. Как первую нашли…
- Какую первую? - не понял прокурор.
- Половину.
- Голову, что ли? Александр Акимович! - Аргазцев перевёл глаза на прокурора района.
- Всё на месте, - затараторил он. - У экспертов всё в мешках. В холодильнике…
- Как? Не исследовали ещё?!
- Ну что вы? Как можно! Заключения, правда, не готовы. И слухи ползут. Чего не выдумывают, чего не судачат пустобрехи…
- Повод есть, - Терноскутова зыркнула глазами на Золотнитского. - Это же надо подумать! Третьи сутки, а у них личность не установлена!
- Знаете, что брешут? - Золотнитский взмахнул руками. - Пирожки придумали! И кто только выдумывает?
- Что за пирожки? - округлила глаза в очках Аглая Родионовна.
- На рынках приходилось бывать?
- Ну как же.
- Вот. В пирожках, которые народу продают, будто бы ногти нашли!
- Ужас! Откуда?
- Врут всё, - пожал плечами Золотнитский. - Кому это надо? Какие ногти? Помню, в войну распускали слухи. То про пальцы отрубленные в супе, то в этих треклятых пирожках кости находили человеческие. А тут ногти появились!
- Нашли брехуна? - сжал до хруста челюсти Аргазцев.
- Да брёх, я же говорю! Один на другого валит. Егор на Петра, тот на Ивана.
- Александр Акимович! - Аргазцев крякнул.
- Участковый наш, Казимир Фёдорович, человек ответственный, фронтовик, капитан милиции, пытался выяснить… Бесполезно. Сплетни, они сплетни и есть.
- Пресечь надо!
- Да бабы же! Как с ними? За что сажать?
- Панику распространяют!
- Я же говорю. В войну с паникёрами просто. Приказ Сталина был… к стенке ставили. А теперь?
- Расхлёбывайте, что допустили, - процедила сквозь зубы Терноскутова. - Сколько работаю, расчленёнку забыла давно. А у вас! В наше-то время!..
- Привезли тело, - Золотнитский поджал губы. - Из города к нам привезли. И бросили. У нас народ отчаянный, но заводской. Рабочий, можно сказать, класс. До такого ума не хватит.
- У вас и братвы уголовной хватает, - не спускала Аглая Родионовна, - не хвалитесь. Ишь, пролетарии!
- Участковые Гордус с Сизовым всех в лицо знают, как миленьких, всех перешерстили, клянутся, - не наши убили и не нашу.
- Ты с каких это пор, Александр Акимович, советских граждан начал на наших и чужих делить? - Аглая Родионовна и прежде не особенно уважала этого районного прокурора (всегда тот от себя оттолкнуть заботы пытался!), а теперь загорелась вся в гневе, запылала, развернулась красным лицом к Аргазцеву и очки с носа схватила, чтобы не мешались. - Александр Павлович, разрешите закурить?
- Что? - Аргазцев о другом думал. - Нет. Потерпите, пожалуйста. Голова с утра раскалывается.
- Вы гляньте на него! - наседала Терноскутова на смутившегося районного прокурора. - То ему трупы из Приволжья везут, то городские сбрасывают. А он у нас паинька!
- У нас по убийствам снижение с начала года.
- Один этот труп все рекорды ваши бьёт! - насупилась начальник отдела. - Здесь счёт другой. Не забывайтесь, неделя заканчивается, а у вас ничего!.. Это называется раскрыть преступление по горячим следам?..
- Аглая Родионовна, побойтесь Бога! - взмолился Золотнитский. - Александр Павлович? Ну, право…
- Прекратим дебаты, - поморщился Аргазцев. - Иван Владимирович, так что же? Выходит, нам и заключения ещё не дали медики?
- Сказали на словах, - вздрогнул криминалист. - Версии строить можно.
- Интересно?
- Убийца - точно изощрённый тип, - Кузякин начал нервно ломать пальцы до хруста. - Расчленив тело, пытался сжечь его по частям. Подгорелости обнаружены на конечностях, а одну руку почти совсем спалил. И волосы на голове огнём почти уничтожены.
- Страдала грешница, - закачала головой Терноскутова.
- Огни и воды прошла, - медленно проговорил Аргазцев.
- А на медных трубах пострадала, - продолжил Золотнитский и тяжко вздохнул.
- Что? - оживился Кузякин. - Впрочем, это может быть причиной. Позавидовал кто?.. Женщины, у них не сразу поймёшь…
- Оперативникам и карты в руки. Проверили частные дома с печным отоплением? - дёрнула за рукав прокурора района Терноскутова.
- Ведётся работа, Аглая Родионовна. Я же говорю, - закивал головой тот. - Они мне каждое утро докладывают результаты. Мы этот участок у берега весь на квадраты разбили и прочёсываем.
- Это хорошо, что по плану работаете, - согласился Аргазцев. - Впредь докладывайте лично мне. Ежедневно.
- Я понял.
- Но прежде, вот, Александру Григорьевичу, - Аргазцев кивнул на Жогина. - Он парадом командовать будет. Кстати, из ваших мест. Трусовский.
X
Что-то невразумительное шевельнулось в тёмном углу. Это невразумительное заурчало, закопошилось и попыталось выбраться из кучи тряпья. Нескоро преуспев в своих усилиях, оно чихнуло, появившись на тусклый свет, и оказалось безобразным живым существом с огромной лохматой головой, непропорционально крошечным тельцем с кривыми ножками и длиннющими волосатыми руками. Как есть человек-паук, и глаза сверкали, словно подстерегали мух. Мух вокруг как раз было предостаточно, казалось, секунда-другая - и он начнёт их судорожно хватать и запихивать в губастый слюнявый рот.
Однако лилипут-уродец чихнул второй раз, выругался невнятно и, почёсывая небритую щёку взрослого мужика, уставился на единственное зарешечённое окошко в убогом своём жилище-норе. Его явно что-то беспокоило. Он сел на пол, раздумывая и прислушиваясь к едва различимым звукам, периодически повторяющимся и доносившимся снаружи. Скорее всего, его звали. Он напрягся, навострив, как собака, длинные уши - действительно, это были сигналы, пробудившие его.
Уродец вскочил на тонкие ножки, поковырялся в носу, чихнул в третий раз, окончательно просыпаясь, и по скрипучей настенной лестнице подобрался к потолку, там он пошарил лапой и отворил наверх дверцу. Свет ворвался в его нору, а с ним и всхлипывания, стоны и сдавленные возгласы. Его звали!
Он нырнул вверх на волю в дыру, его подстегнул злой мужской окрик:
- Где ты, Фриц! Уймёшь ты её или нет?
Имя или кличка принадлежала этому существу, потому как лилипут, выскочив в дверцу, засеменил, заковылял по комнате, в которой очутился, и застыл перед едва приоткрытой обитой дерматином дверью, осторожно просунул внутрь голову, не осмеливаясь войти. Стоны усилились. Лилипут протиснулся в дверь.
Того, кто его звал, уже не было. На широкой богатой кровати в кружевных простынях металась голая красавица.
- Зверёныш, - поманила она лилипута, - принеси вина.
- Может, чая, Нинель?
- Вина, паразит! Мне тебе повторять?
- Снова на весь день…
- Молчи, урод! Исполняй, что велено!
Коротышка исчез, но скоро появился с подносом в руках, на котором красовались чашка с холодным чаем, бутылка вина с бокалом и фрукты. Женщина в прозрачных накидках, не стесняясь, уже гарцевала на стульчике перед большим трюмо.
- Где Григорий? - уколола она взглядом лилипута, приняв с подноса бокал и залпом его опрокинув.
Служка засуетился, поставил поднос на стол, схватился за бутылку наливать ей вина.
- Где барон?
- Откуда мне знать, - не рассчитав, пролил вино на пол тот. - Я только голос его и слышал. Вы тут любезничали.
- Дерзить мне будешь!
- Но, Нинель… - взмолился лилипут.
- Молчи, гадёныш! - разрыдалась она. - Вы все меня ненавидите!
- Нинель…
- И не смей меня так называть! Я уже предупреждала! - женщина наотмашь метнула пустой бокал в служку.
Бокал угодил ему в зубы, упал на пол, разлетелся на мелкие осколки. Женщина, выхватив бутылку из рук лилипута, запрокинула над головой, сделала несколько жадных глотков и упала в кровать, завизжала, закаталась по простыням, как раненая львица. Копна золотых волос с её головы металась вслед за ней, не укрывая наготы.
- Он меня бросил! - кричала она. - Из-за той гадюки! Гришенька мой! Никому я не нужна!
Далее следовали причитания вперемежку с проклятьями и угрозами. Лилипут, видимо, привыкший к подобным сценам, отёр окровавленное лицо, убрал осколки с пола, осторожно вышел за дверь и присел на корточки тут же в ожидании, как побитая, но верная собака у ног хозяина. Ждать ему не пришлось.
- Зверёныш! - позвала она. - Ещё вина!
- Нинель… - лилипут нерешительно приблизился, дотронулся до края кровати. - Не пей больше. Тебе вредно.
- Где мой Гриша? - пьяным голосом сквозь рыдания спросила женщина.
- Я его не застал.
- Сроду ты не успеваешь. Найди! Скажи, я зову… Умру без него.
- Не станет он меня слушать.
- К чертовке той убёг.
- Что ты!
- Приманила она его!
- Подумай, что говоришь.
- Куда ж ещё?
- Ты забыла?
- Чего?
- Её ж нет.
- Нет? Как нет? Что ты брешешь!
Лилипут пустыми глазами оглядел хозяйку:
- Вы же сами… Её… неделя как нет.
XI
- Зря мы припёрлись.
- Это почему же?
- Не станет он нас слушать. Мы его не дождёмся. А явится - соврёт.
- Это Гришка-то?
- А кто же ещё.
Два человека, лузгая семечки, сидели на табуретах у порога в просторной пустой гостиной добротного деревянного дома. На полу и стенах между большими окнами красовались дорогие ковры, посредине на столе горел ярким блеском надраенный медный самовар; больше ничего и никого в гостиной не наблюдалось. Изредка из дверей, разбегающихся в многочисленные комнатушки, высовывались разномастные лукавые мордашки цыганят, щерились, таращились на незваных гостей и прятались, лишь те их примечали.
- Барон мне обязан по гроб жизни, - поправляя ладненький костюмчик, Лёвик Попугаев сплюнул шелуху в ладошку, зажал в кулаке. - Я не раз его хлопцев выручал.
И добавил, помолчав со значением:
- С лошадьми попадались милиции.
- Всё равно соврёт, - не сдавался товарищ Лёвика, степенный, уверенный в себе крепыш в кожаной тужурке с плечами волжского грузчика. - У них, цыган, не то, что у нас, - могила. Что случись, слова не вытянуть.
- Знамо.
- Вот и знамо. Как-то в таборе убийство было. Жених невесту на глазах у всех порешил. Это у них зараз, если баба непослушная. И что б ты думал?
- Ну?
- Лягавые наутро понаехали, а табор сгинул, как и не было. Они без суда вершат свои дела.
- Им суд не нужен. Известно.
- У них свой суд. А до чужих дел у них интереса никакого. Баба ж не цыганкой была?.. Или неизвестно до сих пор?
- Калач, - Лёвик закурил, пустил струю дыма в лицо приятелю, - дошлый ты мужик, слышал я, но чтобы до такой степени…
- А что?
- Когда такое было, чтобы цыгане покойников жгли, резали на части да топили?
- Ну… всяко… Времена-то меняются.
- Дура! У них законы свои. Навек установлены.
- Известно, но…
- Ничего тебе не известно. И потом… Я тебе что же, не авторитет?
- Нет, но…
- Мы зачем пришли?
- Не сердись, Лёвик, - совсем смутившись, завозился на табурете крепыш и табурет под ним жалобно заскрипел. - Сколько уже сидим здесь? А где твой Гришка?
- Тебя в дом пустили?
- Ну пустили…
- Вот и не дёргайся. Ты думаешь, мы одни здесь? За нами глаз да глаз.
- Пацаньё, что ли?
- Они самые, - Лёвик нахмурился. - Не гляди, что мальцы. Они шустрей нас с тобой и каждое наше слово куда надо уже доложили.
- Ну?..
- Язык-то прикуси…
Попугаев не успел договорить, одна из дверей гостиной широко распахнулась, и ввалился красивый бородатый цыган ростом под потолок, размахнул ручищи и направился прямиком к ним. Они горячо обнялись и расцеловались с Лёвиком.
- Кореш мой, - представил Попугаев приятеля. - Яков Мохов.
- Как же! Слышал, - хлопнул Мохова по плечу лапищей цыган. - Доброму человеку всегда рад.
- Слышал? - тут же засомневался тот. - Откуда, не секрет?
- А какой секрет? - барон расхохотался, обнажив ряд золотых зубов. - Радио у нас не хуже Левитана. Забыл, братишка, куда пришёл?
- Он шутит, Григорий Михайлович, - Лёвик залебезил перед бароном, заулыбался. - Заскучали мы тут без тебя, вот и…
- Как?! Вас и рюмочкой не угостили? - обернулся вокруг себя барон и хлопнул в ладони. - А ну-ка! Геть!
- Нет! Нет! - запротестовал Попугаев, но без особого азарта. - Нам недосуг. У нас дело к тебе, Григорий Михайлович.
Но уже откуда-то, словно тараканы из щелей, повыскакивали весёлые людишки, засуетились, закружились вокруг, комната наполнилась гомоном и говором, стол - яствами.
- У нас гостей дорогих от сердца потчуют! - кричал громче всех барон и уже наливал водку в стаканы, подносил каждому, обнимая и смеясь. - А давайте, други, за здоровье да за встречу!
Он вручил каждому по гранёному стакану. Гости переглянулись, крякнули, разом запрокинув, выпили, вокруг них пели, приплясывали черноглазые красотки.
- А что Григорий Мих… - закричал тоже было и Лёвик, но не закончил.
- По-нашему! - одобрил барон и чмокнул его прямо в губы, пощекотав бородой, протянул снова до краёв наполненный стакан. - А ну-ка, братцы, ещё! За дом мой, что не побрезговали посетить! За всё в этом доме! Гуляй, романэ!
Гости хватили разом и по второму.
- Славно! - налил барон по третьему.
- А вот теперь я скажу! - решительно накрыл свой стакан ладонью Лёвик и распахнул пиджачок на груди, даже ворот рубахи рванул. - Только, Гриша, ты себе налей.
- Будь по-твоему, - согласился хозяин.
- За тебя, Гриша! За дружбу нашу крепкую! - загорланил Лёвик, чуть приплясывая в такт гомонящейся вокруг задорной публике.
- Спасибо, друг!
Они обнялись, расцеловались.
- Поехали!
Через час или три-четыре (кто их считал, такие тёплые мгновения!) они прощались здесь же у порога, едва держась на ногах.
- Ну так я надеюсь, Гриня? - целовал Лёвик бородатого красавца. - Сведения мне про эту бабу позарез нужны!
- Всё разузнаю, дорогой.
- Помни, чтоб ни одна душа, - подносил палец к губам Лёвик и для верности подмигивал левым глазом. - Между нами…
- Могила!..