XVIII
Всё ещё моросило, когда под самое утро к причалу неслышно подкатил чёрный автомобиль, тускло мерцая фарами в темноте и густом слякотном мареве. Издали участковый едва его приметил, отодрав с локтей тяжёлую голову, присматривался, ещё не веря. Придя в себя, дёрнулся от неожиданности и испуга, вскочил на ноги, матерясь, бросился из будки.
Гулко стучали сапоги по булыжникам.
Они вышли, трое в плащ-накидках.
- Лейтенант! - зло позвал старший. - Где?.. Чёр-рт ноги сломит!
И действительно споткнулся, его поддержал щупленький в очках.
- Признаться… - залепетал щупленький. - Когда у нас это всё… Милиции этой… как обычно, не видать.
Но участковый уже подбегал, ещё не остановившись, поднял руку к околышку:
- Здравия желаю, товарищ!..
И смолк, не видя ни погон, ни знаков различия у прибывших.
- Что у вас? - вскинулся щупленький, отпрянул, боясь столкнуться, и плащ приоткрыл.
- Участковый сержант Веников! - застолбенел тот, но ещё тяжело дышал. - Труп… товарищ лейтенант госбезопасности.
- Это мы знаем.
- С ночи. Я звонил в управление дежурному. Баграми мы его, с баркаса… Повредили малость лицо, тело разодрали. Но узнаваем…
- И это знаю.
- Похоже, ваш.
- Что?
- Который разыскивался… По ориентировке!
- Не понял.
- Я его знал, - смущённо улыбнулся Веников, совсем отдышавшись, но снова начиная волноваться. - Оперуполномоченный Минин. Он ко мне обращался.
- Чего?
- По деликатному вопросу… - запнулся Веников. - Давно ещё. Так, мелочь.
И замолк, заметив, как вытянулось лицо лейтенанта, тот вроде даже сплюнуть хотел:
- Вот, значит, кто нас на уши поднял…
И очками на Веникова стрельнул, стёклами блеснув, фонарик достал и над трупом наклонился.
- Капитан Минин! - выпалил, совсем вспомнив, участковый.
- Вот даже как, - поджал губы лейтенант и крикнул наверх, головы не поднимая. - Слышали, товарищ подполковник?
- Вы глядите повнимательней! - поморщился старший. - Копаетесь долго.
- Я что, - поднял тот брови, - глазастая у нас милиция.
Веникова что-то зазнобило: всю ночь на ногах, а беготне, нервам конца не видно. Он рукой губы обтёр, сглотнул - в горле пересохло, крепче фуражку на уши надвинул. С Волги пахнул наконец-то ветерок, может, сдует к утру всю эту мразь слякотную, не терпел он такой погоды, все кости разбирало, пока бежал до машины, словно пацан какой. И сержант проговорил снова, запинаясь:
- Артём Степанович, кажется… капитан госбезопасности…
- Он говорит, что его знает… товарищ подполковник? - поднял голову от трупа Квасницкий.
- Вы смотр-рите, смотр-рите! - рявкнул сверху старший. - Вр-ремя тер-ряем. Внимательнее.
- Ну-ка, я! - сунулся к лейтенанту от машины третий, верзила громадных размеров.
- Его на спину перевернуть надо, Прохор. Помоги, я не осилю.
Верзила легко справился, лишь прикоснулся. Сам наклонился к изуродованному лицу утопленника и отпрянул, схватившись за живот. На полусогнутых ногах он заковылял прочь, его стошнило.
- Ах, какие мы благородные, - хмыкнул товарищ.
- Ну что там? - старший щёлкнул портсигаром, закурил. - Долго эта комедия будет пр-родолжаться?
- Что ещё выяснили? - заторопил лейтенант участкового.
- Мужики с баркаса видели, как он под баржу нырнул. Не спасти его. Сам смерти искал.
- Видели, значит?
- Болтают…
- Да ты пьян, как свинья! - взвизгнул вдруг Квасницкий и на ноги вскочил. - Сержант, вы всю ночь пьянствовали?
- Что? - отпрянул Веников.
- Вопросики у меня! - схватил его за шинель лейтенант и, притянув к очкам, прошипел: - Не продохнуть от вас.
- Сто граммов товарищ, лейтенант, - залепетал тот и глазами заморгал. - С экспертом. Ещё ночью. Когда труп смотрели. Холод собачий… Баграми из воды… Промокли все.
- Какие сто граммов! - наседал на него Квасницкий. - Перегар недельный!
- Согреться… И забыл уже, - шептал Веников побелевшими губами.
- С такого запоя что хошь вообразить можно! - оттолкнул от себя участкового Квасницкий. - Мать родную с ведьмой спутаешь. Наш капитан в больнице умер. Своей смертью.
- Что там, лейтенант? - старший щёлкнул ноготком по портсигару от нетерпения. - Меня этот милиционер-р не интер-ресует.
- Бродяга у них, товарищ подполковник, а эта пьяная рожа…
- Вы внимательней, внимательней. Акт надо составить!
- Слышите, сержант? - притянул опять к себе Веникова Квасницкий. - Бумаги какие писали?
- Никак нет, товарищ лейтенант.
- Вот… - раздумывая, пожевал тот губы, поморщился, будто гадкое что разжёвывал, - оформить следует бродягу. Никаких документов…
- Да он в одних трусах, - уже соображал участковый.
- Никаких документов, - построже глянул Квасницкий на оживающего участкового, - голый… неопознанный труп… И не по каким сводкам среди разыскиваемых не проходящий. Так?
- Так точно, товарищ лейтенант! - щёлкнул каблуками сапог Веников.
- Без роду, без племени.
- Понял, товарищ лейтенант!
- Закопать, как положено. Бумаги чтоб были. И мне лично.
Участковый только вытянулся стрункой.
- Я проверю.
- Есть!
- А то нажрутся до смерти и мерещится им чёрт те что.
И они уехали.
XIX
С тех пор времени прошло немало. Если придерживаться хронологии, то дальше события развивались примерно так.
Бывшего министра госбезопасности, доносчика Рюмина, расстреляли первым, затем, под самый новогодний праздник тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, уже после смерти Сталина и расстрела Берии, при Никите Сергеевиче Хрущеве, вынесен был судом смертный приговор другому бывшему министру госбезопасности - Абакумову.
Остальная мелкая сошка, подобная персонажам этой трагедии, такие как Шнейдер, Обух-Ветрянский, Ахапкин и прочие, кто расстрелян был, кто сгнил на каторге, а кому повезло умереть своей смертью.
Жизнь и время расставили всё по своим местам.
Вот только куда делся тот несчастный попугай со странной кличкой Провокатор, мне неизвестно. Минин его завещал лейтенанту Жмотову, но будто удрала от него птица, не пожелала с ним жить. А попугаи, говорят, живут долго. Может, где и летает сейчас Провокатор, других людей будит, чтобы не спали глухими ночами…
ВЕДЬМА
Сюжет этой повести навеян очерком "Надпись на мешке", опубликованным юристом 1-го класса А.Г. Коневым в сентябрьском 66-м номере профессионального журнала "Следственная практика" за 1964 год. Автору его, в то время работавшему следователем прокуратуры, важно было рассказать о ниточке, позволившей раскрыть тяжкое преступление. Меня же в беседе с ним во время встречи заинтересовало другое…
I
- В моей долгой и, должен похвастать, нескучной жизни, - начал он, - было время, когда я работал в прокуратуре следователем, а потом и прокурором района.
Сразу и не объяснить, но после прокуратуры судьба завернула меня в милицию руководить штабом управления внутренних дел, а вот к седине, когда время пошло, возвратился я в прокуратуру. Начинались там великие дела - реабилитация жертв политических репрессий. Позвали нас, ветеранов…
Известно: жизнь беспокойное, но не надоедающее, скажу вам, занятие, любит она преподносить сюрпризы и загадки - успевай решай. И в моей их с избытком хватало. Крутит нами судьба, как захочет, всё чудится, что мы её за хвост ухватили и словно жар-птицу сказочную держим, а разберёшься: тащит-то она тебя за собой, а не ты её!
Не принято у нас говорить, стесняемся всё, что ли, но мир человеческих взаимоотношений кроме света, тепла и добра проникнут ненавистью, корыстью, кровожадностью, невольно гадаешь - а люди ли сотворили то, свидетелем чего приводилось иногда быть? Не присутствие ли это иррациональных тёмных сил? Не веришь вроде во всю эту чертовщину, а задумаешься…
Я сейчас мало читаю, а раньше был грешок, увлекался, особенно если удавалось достать Лавкрафта или чего покруче. Не читали? Ну что же так? Поищите… некоторые события прямо со страниц его зловещих боевиков так и скачут с каждого листа. Не способна на подобные ужасы человеческая душа!
А следователем работал, - вот она, перед тобой! В твоей жизни, и ты уже сам участник всех этих необычных трагедий.
Вспоминаешь, бывало, и задумаешься о диких суждениях Фридриха Ницше о природе тёмных глубин нашего мозга, о животных, неуправляемых разумом инстинктах, таившихся в подсознании до поры до времени, но открытых Зигмундом Фрейдом, вот тогда и разделишь отчаяние и испуг великого искателя истины - графа Толстого, в смятении завопившего, что в человеке преобладает гадкое, грязное и позорное, что порой животное властвует им!
И что же? Выходит, мы природой своей награждены и обречены на жестокость и ненависть? Значит, прав безумец Локк: в нас господствует зверь? Оправдана беспощадность, наблюдаемая там и тут…
Как же быть тогда с заповедью Божьей: не желай и не причиняй ближнему своему того, чего себе не желаешь?
II
О природе преступности ломал голову ещё Макиавелли. Бекариа туда же. В древности людям неравнодушным, искателям, до всего было дело, пытались во всём разобраться. Поэтому, как алхимики искали заветный камень, образующий золото, так учёные бились над причиной пороков, ведь душа Божья изначально чиста.
Не укладываются в сознании глупости, которыми на сей счёт пичкали нас, современников, в учебных заведениях. Маркс надолго заказал видеть все истоки криминала только в социальных язвах общества. И тем на время закрыл проблему.
Но твёрдолобые поумнели, а любопытные докопались, что дело-то упирается в другое. Конечно, больше половины преступлений - плод упорного законотворчества власти и государства, защищающих себя от посягательств. Это искусственная преступность. А убийства и корысть? Болезнь ли это особая самого организма или специальные биотоки, гены и наследственность, наконец? Тогда, может быть, и проще. Тогда есть эффективное средство - собрать всех таких поражённых, прокажённых этой язвой и… Собственно, так и практикуется во всём мире, изолируя преступников в лагерях и тюрьмах. Но проблеме-то нет конца! Как нет решения… Значит, не эффективен этот инструмент, а лишь обман, отмашка от проблемы?..
Не берусь обобщать и делать выводы. Решайте каждый сам. Я хочу о другом рассказать.
Мои дети выросли, выросли и внуки. Я много пожил и повидал многое. На собственной шкуре испытал войну. Смерть, что называется, видел.
Мы тоже убивали. На войне льётся кровь не по книжкам и не по-киношному. Там всё всамделишное. Мы убивали на войне, но не жаждали крови, не глумились, не издевались. Смерть не доставляла нам удовольствия. Она висела и над нами.
Был враг, поднявший оружие на меня, моих детей, мать, отца, любимую. Он убил бы их, не опереди его я. Я оказался удачливее и сильнее. Мне помогли те, кто был за моей спиной, кто в меня верил: моя земля, мой дом, в который очень хотелось возвратиться. Мне помог Бог, хотя врать не стану, не знаю - веровал ли я уже.
И теперь, когда я гляжу, как рекой льётся кровь на киноэкранах, какие "ужастики", "вампиры", "терминаторы" и садисты обрушиваются на сознание детей, я задумываюсь - откуда эта страшная болезнь? Какова её природа? Кому выгодно калечить человечество, ведь дети - наше будущее? Неужели жадность так замстила глаза и сердца извергам от кинобизнеса, а режиссёры сплошь шизофреники и уроды?
А может, это те самые?.. Заражённые Той болезнью! Так чего же мы, здоровые и всё понимающие, ждём и сомневаемся? Пока нас, слава богу, ещё большинство! Или уже поздно?..
Историю свою я расскажу. А вам судить, что может быть, если мы не будем Им сопротивляться.
Помнится, начинался тот очерк так:
"В конце сентября 1962 года в речном протоке, рассекающем Трусовский район, женщина, полоскавшая бельё, приметила плавающий мешок…"
Продолжу и я в том же духе…
III
Дарья побелела и обмерла, сама свалилась бы в воду, если бы подбежавшая соседка Пелагея Сидоровна не успела её подхватить да с мостков на берег вывести. А в воде-то точно, труп был. Мешок развязался сам или по-другому как обернулось, видно было, что торчали оттуда половина головы и волос краешек. Голова в мешке-то том к стиральщицам сама подплыла. И как её Дарья раньше не приметила?
Пелагея Сидоровна тоже вопила почём зря, пока не одёрнула её другая баба, незнакомая совсем, с других мостков подбежавшая на крики. Но не одни они уже здесь были. Толпа успела сбежаться, и все в основном бабы. Кто-то сообразил в милицию послать мальчонку подвернувшегося, и вскоре те в синих фуражках прилетели на мотоцикле с коляской. И участковый Фёдорыч всем известный, и другие - посолиднее и поважней. Бабы разбегаться стали потихоньку, расходиться, да не тут-то было: Фёдорыч всех поимённо знает, сразу предупредил - пока сам с каждой ни переговорит, ни шагу. Больше всех, понятно, отдуваться Дарье да Пелагее, но им деваться некуда, с них и началось…
Только знали они всего ничего. Стирали бельё на речке, а тут мешок этот. Раздуло труп-то, вот он и поплыл, а то как ещё они бы его заметили?..
Приехали из прокуратуры серьёзные шишки, а там и санитарная машина зачем-то. Полезли за мешком.
К этому времени весть о страшной находке облетела посёлок.
IV
- Семёныч, ты там осторожно, - подсказывал с берега криминалист Кузякин старшему оперу Сизову, подбиравшемуся к мешку в высоких резиновых сапогах, - сам не затони. А то мне и тебя ещё придётся спасать.
- Ты с шутками повременил бы, - остановился, пройдя полпути, опер. - Я другого опасаюсь. Полезу я сейчас туда, а вдруг на дне ещё чего хоронится? Я дно всё переворошу, а потом что делать будем?
- Что там может быть?
- Сам знаешь, Иван Владимирович, что с трупом бросают. И топор, и ещё чего. Да мало ли…
- Мешок-то приплыл!
- А ты видел?
- А течение?
- А что течение? Раздуло труп, вот мешок и всплыл. А остальное там, на дне.
- Что же предлагаешь?
- Лодку надо. Мешок в лодку аккуратненько затащить, а потом дно проборонить, как граблями огород.
- Руками можно, там мелко.
- Мелко не мелко, а мне с головой будет. Нырять боюсь, холодно.
- Я нырну! - выскочил вдруг из толпы спортивный паренёк лет двадцати пяти в тёмной лёгкой куртке с закатанными по локоть рукавами.
- Стой! Ты ж у нас понятой?
- Понятой. А чего скучать-то? Я и зимой купаюсь. Мне понырять - раз плюнуть.
- А что, Иван Владимирович? - улыбнулся понятому опер. - Понятой по закону помогать должен при осмотре и, так сказать, фиксировать…
- Верно. И лодки не надо, - согласился Кузякин и скомандовал парню: - Раздевайся, доброволец. Ты кто по профессии-то?
- Шофёр. Щебёнку вожу, меня Фёдорыч, участковый, знает. Мимо проезжал, Казимир Фёдорович помочь попросил.
- Ну давай, молодец, выручай нас, - засуетился с фотоаппаратом Кузякин. - Я сейчас пощёлкаю, панорамку сделаю и крупным планом мешок возьму, пока он на месте, а как команду подам, ты его аккурат на берег и волоки.
- Я понял, - скинув с себя всё до трусов, полез в воду смельчак.
- Как звать-то, боец?
- Сашок, - улыбнулся тот.
- Матков он, - подбодрил и опер.
- Не боишься?
- Мёртвых? - спортсмен повёл плечом, фигурой его залюбовались не разбежавшиеся ещё бабы. - Я и живых-то…
- Не замёрзнет? - взвизгнули в толпе.
- Он горячий, - крикнув прыснувшим бабам, засмеялся опер. - Кончай инструктаж, Владимирыч, парень, вишь, в бой рвётся.
Мешок оказался не прост. Только тронул его Сашок, тот сам весь и всплыл. Как ни смел был доброволец, а вздрогнул и отпрянул на шаг-другой от ожившего мешка. И было отчего: голова из мешка высунулась! Да и не голова вовсе, а то, что от неё осталось. Лучше б такого век не видать!
- Женщина здесь! - быстрее других очухался и крикнул сдавленным голосом Сашок.
- Баба! Баба в мешке! - понеслись вопли по берегу. - Что же это делается, люди? Голова мертвячья!
- Тащи его! Тащи! - замахал руками помощнику Кузякин. - Чего застыл? Неча народ баламутить.
- Давай, Сашок, - подбодрил шофёра опер. - Не дёргай только. Плавненько его, за мешковину бери.
А сам повернул бледное лицо к криминалисту:
- Расчленёнка, Владимирыч. Так и думал, мать её! Вот свалилось на мою голову!
- А что ещё? Что ещё могло быть, - поджал губы Кузякин. - Невооружённым глазом видно… Я тебя жалел… Подозрительно только.
- Чего подозрительно?
- Мешок-то на плаву!
- Думаешь, не всё в нём?
- Маловат…
- Не пугай и так голова кругом пошла…
Матков между тем подтащил мешок к берегу. Теперь уже вполне различимые небольшие размеры мешка подсказывали: разместить всего взрослого человека в нём нельзя.
- Влипли, - нахмурился и Кузякин. - По самое не хочу. Хорошо, хоть голова, опознать жертву легче. Ищи теперь остатки…
V
Без них было тошно, а понаехали, и совсем невтерпёж. Большое начальство всё норовит увидеть своими глазами, подсказать, советы дать, от которых никакого толка, окромя мороки, но это - "ценные указания". Кузякин молился, чтобы не заявился сам Аргазцев, прокурор области враз раздал бы каждому: и виновным, и просто, кто под руку подвернулся. А милиционерам не повезло: прикатил сам комиссар, с час воспитывал и корил, вскрыл недостатки и прорехи в профилактике.
- А отчего… отчего же ещё такое может быть? - только не выматерился он в сердцах на вытянувшегося начальника райотдела милиции и укатил.
Начальник тоже помчался за ним следом, насовав "цу" операм. Те покряхтели за компанию с Семёнычем и шасть по своим участкам: слава богу, у них никто не всплыл… Стало поспокойнее.
- Ну? - повернулся Кузякин к оперу. - Уцелел, Семёныч?
- Пронесло, - скривился тот, глядя на мешок так никем и не тронутый. - Но вечером снова начнётся. В конторе уже… Не отыщем к тому времени концов, худо мне будет.
Найти на дне реки в тот день больше ничего не удалось, как ни старался, ни нырял до синевы доброволец Сашок. Пробовал подсобить Фёдорыч, но только стянул тельник, зачернел, закраснел рубцами да зазубринами, ещё с войны кожу не покинувшими, Кузякин на него руками замахал:
- Уйди с глаз, не пугай народ.
А пугать-то уж и некого, разбежались все, вечерело заметно, и времени уйма ушла на все эти страшилки.