- Хорошо, допустим! - Моти Проспер встал и, прислонившись к стене, скрестил руки на груди. - Я перевербовываю вас, господин Серостанов, снабжаю нужной нам пленкой и отправляю к арабскому связному в лагерь "Хезболлах"… Вы - агент советской военной разведки, нелегал, работающий под крышей британского журналиста. Как сирийцам удастся привязать вас к Израилю? Я ведь не собираюсь отправлять им микропленку с фотокопией вашего согласия сотрудничать с израильской разведкой…
- А им эта фотокопия вообще без надобности!
- Почему? - на смуглом лице Проспера застыла гримаса искреннего недоумения. - Почему это фотокопия им без надобности?
- Потому, что они уже ИМЕЮТ на руках необходимые доказательства, - спокойно ответил Николай. - Это ведь ОНИ, а не вы назначили время моей встречи с агентом на тель-авивской автобусной станции, верно? Следовательно, в тот момент, когда агент советской военной разведки опускал кассету с фотопленкой в карман моей куртки, когда ваши плейбои с железными клешнями брали меня в автобусе и со всеми подобающими такому случаю почестями вели к своей машине, какой-то малозаметный человек, заблаговременно выбрав наиболее удачный ракурс из окна какой-нибудь частной квартиры или офиса, фотографировал или, скорее всего, вел видеосъемку всего происходящего. Даже при несомненном актерском даровании ваших парней, индентифицировать их как сотрудников израильской контрразведки для профессионала - не проблема. Вы согласны со мной?..
Моти Проспер молчал.
Молчал и Серостанов, анализируя оставшиеся несостыковки в своей версии.
- Вы хотите сказать, Серостанов, что вашим шефам этих доказательств будет вполне достаточно, чтобы, подставив вас, дать своим арабским союзникам повод обвинить Израиль в связях с одной из воюющих сторон?
- Думаю, да.
- Соответственно, тот человек, которому вы должны передать фотокассету, будет также подставлен?
- Не просто подставлен - физически уничтожен, - бесстрастно уточнил Серостанов. - Вместе со мной. В этом спектакле нам с ним отведена весьма незначительная, я бы даже сказал, эпизодическая роль…
- И ваши шефы в ГРУ идут на этот многосложный, труднопросчитываемый вариант, не имея толком даже пятидестипроцентной уверенности, что израильская разведка клюнет на этот крючок?
- А чем они, собственно, рисковали? - Серостанов посмотрел на израильтянина.
- Чем рисковали? - Проспер поджал губы. - Пожертвовать двумя своими агентами, один из которых работает под надежной крышей в Египте, а другой гонит в Москву стратегическую информацию - это, по-вашему, не риск? Неужели цель, которую они преследуют, оправдывает столь серьезные жертвы?
- Вы же сами сказали, что донесение агента, с которым меня взяли ваши люди, было не первым, верно?
- И что?..
Всякий раз, когда Николай упоминал об этом агенте, на лице Моти Проспера появлялось выражение, словно он только что принял таблетку аспирина и безуспешно ищет, чем бы ее запить.
- Следовательно, аналитики в ГРУ вполне могли составить общее, а возможно и детально представление о характере разработок в этом вашем… секретном центре. Опять-таки, если речь идет о средствах доставки, то это, вероятнее всего, либо чисто американская технология, либо совместная с США израильская разработка. Следовательно, дополнить эту информацию можно из других источников, не так ли? Благо, недостатка в таких возможностях не наблюдается. Мне, конечно, неизвестно, как долго работал этот агент, но в любом случае срок эффективного использования ему подобных не бесконечен - рано или поздно вы бы все равно его раскрыли…
- В чем вы пытаетесь меня убедить, господин Серостанов?
- В том, что жертва этого агент совершенно корректна.
- А как насчет вас, Серостанов? - язвительно хмыкнул Моти Проспер. - Вот так, спокойно, сплавить нелегала, успешно работавшего почти десять лет?
- Вначале надо узнать, почему обо мне забыли на два года…
- Тоже верно, - вздохнул Проспер и вернулся в свое кресло за письменным столом. - Попробуем подвести итоги, господин Серостанов… Знаете, что убеждает меня в искренности вашего желания разобраться в этой головоломке?
- Нет, не знаю.
- Если ваша версия верна - а я думаю, что, за исключением нескольких деталей, так оно и есть, - то вы, Серостанов, в любом случае остаетесь в чистом проигрыше. - Моти Проспер виновато развел руками. - Механизм тайной операции разгадан, резоны против вашего использования в качестве агента-двойника совершенно очевидны. Вам остается только то, что есть - примерно три-четыре года тюрьмы, учитывая ваше добровольное сотрудничество со следствием, а затем депортация на родину с непредсказуемыми последствиями. Что, впрочем, в любом случае приятнее, нежели физическая ликвидация в лагере "Хезболлах"…
- Очевидно, я настолько увлекся анализом, что просто не успел подумать о себе, - пробормотал Николай. - Хотя с другой стороны, впереди у меня вполне достаточно времени…
Какое-то время Моти Проспер молчал, сосредоточенно обдумывая какую-то мысль. Потом резко вскинул седую голову и спросил:
- Скажите, господин Серостанов: вы действительно уверены, что ГРУ вами пожертвовало?
- Какое это теперь имеет значение? - поморщился Николай. - И к чему вообще вся эти упражнения в практической психологии?..
- И все-таки, ответьте на мой вопрос.
- Я бы с радостью принял ваши возражения с убедительными доказательствами. То есть, я был бы рад ошибиться. Но, думаю, я прав. Хотя это как раз тот самый случай, когда особой радости от своей правоты я не испытываю…
- А что вы испытываете, господин Серостанов?
- А что бы вы испытывали на моем месте?
- Не представляю себя на вашем месте! - Проспер несколько раз энергично качнул головой. - Действительно не представляю…
- Надеюсь, вы не собираетесь доказывать, насколько гуманна ваша страна в сравнении с моей? - окрысился Николай. - Или вы в самом деле уверены, что никогда бы не оказались в моей ситуации?
- Боже упаси! - Моти Проспер тяжело вздохнул. - Я просто подумал, насколько паскудной порой может быть наша профессия…
- Спасибо за сочувствие, - Серостанов сдержанно кивнул. - Похоже, мы обсудили все вопросы, представлявшие взаимный интерес?
- Торопитесь в камеру?
- Хотите пригласить меня в бар?
- Хочу задать вам еще пару вопросов.
- О, господи! - вздохнул Николай. - Сколько же можно?!..
- Потерпите, - улыбнулся Проспер. - Мы с вами очень продуктивно и качественно работаем…
- Еще бы, - усмехнулся Николай. - Я вот, к примеру, скостил себе уже года два-три тюрьмы. Того и гляди, в конце разговора вовсе могу выйти на волю с чистой совестью…
- Давайте предположим, что вам каким-то фантастическим образом удалось сбежать из тюрьмы и покинуть Израиль… - Моти Проспер пристально смотрел на Серостанова. - Что бы вы стали делать, господин Серостанов?
- Не знаю… - Николай покачал головой.
- А вы подумайте как следует, это не праздный вопрос.
- Я действительно не знаю.
- Вернулись бы в Москву, к своим?
- Это совершенно невозможно.
- Поехали бы в Каир? В Лондон?..
- Нет, не думаю…
- Ну, куда-то же вы должны будете вернуться?
- Куда бы я не вернулся, моя песенка спета, - негромко произнес Серостанов. - Даже в том случае, если вы вдруг проявите благородство и отпустите меня на все четыре стороны. Доказывать своим, что я сидел у вас почти трое суток только потому, что не было мест в отеле, я, естественно, не стану. Меня найдут, выпотрошат, выяснят все, а потом… Даже не хочу думать, что будет потом…
- А если допустить на секунду, что не было таинственного фотолюбителя или кинооператора, который заснял на пленку сцену вашего ареста на автобусной станции? - продолжал допытываться Проспер. - То есть, допустить, что нет документальных подтверждений ваших контактов с израильской контрразведкой?
- Сплошная гипотетика! - Серостанов пожал плечами. - Если бы я вдруг очутился за границей… Если бы не было фотосъемки… Вы выглядите очень усталым, откуда у вас берутся силы на пустые разговоры?
- Знаете, господин Серостанов, у меня тоже возникла идея… - Моти Проспер выставил перед Серостановым указательный палец. - В конце концов, должен же и я хоть чем-то дополнить поток вашего аналитического сознания…
Серостанов молча смотрел на израильтянина. В этот момент он чувствовал себя полностью опустошенным.
- Давайте попробуем в последний раз обрисовать развитие событий по вашей версии… - Проспер убрал палец в сжатый кулак. - Итак, допустим, что Моссад клюнул на аппетитную наживку и пошел по тому самому пути, который, собственно, наметили авторы этого сложного сценария. Решив сыграть по их правилам, мы заключили с вами контракт о сотрудничестве, снабдили другой фотопленкой и отправили обратно…
- Я опоздал к месту встречи почти на трое суток, - перебил Николай. - Объяснение?
- А зачем объяснять? - Проспер пожал плечами. - Объяснять как раз-таки ничего и не надо! По вашей же версии, господин Серостанов, они прекрасно осведомлены, где именно вы были все это время. Главное, чтобы британский журналист Кеннет Салливан появился в лагере "Хезболлах" с фотопленкой. Верно?
Серостанов кивнул.
- Итак, вы возвращаетесь. Летите в Каир, договариваетесь со своим начальством о командировке в Сирию, после чего выходите на встречу с тем самым арабом. Встреча, естественно, подготовлена. И вас, после того, как пленка передается по назначению, ликвидируют? Пока все идет по вашему плану, так?
- К сожалению, так, - пробормотал Николай.
- А теперь, пожалуйста, повторите в точности инструкции, полученные вами от связного в Каире.
- Я ведь говорил уже! - воскликнул Серостанов. - Ну, сколько можно?!..
- Последний раз по моей личной просьбе, - устало улыбнулся Проспер. - Сделайте мне личное одолжение, господин Серостанов.
- Хорошо! - выдохнул Николай и протер глаза, слезящиеся от едкого сигаретного дыма. - Через день-два после возвращения в Каир я должен был связаться с Лондоном и сказать шефу отдела Ближнего Востока, что хотел бы вылететь на несколько дней в Сирию, поскольку у меня появилась возможность сделать репортаж из лагеря "Хезболлах". Получив разрешение, я в тот же день отправляюсь в командировку. В Дамаске меня должен встретить Хосров эль-Шатир, чиновник протокольного отдела сирийского МИДа, который будет сопровождать меня до места встречи…
- Не упускайте ничего, господин Серостанов, - Моти Проспер предупреждающе выставил указательный палец. - Будьте предельно собранны!
- Я со стенографической точностью излагаю инструкции, полученные от связного! - огрызнулся Николай. - Только от первого лица…
- Извините. Продолжайте, пожалуйста…
- Как следует из инструкций, именно этот эль-Шатир будет сопровождать меня до лагеря шиитов, который находится в 140 километрах севернее долины Бекаа, неподалеку от деревни аль-Рутаки…
- Там, кстати, действительно расположена база "Хезболлах", - чуть слышно обронил Проспер. - Причем довольно крупная…
- В лагере ко мне должен подойти мужчина и сказать по-арабски: "Я бы очень хотел, чтобы вы сфотографировали меня вместе с моим другом. Но его убили в семьдесят третьем году…" Этому человеку я должен передать пленку…
- А дальше? - Проспер впился взглядом в Серостанова. - Что дальше?
- По сценарию? - сухо осведомился Николай.
- По инструкции.
- По инструкции, сразу же после выполнения задания я должен вернуться в Каир, сдать готовый репортаж и, сославшись на то, что все рождественские каникулы торчал в Египте, попросить несколько дней отпуска, чтобы провести уик-энд в Лондоне. Получив разрешение, я должен вылететь в первый же четверг вечером в Эр-Риад, а оттуда, через Бухарест, в Москву. Связной сказал, что в Москве я получу новые инструкции. В воскресенье вечером я должен был вернуться в Каир…
- Все?
- Все, - кивнул Серостанов и тяжело откинулся на спинку стула.
- Вот теперь, кажется, у меня возникла настоящая идея… - улыбнулся Проспер и встал. - Сделаем небольшой перерыв, господин Серостанов. Я распоряжусь, чтобы в камере вам дали бутылку с колой…
- С чего это вдруг такая щедрость? - хмыкнул Николай.
- Заслужили…
6
Париж. Аэропорт Орли.
Февраль 1986 года
- Надеюсь, Валечка, ты понимаешь, что этот разговор - не самый приятный для меня?
- Догадываюсь, - вздохнула я.
- Я родилась слишком самолюбивым и ранимым человеком, чтобы позволять кому бы то ни было распоряжаться хотя бы частичкой своей души. Не прибегни я к этим мерам безопасности, меня бы уже давно не было на свете, Валечка. Ведь женщина по сути своей - слишком уязвимое существо, самой природой запрограммированное на медленное самоуничтожение. Она убивает себя постоянно, разрывая сердце и растаскивая душу с мазохизмом клинической больной на обязательства перед родителями, нежность к детям, верность мужу и страсть к любовникам. И я добилась своего, Валечка, поскольку имела все, о чем только может мечтать любая полноценная женщина: любовь достойных мужчин, профессиональное признание и деньги, которые давали мне возможность предаваться, не думая о последствиях, сугубо бабским глупостям, верность настоящих друзей и ненависть могущественных врагов…
- Но вы ведь тоже любили, Паулина.
- Нет, милая… - женщина печально покачала головой. - Никогда и никого я не любила. Я лишь ПОЗВОЛЯЛА любить себя. Кстати, это было очень удобно…
- Удобно не любить?
Очевидно, выражение ужаса на моем лице было настолько неподдельным, что Паулина печально улыбнулась.
- Представь себе, девочка…
- Это ужасно, Паулина!
- Возможно, - кивнула эта странная женщина. - Хотя давало определенные преимущества…
- О каких преимуществах вы говорите?
- Меня никогда не трясла лихорадка перед встречей с возлюбленным, я не пыталась гипнотизировать телефон, когда он молчал месяцами, не заламывала от восторга руки, получая с посыльным роскошные букеты цветов, и не придавала ни малейшего значения пылким и насквозь лживым, продиктованным минутой порыва, словам любви, которые периодически нашептывались мне на ухо… Стоя под душем, я тщательно, мочалкой, смывала с себя все - от следов ласк до иллюзий, которыми переполнена душа любой женщины после ночи любви. А потом застегивала лифчик, натягивала юбку с кофтой, приводила в порядок макияж и шла, не оглядываясь, дальше - никому ничем не обязанная, ни от кого не зависящая…
- А дети?
- Вот-вот! - чуть слышно пробормотала Паулина, и я вдруг увидела на ее мраморном лице морщину - одну-единственную, но отчетливую, резко перечеркнувшую высокий лоб и как-то сразу, на какое-то мимолетное мгновение, обозначившую истинный возраст этой непостижимой женщины. - В любой, даже самой изощренной системе защиты, Валечка, обязательно есть слабое место. Правда, понимаешь это, когда ничего уже изменить нельзя. Знаешь, я часто вспоминала те две недели в семьдесят восьмом году, которые мы провели в "Мэриотте". Помнишь Майами, Валечка?
- Разве это можно забыть?..
Видит Бог, мне вовсе не хотелось вкладывать в свой ответ какие-то эмоции, но подсознание отреагировало быстрее, и она это, конечно, почувствовала: общение с Паулиной на самом деле глубоко запало мне в душу. Хотя, наверное, я бы предпочла, чтобы ощущение той неосознанной близости, какого-то родства душ, и дальше оставалась только тревожным, будоражащим душу воспоминанием…
- Так вот, - продолжала Паулина, теребя пуговицу на своем роскошном пиджачке, - в мыслях я неоднократно возвращалась к тем дням. Ты даже представить себе не можешь, как хотелось мне все эти годы встретиться с тобой, усадить напротив, поговорить…
- Почему же вы этого не сделали?
- Я боялась, Валя.
- Чего?
- Тебя.
- В это трудно поверить.
- Поверить - значит, понять, девочка, - Паулина откинула со лба седую прядь. - Твоя же способность понимать только-только формируется. В принципе, ты еще дитя, хотя кажешься себе взрослой и мудрой…
- Вы хотите сказать, что я никогда бы не смогла стать вашей подругой, да?
- Я хочу сказать, что у меня никогда уже не будет такой дочери…
Я молчала, разбитая наголову. Сама по себе мысль о том, что Паулина могла быть моей матерью, казалась мне дикой и даже кощунственной. И, тем не менее, фальши в ее словах я не почувствовала - только горечь и едва уловимые нотки обреченности…
- Ну, а теперь поговорим о наших делах, девочка. Не возражаешь?
Она словно переключала какие-то клавиши или тумблеры, расположенные где-то глубоко внутри - резко, без какой-либо связи, просто так. Мгновение - и передо мной была уже прежняя Паулина - высокомерная, бесконечно уверенная в своей силе и обаянии, преисполненная ощущения скрытой власти настоящая и полностью защищенная ЖЕНЩИНА, которой по силам все.
- Вы меня увезете отсюда? - тихо спросила я.
- А ты хочешь, чтобы я тебя увезла? - также тихо спросила Паулина.
- А это зависит от моего желания?
- Неужели тебе не нравится Париж, Валечка?
- Мне не нравятся конспиративные квартиры в Париже.
- У тебя всегда был хороший вкус, - пробормотала Паулина… - Я вдруг поняла, что мысли этой женщины витают где-то очень далеко от квартиры Якоба. - Нам надо где-нибудь переждать две недели. Максимум, три…
- Но не здесь?
- Но не здесь.
- Вы хотите вернуть меня в Штаты?
- Тогда бы тебя отправили ко мне рейсом "Пан Америкэн", - хмыкнула Паулина. - Под надежной охраной…
- И в наручниках?
- Я бы позаботилась, чтобы внешне они напоминали браслеты от Диора.
- Добрая как всегда, - пробормотала я.
- Если бы ты только знала, насколько ты права, - хмыкнула Паулина.
- Значит, останемся в Европе?
- Скорее всего, - кивнула Паулина. - Кстати, а на какие деньги ты до нее добралась?
- До Европы? - переспросила я, выгадывая пару секунд для вразумительного ответа.
- Но ты ведь не в Азию рванула с поддельным паспортом. Который, кстати, тоже не бесплатно приобрела.
- За те восемь лет, что мы не виделись, Паулина, я стала вполне зажиточной женщиной.
- Настолько, что даже имеешь счет в швейцарском банке?
- Я совершила еще одну измену по отношению к Соединенным Штатам?
- Ты совершаешь еще одну ошибку, пытаясь запудрить мне мозги, - спокойно ответила Паулина.
- Зачем вы спрашиваете, если знаете?
- Я знаю не все, - уточнила Паулина. - И меня это не устраивает.
- Разве Моссад не мог оплатить мои расходы, связанные с этим путешествием? Тем более, что проделала я его исключительно под их патронажем…
- Раньше Ниагара пересохнет, чем израильтянин раскошелится… - Паулина пристально смотрела мне в глаза. - Этот народ платит только в крайнем случае, когда другого выхода нет. А поскольку оптимизм в сочетании с лицемерием - национальная еврейская черта и в безвыходные ситуации они не верят, то можно сказать, что они вообще не способны платить - только получать. И вообще, скажи спасибо, что еще не получила от них счет за аренду комнаты в конспиративной квартире, изведенные продукты и телефонные переговоры с надбавкой на индекс подорожания…
- Да вы антисемитка, Паулина! - воскликнула я. - Классическая антисемитка!