XII
Наконец-то установилось бабье лето! Ночью ещё слегка поморосил дождичек, но с рассветом уже затеплило, зазвенело всё, замелькали птицы, защебетали. Одно удовольствие!..
И вот в такое прекрасное свежее утро он битый час торчал на углу облупленного здания. Как последняя бездомная собака!.. Жогина всего коробило от злости и на себя, и на спящего сторожа, и теперь уже на весь белый свет. Вот ведь всё как может перевернуться из-за какой-то, казалось бы, мелочи! Как ни стучался, ни уговаривал он сторожа морга, тот не только дверей ему не открыл, но и скоро под его уговоры и сетования совсем ушёл к себе наверх досыпать; конечно, никак с похмелья.
Совсем расстроившись, Жогин ругал и себя, и всех, кого ни попадя. А если подумать, что принесло его сюда в такую рань? По правде говоря, возле "резалки" он оказался впервые, режима её работы не знал, а, главное, ночь почти не спал, допоздна зачитавшись материалами уголовного дела, переданного ему Кузякиным. Ворочался потом с боку на бок, совсем замучив жену тяжёлыми вздохами так, что через час-другой сбежала она к сынишке в другую комнату. В обрывках сна мерещились ему куски расчленённого туловища, чёрная голова с обожжёнными женскими волосами таращилась бездонными глазницами, рак красный, точь-в-точь с рекламы над пивнушкой, ковырялся над ней под водой, подымая грязную муть со дна… Видно, глубоко он проникся поручением Аргазцева, прочувствовал, что называется, до нутра ответственность!.. Вот и припёрся в "резалку" ни свет ни заря.
Жогин присел на скамеечку возле низкого забора, достал пачку "Беломорканала", закурил. Как он не подумал, что здесь учреждение казённое, а не круглосуточный райотдел милиции? Сторожу плевать на всех, пока рабочий день не начался… Да и что толку, если он его и пустил бы, в морге нет никого… Не заладился день с утра. Это плохо. В приметы фронтовик Жогин не верил никогда, но тревога нет-нет да и закрадывалась, щемила душу; догадывался - сначала пойдёт сикось-накось, так потом всё время в кювет тащить и будет. А ведь так и пошло у него в этот день!..
Когда он поднялся на второй этаж и уселся у двери приёмной дожидаться заведующего, секретарша, молоденькая, симпатичная татарочка, улыбнувшись, шепнула ему доверительно:
- Не будет сегодня Владимира Константиновича.
- Как? - слегка вздрогнул он, будто предчувствовал.
- Уехал по районам. С проверками. Теперь только к понедельнику вернётся.
- А начальник отделения? - с лёгким холодком в душе спросил он, ещё на что-то надеясь.
- С ним. Он Александра Ивановича всегда с собой берёт. За компанию.
- Мне бы?.. - начал он осипшим голосом. - Может, и без них обойдусь?..
- Вы за актом вскрытия? - опередила она его.
- Да, - кивнул он. - Расчленённый труп.
- Так бы и сказали.
У Жогина вроде отлегло на душе.
- Зинаида Савельевна всю неделю на больничном, - улыбнулась девчушка ему и сверкнула глазами. - Акт не готов. Велели передать, кто придёт.
Жогин сник. Кузякин говорил ему о проблемах с заключением экспертизы, но обнадёжил, что обещали на этой неделе завершить, однако оказалось совсем не так.
- А мне бы вещественные доказательства забрать, - посидев и подумав, поднял глаза Жогин на секретаршу.
- Можете звать меня просто Света, - улыбнулась она.
- Вещдоки бы мне, Светланочка, - взмолился он.
- А какие там вещдоки? - недоумевая, покривила она губы. - Всё в спиртовых сосудах да в морозилках.
- Я о мешках, - заёрзал на стуле Жогин. - Части тела в двух мешках были.
- Это надо спросить у Зинаиды Савельевны.
- Как же быть?
- Я позвоню.
- Очень вас попросил бы, - Жогин поднялся со стула. - Я покурю пока внизу.
С пачкой "Беломора" в руках, совсем убитый известием, спустился он по ступенькам вниз, морщась недовольно, бурча про себя невразумительное. А как же?.. Только дело принял - и начались приключения… Этого нет, тот уехал, похоже, как и Кузякину, не добиться ему актов экспертизы!
Не лежала у него душа к этому делу сразу, как Терноскутова завела разговор о передаче. Та, женщина мудрая, потянула его к Аргазцеву на беседу, чтобы не отпирался. Ну а у Аргазцева некуда деваться.
Кузякин, когда в сейф за делом полез, аж расцвёл весь, видно было по его физиономии - только бы с себя спихнуть верный висяк.
- Раскроешь дело-то, ещё награду получишь, а то я видел у тебя на грудях, - Кузякин усмехнулся, - боевые брякали, на праздник перед девками покрасоваться цепляешь?
- А тебя завидки взяли?
- И мы не лыком шиты, но не бряцаем медальками. Али девок таким макаром берёшь?
- Что это тебя заклинило?
- Теперь, как это убийство раскроешь, враз гражданскую медальку дадут, - не унимался Кузякин. - Красавчик ты наш.
- Получишь тут, - не скрыл он досады, - дело глухое, сам-то рад, поди, что спихнул.
- Да я тебе завидую, дурачок. Что в нём глухого? По таким делам главное что? - Кузякин уставился на него, поедая глазами. - Читаешь литературку? Повышаешь уровень образования?
- Хватит дурака валять.
- А то я одолжу.
- Обойдусь.
- А зря, - он назидательно воздел вверх руку, - по таким делам главное личность установить, и убийца тут как тут.
- Сам примчится, - съязвил Жогин.
- Прибежит или примчится, но перспектива нарисуется.
- Чего же ты никак не установишь личность-то?
- Это, извиняюсь, не моя прерогатива, - сложил наполеоновским жестом руки на груди Кузякин. - Это сыщиков работа. Занятие для оперов. Они стараются, не боись. Я им хвосты накрутил. Гордус и Семёныч с мокрыми рубашками бегают. Не просыхают. Я им спуску не даю.
- Не просыхают, - крякнул Жогин и поморщился. - Они у тебя на поводке, что ли?
- С операми так. А то через три дня их не найдёшь. Умчатся на другое какое-нибудь чепе… по горячим следам.
- Ты сам-то мешки хотя бы осмотрел?
- Какие мешки?
- В которые упакована была… гражданка?
- А как же. Ещё на месте.
- Ну, ну. И больше не заглядывал?
- А чего в них? - сплюнул и усмехнулся Кузякин. - Всё, что в них было, эксперты давно выгребли.
- Вот, вот.
- Чего ты меня учишь! - взорвался криминалист. - Учить вздумал! Там в этих мешках… Тьфу! Вспоминать не хочу… Грязь! Вонь! Кровь! И вообще чёрт-те что!
…Вот, собственно, за злосчастными, недающимися актами экспертизы и мешками теми отправился Жогин с раннего утра, глазки, как говорится, чуть продравши, в морг. Решил, так сказать, за ночь всё крепко обдумав, начинать сначала. Как он понял и для себя твёрдые выводы сделал: Кузякин особенно этими мелочами дурнопахнущими заниматься не любил и желаний не имел, свалил на экспертов и милицию.
Жогин докурил папироску, не заметил, как в руках уже вторая. Решил-то он решил, только обернулось всё по-другому: не ждал его никто в морге.
Жогин дунул в папироску, сунул в зубы, затянулся крепким дымом и загрустил окончательно. Из невесёлых раздумий его вывело лёгкое нерешительное подёргивание сзади, он обернулся. Рядом с ним стоял, переминаясь с ноги на ногу, старичок, тот, вредный, который накануне так и не открыл ему двери морга.
- Что, совесть заела? - хмуро спросил Жогин. - Дрыхать ушёл. Не мог впустить.
- Ты уж меня извиняй, мил человек, - старичок совсем смутился. - Только что Светлана Захаровна всё рассказала и отругала за тебя!..
- А я тебе что кричал?
- Так откуда же я знал, что ты, этот… следователь, да ещё от самого главного прокурора всей области!
- Я ж тебе удостоверение показывал!
- А я, думаешь, вижу? Мне, сынок, знаешь сколько лет?
- А чего ж тебя взяли, слепого? И глухой небось?
- И глухой. Но не то чтобы совсем.
- Вот те раз! Как же здесь оказался? Ты насторожишь, пожалуй.
- А чего? Ты-то не проскочил? - прищурился хитрым глазом охранник. - А у них и выбора нет. Не идёт к ним никто. Платят мало, а все ночи одному с покойниками ты бы взялся к примеру?
- На войне и не такое бывало, - отмахнулся Жогин. - Спали с ними чуть не в обнимку, пока земле предашь.
- Воевал?
- Как все.
- А я вот здесь…
Они помолчали.
- Так как же? - Жогин закурил третью, угостил деда, но тот отказался. - Как сюда попал? Где они тебя такого отыскали?
- Ты не смейся, выбора у них не было, я ж тебе сказал. Охранник, что до меня был, усердием не отличался да и попивал. Придёт, бывало, их главный внезапно сам среди ночи проверять, а Никодимыч, это сторожа того так звали, вдрызг, аж пузом кверху. И вокруг - бери, что хошь, все двери настежь.
- Заливаешь.
- Случалось и почище.
- Да что же хуже?
- Приключилось с ним. За то и турнули. Только я тебе ничего не говорил.
Сторож развернулся и собрался уходить.
- А что же такое?
- Вырвалось у меня. Так, забудь.
- Нет уж. Ты, давай, рассказывай.
- А-а-а! - махнул рукой старичок. - Семь бед, один ответ. Упёрли у него какое-то барахло или тряпки с покойника.
- Не может быть! Вещественные доказательства!
- Ну это уж не знаю. А, может, и не спёрли. Только пропажа случилась. Медичка-то болеет, до сих пор не очухается. Начальник ей выволочку закатил, вот она и слегла… женщина, видать, интеллигентная. А ты говоришь…
Старичок только рукой опять помахал для пущей доходчивости.
- А Никодимыча турнули взашей. Стращали, что судить могут.
- Что же пропало?
- Я ж тебе сказал.
- Не мешки? - холодея, спросил Жогин и язык прикусил, само вылетело.
- Не знаю, - старичок почесал затылок. - А может, и мешки. Мне почём знать. Я тебе ничего не говорил.
- А где ж сейчас тот пьянчужка?
- С чего ты взял, что он пьянчужка?
- Сам мне сказал!
- Ты меня не подводи, - старичок ясными голубыми глазами взирал на Жогина. - Вроде умный человек…
- Ладно, дед, извини.
- Забегал он тут, интересовался я, естественно, - старичок оживился. - На кладбище он пристроился. И на выпивку хватает, и с работой нет отбоя.
- Это как?
- Там паспорт не нужен. Днём копает могилы, а по праздникам ещё и подают.
Жогин махнул рукой сторожу на прощание и поспешил наверх.
- Ты не искать его собрался?
- Видно будет.
- Про меня ни слова.
- Помню.
- Вечерком его шукай. Как стемнеет.
- Это чего ж?
- Посвободней. Днём с могилами едва управляется, - посетовал старичок, но тут же позавидовал: - Зато заработок.
XIII
После глубокой попойки с лихим дружком Лёвиком барон приходил в себя у шалаша на бережку тихой речки. Под уху с лёгкой рюмочкой да с бодрящим купанием здорово помогало и ласково отдыхалось.
Барон не слыл, конечно, отпетым романтиком, не отличался тонкостью манер, но здесь было мирно, просторно, никто не досаждал, а свободу и спокойствие горячий цыган Григорий Михайлов любил и ценил пуще всего.
Вечер прощался с багровым диском, река постанывала, шелестела гребешками волн, дуб над головой слегка потрескивал ветками от застревавшего в них ветерка. Дремалось сладко. Изредка пугал, вспыхивал костёр, будто вздрагивал, выстреливая искры вверх, засыпал или тоже пугался вместе с человеком. Барон встряхивался, просыпался, поругивал нечистую силу, бормоча про себя. Лёжа на высоких подушках, на лоскутных ярких одеялах, вытянув ноги в кожаных сапогах и закинув могучие руки за голову, он лениво щурился на служку, копошившегося у костра. Лилипут, весь поглощённый своим занятием, пробовал вытаскивать из-под головёшек обуглившиеся чёрные картофелины - любимое яство хозяина.
- Готово? - не выдерживал барон и чертыхался.
- Скоро. Скоро теперь.
- Чёй-то аппетит у меня разыгрался. Когда ж ты?
- Как готово, так всё.
- У тебя сроду так, - беззлобно пожурил барон лилипута. - Всё без толку.
- Быстро только кошки…
- Ты у меня, Фриц, ни рыба ни мясо, - философствовал, потянувшись, барон. - Последнее время всё из рук валится.
- А что?
- Да всё. А мне доделывать. Весь в отца.
Лилипут шмыгнул носом, сунул картофелины назад в угли, нахмурился. Не любил он вспоминать родителей. Да и было отчего. Выпустив его, уродца, на белый свет, ни здоровья, ни радости они ему не дали. Откуда им быть? Сплошь страдания! Отец, пленный немец, копался в земле на строительстве железнодорожного моста через Волгу, здесь же и был закопан где-то в общей безвестной могиле вместе с другой немчурой. Никто и имени его не знал, фриц он фриц и есть, так и уродца нарекли. Мать, блудливая татарка-побуришка, пригревшая пленного, после его смерти ещё народила троих или четверых невесть от кого и все сгинули от голодухи, сама пропала без вести, ходили слухи, что замёрзла или утопла. А впрочем, её никто и не искал. Чего ж после этого жить уродцу? Потешался над ним всяк, кому не лень, допекала пацанва, шпинал кто ни попадя, сгинул бы и он, но прибило его к цыганам. У них и выжил. Был он придурковат, но по малолетству забавен, научился картам, ловко клянчил милостыню, ему подавали изрядно, убогих всегда отличали в народе и не скупились. Как попал к старому барону, так и остался при нём, а уж когда Григорий табор возглавил да приметил уродца, приблизив к себе, прикипел сердцем к нему и больше никого не признавал, окромя его и его зазноб. Григорий Михайлов смолоду слабость большую имел к красоткам и менял их одну за другой, но Фриц по наивности своей успевал привязываться за короткое время к каждой, потому как сам цепенел и терялся перед женской красотой. Особенно задержавшаяся Нинель пленила его до крайности, как и хозяина; за ней он бегал, как собачонка, неизвестно кого боясь и любя, её или барона. Появившись в таборе случайной подружкой, эта женщина в отличие от остальных задержалась надолго, через полгода она оплела и околдовала барона ласкаючи так, что тот потакал всем её причудам и капризам, сам превратившись в игрушку в её руках. Попервой в пьяных сполохах хватался за кнут, гонял вокруг себя кого ни попадя, но стоило Нинель подняться с ложа и глянуть колдовскими чёрными своими очами на цыгана, пропадал цыган, падал кнут из его рук, безропотно исполнял он любые её повеления. И уж робкая молва по табору пошла: ветреной любовницей зашла в покои барона Нинель, а сошла с ложа королевой цыганской. Никто и не заметил, как все нити правления перешли в её руки. Метался Григорий Михайлов, в загулы уходил, буянил, с девками пробовал, как по-прежнему бывало, а лишь трезвел, попадал ей на глаза, и грозный цыган падал мальчишкой нашкодившим в ноги. Стихали его гулянки, смирялась буйная цыганская натура, пришло время - не узнать стало барона. Какую девицу случайным ветром заносило в его объятия, так наутро пропадала из табора. А если задерживалась на другой день, Нинель выжигала землю под её ногами, и бежала та, проклиная всё на свете.
- Жалко, а отсель уезжать надо, - не дождавшись ответа, крякнув, сам с собой продолжал разглагольствовать барон, привыкший к молчаливой покорности слуги; видно, он давно размышлял над крепко засевшей в его голове какой-то тяжёлой, неприятной думой и она не давала ему покоя. - А чего делать? Нинель сама разберётся. У неё ума хватит. Она эту кашу заварила. Ей и хлебать.
Карлик, затолкав наконец недопечённые картофелины в угли, повёл глазами на хозяина.
- Чего таращишься? - выругался тот. - Чего зенки вылупил? Из-за тебя все хлопоты! Не допетрил?
- А что я?
- Смотреть надо было за бабой.
- Вам ли говорить? Нинель же бешеная в гневе. Сущая ведьма!
- Сгинь с глаз моих!
- Я ж повинился.
- А толку? Я вот кумекаю теперь. Те зачем приходили? Не догадался?
- А чего?
- Лёвик, этот чертяка так просто не заявится. Он же в розыски пустился. Выведывать пришёл ко мне, вынюхивать.
- Чегой-то?
- Помощи просил, - барон хмыкнул. - Найти… Кто её на тот свет спровадил.
- С лестницы его в три шеи!
- Зачем же?
- Гнать его надо было.
- Нет. Я его, наоборот, успокоил, - барон потянулся сладко, хрустнув суставами. - Мне тоже интересно. Не понял я, не верится, что Лёвик на лягавых работать начал. Задаром он ничего не делает. Откуда интерес?
- Сам попался где-нибудь, вот и ползает у них на карачках.
- Лёвик - он башковит. Если прижмёт, батьку родного сдаст.
- Чего ж ты с ним лобызался?
- Эх! Кабы всё знать про завтрашний день…
Они оба замолчали, слышно было, как ветер баловался среди ветвей дуба. К вечеру разгуливался, скликая непогоду.
- А куды собрался тикать-то? - отчуждённо спросил карлик, видно, за живое его задели слова хозяина об отъезде.
- Не боись, вас всех здесь оставлю, - хмыкнул барон. - Отлучусь ненадолго. Проведаю родню и дам знать.
- Возьми и меня.
- А зачем ты мне? За Нинель кто присмотрит?
- Она справится.
- Тебе здесь делов полно.
- Да чистый я. Всё сделал как велено.
- Ты мешки-то забрал у Никодимыча?
- Сжёг уже.
- Не так, как прежде?
Карлик поджал губы.
- Ну, ну, не ерепенься. Знаешь, почему. Сам виноват.
- Он пацана прислал намедни.
- Это с чем? Почему не знаю?
- Да спал ты. А тот прибежал. Никодимыч просил навестить его. Есть известия кое-какие.
- Что передал?
- Пришёл чтоб вечерком. И всё.
- Никодимыч зазря не позовёт… Ты сходи.
- Знамо дело.
- Только Нинель предупреди. Скажи про Никодимыча-то.
- Это ж к ней бежать надо!
- Не убудет с тебя.
- Время потрачу.
- Ничего. Сгоняешь.